Страница 95 из 112
– Несомненно, сударыня, – говорит Слипслоп.
– Но так как он то, что он есть, – продолжала леди, – будь в нем еще тысяча превосходных качеств, светская дама станет презреннейшей женщиной, если ее заподозрят хотя бы в мысли о нем; и я сама презирала бы себя за такую мысль.
– Несомненно, сударыня, – сказала Слипслоп.
– А почему «несомненно»? – возразила леди. – Ты отвечаешь, точно эхо! Разве он не в большей мере достоин нежного чувства, чем какой-нибудь грязный деревенский увалень, пусть даже из рода древнего, как потоп, или чем праздный, ничтожный повеса, или какой-нибудь фатишка знатного происхождения? А между тем мы обрекаем себя в жертву им, чтобы избежать осуждения света; спасаясь от презрения со стороны других, мы должны соединяться узами с теми, кого сами презираем; должны предпочитать высокое рождение, титул и богатство истинным достоинствам. Такова тирания обычая, тирания, с которой мы вынуждены мириться, ибо мы, светские люди, – рабы обычая.
– Чушь, да и только! – сказала Слипслоп, хорошо понявшая теперь, какой ей держаться линии. – Будь я так богата и так знатна, как ваша милость, я бы не была ничьей рабой.
– Как я? – сказала леди. – Но я же говорила лишь о том, что было бы, если бы какой-нибудь молодой и знатной женщине, мало видевшей свет, случилось полюбить такого человека… Как я! Вот еще!… Надеюсь, ты не вообразила…
– Нет, сударыня, конечно нет! – восклицает Слипслоп.
– Нет? Что «нет»? – вскричала леди. – Ты всегда отвечаешь, не дослушав. Я только признала пока, что он очаровательный молодой человек. Но чтобы я!… Нет, Слипслоп, со всеми мыслями о мужчинах для меня покончено. Я потеряла мужа, который… но если я стану вспоминать, я сойду с ума! Отныне мой покой заключается в забвении. Слипслоп, я хочу послушать твой вздор, чтобы мысли мои направились в другую сторону. Что ты думаешь о мистере Эндрусе?
– Да что ж! – говорит Слипслоп. – Он, по-моему, самый красивый, самый приличный мужчина, какого я только встречала; и сделайся я самой знатной дамой, это вышло бы не худо кое для кого. Ваша милость могут, коли вам угодно, говорить о всяких там обычаях, но, скажу вам компотентно, взять любого молодого человека из тех, что ходили в Лондоне в дом к вашей милости, – куда им всем до мистера Эндруса! Пустые вертопрахи, да и только! Я бы скорей пошла замуж за нашего старого пастора Адамса; и слушать не хочу, что там люди говорят, лишь бы я была счастлива на груди у того, кого люблю! Некоторые люди хулят других только потому, что у тех есть то, чему они сами были б рады.
– Итак, – сказала леди, – если бы вы были дамой с положением, вы действительно вышли бы замуж за мистера Эндруса?
– Да, уверяю вашу милость, – ответила Слипслоп, – вышла бы, если бы он от меня не отказался.
– Дура, идиотка! – кричит леди. – «Если бы он не отказался» от знатной дамы! Разве тут могут быть сомнения?
– Нет, сударыня, конечно нет, – сказала Слипслоп. – Сомнений быть не могло бы, только бы убрать с дороги Фанни; скажу вам компетентно, окажись я на месте вашей милости и полюби я мистера Джозефа Эндруса, она бы у меня и минуты не оставалась в приходе! Я уверена, адвокат Скаут спровадил бы ее куда надо, когда бы ваша милость только заикнулись ему о том.
Эти последние слова Слипслоп подняли бурю в душе ее госпожи. У нее возник страх, что Скаут ее выдал – или, верней, что она сама выдала себя перед ним. Помолчав немного и дважды изменившись в лице – сперва побелев, потом побагровев, – она сказала так:
– Меня удивляет, какую волю вы даете своему языку! Вы инсинуируете, будто я использую Скаута против этой девки из-за некоего молодого человека?
