Лунь

Сердце девушки колотилось, качая кровь, приливающую к щекам и шее. «Приходите одна». Лунь вспоминала, как он это произнес, и ей становилось дурно. Но потом она вспоминала о Полине, о семье Ильи, которую даже не видела, и испытывала стыд. Непонятно, за что, но испытывала. Всего лишь за две встречи Илья Алексеевич занял самое главное место в ее жизни. В девушке поселилась надежда на лучшее. У нее наконец-то появился шанс коренным образом изменить все, и она его обязательно использует.

Неясно, откуда в ней взялась такая целеустремленность, но Лена планировала несмотря ни на что сблизиться с Ильей, насколько это возможно. Этот безумный план шел вразрез с нравственными установками девушки, диктовал ей новые правила бытия, но она не имела сил от него отказаться.

Глава 7. Злость и лихорадка

«Когда к человеку приходит счастье, человек становится красивым. Так всегда бывает!»

Н. Нароков «Могу!»

Да, сама того еще не понимая, Лена уже начинала строить какой-то план относительно Ильи Алексеевича. Не вполне осознанные размышления все больше укоренялись на благодатной почве только что рожденного чувства. Что за план, какие размышления – сформулировать было трудно. И если бы девушку прямо спросили, не собирается ли она добиваться Ильи Алексеевича всеми возможными методами, не планирует ли она увести его из семьи, Лена бы испугалась этих вопросов и запротестовала, оскорбленная до глубины души.

Она понимала, что в ней зреет что-то нехорошее, но этот замысел был так смутен и расплывчат, что не вызывал серьезных опасений или угрызений совести. В то же время Лена говорила себе: «Да ведь я люблю его, я – люблю, и это совершенно точно! Разве любить – это плохо? Разве влюбленное сердце способно желать кому-то зла?..»

Да, она, наконец, нашла мужество признаться себе самой в тех чувствах, которые уже вторую неделю душили ее. Трудно было не понять, что с ней происходит, ведь куда бы она ни взглянула и о чем бы ни подумала, она вспоминала о высоком стройном брюнете с глазами ребенка.

Лена стала рассеянной и часто улыбалась сама себе, о чем-то задумавшись. Во взгляде ее поселилась робкая мечтательность, тень улыбки не сходила с очаровательно полных губ. Девушка смотрелась в зеркало и не узнавала себя – там не было прежней Лены, не было и в помине. Легкий румянец, мерцающие глаза, непривычно лежащие волосы. Она вдруг казалась себе красивой и была удивлена преображению. Неужели она была такой всегда?..

«А что, если я ему нравлюсь? – думала девушка, и ей становилось жарко. – Что, если мы с ним могли бы…»

Закончить мысль ей было стыдно и страшно.

«Я влюблена! – писала Лена в тетради перед сном. – Как это волнительно! Словно мне снова пятнадцать лет, и я… совершенно себя не контролирую. Но как же он хорош! Как необыкновенно в нем сочетается все самое мужественное и – добродушие, приветливость, порою даже робость, смущение…»

Лена вновь принялась за поиск работы по профессии, но отовсюду сыпались лишь отказы – нет опыта, нет законченного высшего, вы нам не подходите… К неудачам девушка теперь относилась оптимистично. Прошло стороной, значит, так необходимо. Невозможно быть недовольным жизнью, когда влюблен, и весь мир кажется тебе созданным в твоем цветущем сердце. Лена не могла расстраиваться, пока помнила об Илье Алексеевиче и о предстоящей в скором будущем встрече с ним наедине, а она помнила об этом каждое мгновение.

Удивительно, как преобразилась ее жизнь. На самом деле, жизнь осталась прежней, преобразилось лишь восприятие. Известно, что мир таков, каким мы его видим, и не более того. Действительность определяется нашими чувствами. Постигая ее, мы же ее и формируем.

Лена так часто думала об Илье Алексеевиче, что почти забывала обо всем ином. Поэтому, когда за день до назначенной встречи дома появилась мать, девушка удивилась так, словно видела ее первый раз в жизни. Она действительно успела забыть об ее существовании и тем более не предполагала, что та явится снова так скоро.

Лунь была необыкновенно похожа на мать, похожа до такой степени, что кроме внешнего сходства иногда замечала за собой аналогичные черты характера: вспыльчивость, гневливость, нервозность, недовольство жизнью, склонность к депрессии… и это пугало ее. Если бы мать, Валентина, не выглядела так плохо из-за алкоголя, сигарет и беспутной жизни в пьяном угаре, ее с дочерью могли бы принимать за сестер.

Степы как раз не было дома, ушел на тренировку по баскетболу, поэтому, услышав открывшуюся дверь, Лена сначала подумала, что вернулся брат, и с улыбкой выбежала в коридор. Там, держась за стену одной рукой, стояла мать. Маска радости застыла на лице Лунь, стягивая кожу, как засохшая глина.

– Чего уставилась? – страшным голосом спросила Валентина, делая неуверенный шаг. – Подошла бы, помогла матери, отр-родье…

Лена стиснула зубы. Ей стало не по себе, будто кто-то неизвестный вот-вот должен был нанести ей несколько ножевых ранений.

– Зачем ты пришла? – голос сорвался от страха и брезгливости.

Она готова была вытолкать мать из дома и закрыться изнутри, но ни за что бы не сделала этого. Она боялась и ненавидела ее, и одно чувство проистекало из другого.

– Тебе какое дело вообще? Это мой дом, ясно тебе, иждивенка?

У Лены непроизвольно сжались кулаки. Валентина тем временем стала осматривать коридор, слегка пошатываясь. Глаза у нее были мутные, страшные, волосы кое-где свалялись, так давно их не расчесывали.

– Ну что, – сказала она надменно-пьяным тоном, – сколько успела сюда привести, пока родная мать пропадала?

– О чем ты говоришь?

Мать засмеялась тем смехом, когда человек знает, что его обманывают.

– Ну вот только не надо всего этого, да?

– Чего – всего? Мама, говори прямо.

У девушки уже дергалось веко. Она ожидала чего-то самого мерзкого. И предчувствие ее не подвело. Валентина скривилась и приложила руку к сердцу.

– Мужиков, говорю, много успела поприводить?

Лунь так растерялась, что даже забыла, как говорить. Каждый раз, когда она общалась с матерью, ее не оставляло мерзкое ощущение, будто ее пачкают гнилыми рыбьими потрохами… Женщина приняла молчание как признание безоговорочной вины.

– А мне все-е про тебя рассказали… Вот мало я тебя в детстве лупила!

Она проговорила это таким развязным голосом, какой бывает лишь у пьяниц, и при этом самодовольно улыбалась. Лена обледенела от этих слов.

– Ты била меня достаточно, – кое-как выдавила она. – Кто сказал тебе такое обо мне?..

– Райка. Она все видела. Своими глазами, да. А ты не промах, доча. Пользуешься ситуацией. Молоде-ец!

Райка была соседкой, живущей в самом начале улицы. Зачем ей вздумалось плести о Лене такие вещи, известно было только богу.

– Тебе солгали.

– Рассказывай больше! Кому я, по-твоему, поверю? Тебе, что ли? Да мне на самом деле плевать, хоть СПИДом заразись. Я за деньгами пришла.

– Какими деньгами?

– Не прикидывайся дурой. В прошлый раз я тут оставила деньги, сейчас они мне нужны!

– Но я их потратила.

– Потратила? Потратила! