Агата

– Каким, например, образом?

После сильно затянувшейся паузы Джаъафар осторожно заговорил:

– Мой средний сын от второй жены мечтает учиться заграницей. Дружественная Россия, по-моему, лучший вариант.

– Понял. Сделаю все, что смогу, шейх Джаъафар. Обещаю. Но вы сами понимаете, что даже если мы прямо сейчас начнем оформлять студенческую стипендию, это не будет очень быстро. А Кирилла по приговору суда расстреляют в лучшем случае через неделю. Поэтому мы с вами должны освободить его прямо сейчас здесь в аэропорту, где вы имеете влияние.

– Ты прав, Андрей, – согласился Шараф-ад-Дин. – Полицейские могут ждать моего документа до сегодняшней предвечерней молитвы, не позже. Потом я буду обязан отдать им его. Дольше затягивать не смогу. Поэтому в ближайшие час-полтора мне нужны твердые документальные подтверждения вынужденной необходимости ввоза в Йемен алкоголя вашим посольством. Скажем, в медицинских целях. Сославшись на них в своем протоколе и подшив их к делу, я смогу настоять на отсутствии у вашего сотрудника злого умысла.

– Спасибо большое, – ответил я, поднимаясь и показывая всем видом, что не намерен терять ни минуты, – через полтора часа бумага будет у вас на столе.

Выйдя из кабинета Джаъафара, я сразу же набрал Лягину.

– Привет, Андрюх, – прохрипел он в трубку. – Как ваши дела? Встретил?

– Слушай сюда, Миша, мать твою! – зло проорал я в трубку, непроизвольно заставив обернуться в свою сторону нескольких человек, проходивших рядом. – Кирилла арестовали по прилете с твоей паршивой водкой!

Лягин присвистнул от неожиданности.

– Он сейчас в отделении полиции в аэропорту, – объяснил я, понизив голос и свернув в декоративное углубление между двух колонн, где можно было поговорить по телефону на повышенных тонах, не привлекая лишнего внимания. – Ему шьют уголовку и, скорее всего, ему конец, если мы не вытащим его отсюда немедленно.

– Ты кому-нибудь уже докладывал? – по упавшему Мишиному голосу можно было ясно почувствовать, как он оторопел и, скорее всего, побледнел белее мела на другом конце провода.

– Пока нет, – успокоил его я. – Ты первый, кому позвонил. Пока шумиху не поднимаем. Есть один хоть и мизерный, но все-таки шанс. Мне прямо сейчас нужна бумага от посольства, что спиртное ввозилось в медицинских целях. Сможешь взять консульскую печать? У тебя же есть доступ к сейфу Алексея Евгеньевича?

– Да, он мне оставляет ключи от него. Но нет чистого бланка.

– Возьми у меня в столе. Я вчера брал один в канцелярии, чтобы сделать ноту на растаможку новых автомобилей посольства. Скажу потом завканцу, что случайно спустил его в шредер, вместе с черновиками.

– А как регистрировать? – испуганно запротестовал Миша. – Сегодня я завканца, предположим, обману, но на следующий рабочий день первый же дипломат, который возьмет папку с исходящими…

– Не надо ее вообще регистрировать и светить в канцелярии, – зло оборвал я его. – Поставь сам любой номер, как-нибудь распишись, шлепни печать – и все! А я позабочусь, чтобы дальше аэропорта эта бумага никуда не ушла.

– Понял, сейчас сделаю. Только где я тебе ее передам? Если ты вернешься в посольство, как объяснишь, почему приехал без него, и зачем тебе еще раз ехать в аэропорт?

– Ты прав, – согласился я. – Давай тогда встретимся у Ахмада. Приноси письмо туда, как можно раньше.

Прыгнув в машину, я на полной скорости погнал к располагавшейся недалеко от посольства бакалейной лавке с двумя названиями: арабским «Багдад» и русским «Москва». Плод творчества местных асов коммерческого пиара нашими соотечественниками оценен по достоинству не был, поэтому мы продолжали называть эту лавку просто «у Ахмада» – по имени ее первого, как говорят, уже давно умершего хозяина.

По соображениям безопасности в этот магазин сотрудников посольства выпускали только группами не менее трех человек. Поэтому, чтобы не привлекать к нашей встрече с Мишей ненужного внимания, мне пришлось бросить машину за углом, а самому – затеряться между дальних рядов в глубине лавки.

