Комната Наоми (ЛП)

Он ее не насиловал, если вы об этом подумали. Убийство могло быть секундным порывом, это бы я еще смог вынести. Но тут оказалось иначе. Его страстью стала не Наоми, а само убийство. При этом мне дали понять, что умирала она долго и мучительно. Лоре я не сказал — это бы ее убило. Это бремя стало только моим.

Иногда я задаюсь вопросом, связаны ли как-то обстоятельства смерти моей дочери с произошедшим позже. Что было бы, если бы Наоми умерла быстро? Потом вспоминаю фотографии и дом, который доктор Лиддли построил для своей жены и своих маленьких девочек, Кэролайн и Виктории.

Следствие шло в Лондоне всю первую неделю января. Я должен был присутствовать, потому что опознал Наоми. Лора осталась дома. В полиции договорились, чтобы я проходил через заднюю дверь — из-за прессы. Но это не помогло. Фотографы крутились возле дома, снимали фасад в надежде застать Лору или меня. В надежде, что полицейское расследование продвинется еще немного, коронер отложил дознание до февраля.

Родители Лоры оставались с нами в самые худшие времена: на похоронах, во время поминальной службы в колледже, пока проходило расследование. Потом приехала Кэрол, моя сестра. Она бегала по дому, стараясь создать видимость того, что наши жизни нормальны. Но у нее осталась работа и ребенок, к которым нужно было вернуться. Кэрол только открыла практику поверенного в делах в Нортхэмптоне, да и ее дочь, Джессика, не могла оставаться с дедушкой и бабушкой вечно. Приходили друзья. Они делали для нас то немногое, что могли, и снова уходили.

Если бы у нас был другой ребенок, тот, кто зависел бы от Лоры… кто страдал бы от ее невнимания и пренебрежения, то, наверное, она бы пережила случившееся. Но был только я. Приходил доктор, выписал ей успокоительные, но таблетки не помогали. Она страдала от горя, а не от химического дисбаланса в организме. Состояние моей жены ухудшалось день за днем. Сначала я боялся за ее рассудок, но потом — стал переживать за ее жизнь.

Университет выписал мне свободное посещение. Сначала я оставался дома и проводил время с Лорой. Но мы плохо взаимодействовали, мое горе увеличивало ее, и каждый взгляд напоминал о потере. Слишком многое я не мог рассказать.

Мы съездили в Египет ненадолго — такое решение предложила Кэрол и все ее поддержали. И родители, и врач.

— Вам нужны перемены, — говорили нам, — нужно уехать подальше.

Доктор думал, что может помочь солнце. Сегодня врачи пишут об этом книги — будто солнечный свет помогает справиться с депрессией и способствовать выздоровлению. Но у Лоры не было депрессии, вот что все они не могли понять. Она просто умирала изнутри.

Около месяца мы жили в самом сердце нижней части Египта. В засушливом солнечном климате юга. Совершили круиз из Каира в Асуан, осмотрев все достопримечательности. В нашей группе присутствовали люди из Европы, но мы с Лорой держались особняком. Кое-кто узнал нас по фамилии. Женщина из Аллапула, которая впервые выехала за границу. Они со скучным мужем выразили желание прийти к нам на обед. Хотели посочувствовать потере.

— Мы с Артуром хотели бы выразить соболезнования вашей потере. Она была таким прекрасным ребенком. Бог не дал нам детей, потому полностью понять, через что вы проходите, мы не можем, — сказала она.

Извращенная и невыносимая логика. У нее были прямые рыжие волосы и белая веснушчатая кожа, которая совершенно не загорала, а муж работал где-то в страховании. Я смотрел на нее с желанием ответить резко, но ощущал не гнев, а жалость. Мне не хотелось жалеть ее, но у этой женщины имелись ее собственная боль и уродство — отсутствие детей.

— Я потерял дочь из виду всего лишь на секунду, — выплюнул я сквозь стиснутые зубы. На этой женщине было платье из «Маркс и Спенсер», белое, с веселым принтом из зеленых цветов. Ее муж носил костюм цвета хаки из синтетики. — Он забрал ее сразу и начал мучить, прежде чем убить. Пытки длились несколько часов, а потом убийца выбросил останки. То, что нашла полиция, было ужасно.

