Страница 94 из 112
– Сударыня, – ответил сквайр, – вы, вероятно, никогда не видели это юное создание. Мне не случалось встречать ни в ком такой нежности и невинности в соединении с такою красотой и таким благородством.
– Я ее ни в коем случае не допущу к себе, – возразила леди с горячностью, – никто в мире не уговорит меня на это, я даже самую просьбу эту нахожу оскорбительной, и…
Зная ее непреклонность, сквайр ее перебил, попросив извинения и пообещав больше и не заикаться о том. Затем он вернулся к Джозефу, а леди к Памеле. Он отвел Джозефа в сторону и сказал ему, что сейчас поведет его к его сестре, но что ему пока не удалось получить разрешения на то же для Фанни. Джозеф просил, чтоб ему позволили повидаться с сестрой наедине и затем вернуться к Фанни; но сквайр, зная, какое удовольствие доставит его супруге общество брата, не согласился и сказал Джозефу, что такая недолгая разлука с Фанни не страшна, раз он знает, что она в безопасности; и в добавление он выразил надежду, что Джозеф и сам не захочет сразу уйти от сестры, с которой так давно не виделся и которая его так нежно любит… Джозеф тотчас сдался, ибо поистине ни один брат не мог любить сестру свою сильнее; и, сдав Фанни на попечение мистера Адамса, он последовал за сквайром наверх, между тем как девушка, радуясь, что ей не нужно являться к леди Буби, отправилась с пастором в его жилище, где, как она полагала, ей был обеспечен радушный прием.
Глава VI,
из которой вас просят прочесть ровно столько, сколько вам будет угодно
Встреча между Джозефом и Памелой не прошла без слез радости с обеих сторон; и объятия их полны были нежности и любви. Однако все это доставило больше -удовольствия племяннику, нежели тетке; ее пламя только жарче разгорелось, чему еще более способствовало новое одеяние Джозефа, хотя и без него достаточно ярки были живые краски, в какие природа облекла здоровье, силу, молодость и красоту. После обеда Джозеф по их просьбе занимал их рассказом о своих похождениях; и леди Буби не могла скрыть досады в тех местах рассказа, где на сцену выступала Фанни, – особенно же. когда мистер Буби пустился в восторженное восхваление ее красоты. Леди сказала, обратившись к новой своей племяннице, что она удивляется, как это ее племянник, женившийся, как он уверяет, по любви, почитает приличным развлекать жену таким разговором; и добавила, что она, со своей стороны, приревновала бы мужа, если бы он стал так горячо восхищаться другою женщиною. Памела ответила, что и она, пожалуй, усмотрела бы в этом достаточный повод к ревности, если бы не видела здесь лишь новый пример способности мистера Буби находить в женщинах больше красоты, чем им уделено. При этих ее словах обе дамы уставили взоры в два зеркала; и леди Буби ответила, что мужчины вообще мало что понимают в женской красоте; затем, любуясь каждая только собственным своим лицом, они принялись наперебой восхвалять друг дружку. Когда настал час отходить ко сну (причем хозяйка дома оттягивала его, покуда позволяло приличие), она сообщила Джозефу (которого мы будем впредь называть мистером Джозефом, так как у него не меньше прав на такое наименование, чем у многих других, – тех неоспоримых прав, какие дает хорошая одежда), что распорядилась приготовить ему постель. Он, как мог, отклонял эту честь, потому что сердце его давно рвалось к милой Фанни, но миледи настаивала на своем, утверждая, что во всем приходе он не найдет удобств, приличных для такого лица, каким он должен теперь себя считать. Сквайр и его супруга поддержали ее, и мистеру Джозефу Эндрусу пришлось в конце концов отступиться от намеренья навестить в этот вечер Фанни, которая со своей стороны так же нетерпеливо ждала его до полуночи, когда во внимание к семье мистера Адамса, и так уже просидевшей ради нее лишние два часа, она легла спать, – но не заснула: мысли о любви гнали сон, а то, что Джозеф не пришел, как обещал, наполняло ее беспокойством, которое, впрочем, она не могла приписать иной причине, как просто своей тоске по нему.
Мистер Джозеф встал рано утром и направился к той, в ком была вся радость его души. Едва услышав его голос в гостиной пастора, девушка вскочила с кровати и, одевшись в несколько минут, сошла вниз. Два часа провели они в невыразимом счастье; потом, с дозволения мистера Адамса назначив венчанье на понедельник, мистер Джозеф вернулся к леди Буби, о чьем поведении с прошлого вечера мы поведаем теперь читателю.
Удалившись к себе в спальню, она спросила Слипслоп, что думает та об удивительном создании, которое ее племянник взял себе в жены.
– Да, сударыня? – сказала Слипслоп, еще не совсем сообразив, какого ждут от нее ответа.
– Я спрашиваю вас, – повторила леди, – что вы думаете об этой фефеле, которую мне, как видно, следует именовать племянницей?
Слипслоп, не нуждаясь в дальнейших намеках, принялась разносить Памелу на все корки и придала ей такое жалкое обличье, что родной отец не узнал бы ее. Леди в меру сил своих помогала в этом своей камеристке и, наконец, произнесла:
– Я думаю, Слипслоп, вы ей воздали по справедливости; но как она ни дурна, она ангел по сравнению с Фанни.
Тогда Слипслоп набросилась на Фанни, которую искрошила и изрубила столь же беспощадно, заметив в заключение, что в этих «подлых креатурах» всегда что-то есть такое, что их неизменно отличает от тех, кто стоит выше их.
– В самом деле, – сказала леди, – но из вашего правила, думается мне, есть одно исключение; вы, несомненно, догадываетесь, кого я имею в виду.
– Честное слово, сударыня, не догадываюсь, – сказала Слипслоп.
– Я говорю об одном молодом человеке; вы, право, тупейшее создание, – сказала леди.
– Ох, и в самом деле так. Да, поистине, сударыня, он – исключение, – ответила Слипслоп.
– Да, Слипслоп? – подхватила леди. – Он, не правда ли, так благороден, что любой государь мог бы, не краснея, признать его своим сыном! Его поведение не посрамило бы самого лучшего воспитания. Его положение заставляет его во всем уступать тем, кто поставлен выше его, но в нем при этом нет той низкой угодливости, которая зовется в таких особах «добрым поведением». Что бы ни делал он, ничто не носит на себе отпечатка подлой боязливости, но все в нем явно отмечено почтительностью и благодарностью и внушает вместе с тем уверенность в любви… И сколько в нем добродетели: такое почтение к родителям, такая нежность к сестре, такая неподкупность в дружбе, такая смелость и такая доброта, что, родись он джентльменом, его жене досталось бы в удел неоценимое счастье.