– Что вы, сударыня! – сказала Слипслоп, перепуганная до потери рассудка, – чтобы я инсвинировала такие вещи!
– Еще бы вы посмели! – ответила леди. – Надеюсь, мое поведение самой злобе не позволило бы возвести на меня такую черную клевету. Проявляла ли я когда хоть малейшую игривость, малейшую легкость в обхождении с мужчинами? Следовала ли я примеру некоторых, кого тебе, я думаю, случалось видеть, позволяя себе неприличные вольности хотя бы с мужем; но и он, дорогой мой покойник (тут она всхлипнула), если бы ожил (она выдавила слезу), не мог бы меня укорить в каком-либо проявлении нежности или страсти. Нет, Слипслоп, за все время нашего супружества я ни разу не подарила мужа даже поцелуем, не выразив при том, как это мне противно. Я уверена, что он и сам не подозревал, как сильно я его любила… А после его смерти, ты же знаешь, хотя прошло уже почти шесть недель (одного дня не хватает), я не допустила к себе ни одного посетителя, пока не приехал этот мой сумасшедший племянник. Я ограничила свое общество только друзьями женского пола… Неужели же и такое поведение должно страшиться суда? Быть обвиненной не только в презренной страсти, но еще и в том, что она направлена на такой предмет, на человека, недостойного даже, чтобы я его замечала…
– Честное слово, сударыня, – говорит Слипслоп, – я не понимаю вашу милость и ничего на этот счет не знаю.
– Я думаю, что ты и впрямь меня не понимаешь!… Это – тонкости, существующие только для возвышенных умов; ты с твоими грубыми идеалами не можешь их постичь. Ты жалкое существо одной породы с Эндрусами, пресмыкающееся самого низкого разряда, плевел в публичном саду творения…
– Смею уверить вашу милость, – говорит Слипслоп, в которой страсти распалились почти до такой же степени, как в ее госпоже, – я не больше имею касательства к публичным садам, чем некоторые особы. В самом деле, ваша милость говорит о слугах, точно они не родились от христианского рода. У слуг та же плоть и кровь, что и у знати; и по мистеру Эндрусу видно, что нисколько не хуже, а то так и лучше, чем у иных… И я, со своей стороны, не вижу, чтобы мои одеялы [221] были грубее, чем у некоторых лиц; и уверяю вас, будь мистер Эндрус моим дружком, я бы не стала стыдиться его перед обществом джентльменов, потому что, кто ни увидит его в новом костюме, всякий скажет, что он выглядит таким же джентльменом, как и кто угодно. Грубые, да!… А мне вот и слышать непереносимо, как бедного молодого человека обливают грязью, потому что, скажу вам, я никогда не слыхала, чтобы он в жизни своей сказал о ком-нибудь дурное слово. В сердце у него нет грубости, он самый добронравный человек на свете; а что до его кожи, так она у него, уверяю вас, не грубей, чем у других. Грудь у него, когда он был мальчиком, казалась белой, как первый снег; и где не заросла волосами, там она у него и сейчас такая. Ей-же-ей! Будь я миссис Эндрус да располагай я хоть сотенкой в год, не стала бы я завидовать самой высокопоставленной даме – покуда есть у меня голова на плечах! Женщина, которая не была бы счастлива с таким мужчиной, не заслуживает никакого счастья, потому что если уж он не может дать счастья женщине, то я в жизни своей не видела мужчины, который бы мог. Говорю вам, я хотела бы стать важной дамой ради него одного; и, я думаю, когда бы я сделала из него джентльмена, он вел бы себя так, что никто бы меня не осудил за это; и, я думаю, немногие посмели бы сказать ему в лицо или мне, что он не джентльмен.
221
Может быть, она хотела сказать «идеалы». (Примеч. автора.)