Спустя пару минут у входа зазвучали русские слова, и несколько человек вошли через дряхлую, громко скрипнувшую дверь. Лягин быстро сообразил, где меня искать, и, прогулявшись пару раз для отвода глаз вдоль товарных полок, незаметно для своих спутников свернул за нужный стеллаж. На его мятом лице прочно отпечаталась гримаса непереносимой головной боли и отвратительнейшего самочувствия.

Он с трудом выдавил из себя слово «Привет!» вместе с мерзкой вонью пораженных излишками алкоголя внутренностей, вынул из-под мятой рубашки конверт и протянул мне. Я молча взял бумагу и попытался прочитать, однако элегантный и витиеватый, как всегда, совершенный, несмотря на не совсем здоровое состояние автора, арабский язык письма не поддался мне с первого раза. Многократно прокляв свою отвратительную лингвистическую подготовку, я шепотом попросил:

– Скажи в двух словах, о чем тут?

Негромко простонав от предвкушения болезненной необходимости еще раз открывать рот, Миша аннотировано перевел, что, засвидетельствовав уважение и прочее, посольство подтверждает свою ответственность за ввоз в Йемен спиртосодержащего препарата в стеклянной таре, который будет применяться только на территории дипмиссии исключительно в медицинских целях.

Не успел я удовлетворенно похлопать товарища по дрожащему от слабости плечу, кто-то громко позвал:

– Миш, а спроси у моджахеда, зажигалки у него есть?

Не дожидаюсь, пока человек приблизится и увидит меня, Лягин вышел в проход и быстро увел его к продавцу изучать ассортимент зажигалок…

✵ ✵ ✵

Поздним вечером мы сидели в плотно затянутой виноградом беседке между жилым домом и спортивной площадкой. Черное небо было густо усеяно россыпями многочисленных звезд. Сквозь разлапистые ветви высокой, давно не стриженой пальмы тускло светила крупная бледно-розовая луна.

В ее слабом свете, почти в полной темноте – чтобы не привлекать многочисленных комаров и других назойливых насекомых – Лягин сосредоточенно раскладывал угли на широком раструбе мадда́ъа – пузатой южноаравийской разновидности кальяна. Из крошечных отверстий проткнутой фольги тонко струилось сладкое благовоние только что забитого в его глиняную чашку яблочного муа́ссаля – ароматной массы на табачной основе. Наконец, парой ловких движений Миша размотал потертый шланг с поцарапанной колбы и, приладив на его конец новый мундштук, задумчиво затянулся.

– Да уж! – наконец, проговорил он, распуская по ветру густые клубы серого дыма. – Ну и в историю мы сегодня вляпались. По краю, можно сказать, прошли.

– Эх, знал бы, чем это обернется – в жизни не повез вашу водку! – в сердцах воскликнул Кирилл, нервно раздавливая в пепельнице очередной, бессчетный за этот вечер окурок.

– Его водку, – подчеркнуто холодно и равнодушно ответил я, кивая в сторону Лягина и наливая себе еще горячего травяного чая из термоса. – Я вообще не пью.

Разбавленная верблюжьим молоком вода в колбе маддаъа тихо заклокотала. Несколько раз глубоко затянувшись, Миша примирительно попросил:

– Ну хорошо, простите меня, мужики. Я, конечно, тот еще кретин. И вас обоих подставил, да и сам бы здорово влип, если бы все это обнаружилось. Но ведь обошлось! Смотрите сами, мы не только все порешали, но и сделали это в тайне от всех. Что еще надо?

– Да только и всего, чтобы сын Джаъафара, великовозрастный пастух и, скорее всего, матерый боевик, ни дня не проучившийся в нормальной школе, поступил теперь в какой-нибудь российский университет. В общем, сущая ерунда.

Я сказал это, не глядя на Мишу, и стал молча отпивать маленькими глотками свой чай. Кирилл закурил очередную сигарету и, обращаясь ко мне, произнес:

– Андрей, спасибо тебе за все, что ты сегодня для меня сделал. Я твой должник. Пока не знаю как, но если вдруг чем-то смогу, буду рад тебя отблагодарить. Только скажи.

– Хорошо, Кирилл. Сожалею, что наша дружба начинается с таких происшествий.