Больше женщина из Аллапула и ее муж с нами не заговаривали. Они осмотрительно оставались на расстоянии и призывали других членов группы делать то же самое. К концу дня все на корабле знали подробности. Но для нас с Лорой это не имело никакого значения.

Плавание по реке казалось бесконечным сном. Мы останавливались в Бени-Хасане, Абидосе и Луксоре, где на экскурсиях шли немного в стороне от других, минуя упавшие колонны и головы гигантских статуй. Лора свободной рукой гладила глубоко выбитые на стенах гробниц очертания богов и танцоров. Мы были так далеки от нашей старой жизни — от любой жизни, и настолько же оторваны от вещей вокруг. И все же не проходило ни минуты, ни взлета птицы из темных зарослей берега реки, ни мерцания звезд на ночном небе — без мысли о Наоми. А я постоянно думал о том моменте, когда лишь на секунду посмел ее потерять.

В Кембридж мы вернулись через месяц, загорелые и похудевшие, но оставшиеся неутешными. Средство не сработало, а поездка послужила лишь тому, чтобы наши сердца стали более любящими и, как следствие, более хрупкими. Для короткой поездки от станции мы взяли такси. Был полдень, и снег растаял, оставив сад запущенным и грязным. Без белой шапки дом казался старым и заброшенным. Мы устало взяли наши чемоданы из багажника и поставили на ступеньки. Я заплатил водителю и повернулся, чтобы войти в дом.

Не знаю, что заставило меня взглянуть вверх. Даже сейчас я не могу понять, что же такого увидел, хотя уверен, что заметил абсолютно все. Или всех. Но вот, в чем я уверен — в окне наверху промелькнуло движение, практически скрытое, будто кто-то наблюдал из-за занавески, а потом снова подвинул ее на место. Но это бессмысленно, ведь я смотрел на окно чердака. На нем нет занавески. Там никто не мог ходить, потому что чердак оставался заперт уже многие годы.

Глава 6

Сверху доносятся звуки. Из самого дальнего угла, у входа на чердак. Непостоянно, а только время от времени, но я начинаю их узнавать. Почему я до сих пор здесь? Ради Лоры, конечно. Ну и ради… кое-каких других вещей.

Во время нашего отсутствия мало что изменилось. Ничего, что могло бы продвинуть полицейское расследование дела Наоми, не появилось. Никаких чистосердечных признаний, никаких арестов. Хотя не думаю, что хоть что-то из этого имело бы для нас значение.

Появилась сотня потенциальных свидетелей. Некоторые говорили, что видели нас с Наоми в тот день в «Либерти» или «Хэмлис», или о Наоми, одиноко бродившей по магазину игрушек. Или даже о плачущей Наоми, которую незнакомец уводил из магазина. Как и следовало ожидать, все истории отличались друг от друга. Но это были лучшие зацепки, поэтому полицейские рассматривали каждое заявление, делали фотороботы возможных подозреваемых и привлекали известных растлителей малолетних для допроса.

Все это мне рассказал Рутвен, пока шло долгое совещание в городском полицейском управлении. Детектив все еще казался уставшим, но я впервые почувствовал в нем прилив сил для расследования. За время, что мы были знакомы, эта энергия переросла в одержимость. По всей вероятности, потеря собственной дочери обострила его чувства, и, как следствие, это дело проникло в его подсознание. Хотя, думаю, лучше бы этого не случилось.

Как я говорил, на самом деле полиция в серьез не рассматривала версию с растлителем детей. Привлечение этих людей оказалось неожиданным и, как мы и думали, ни к чему не привело.

Наоми не была изнасилована, с ней не случилось ничего, относящегося к сексуальным действиям. Забавно — именно этот факт придал делу остроту и сразу вывел его из области обыденности. Газеты много писали об этом и о страданиях Наоми, смакуя подробности: отрубленные руки, глубокие резаные раны на плечах, отсутствующие глаза. Технически, она умерла от удушения: шея моей девочки была сильно сжата и, в конце концов, сломана парой сильных рук. Мужских рук — по крайней мере так показалось коронеру.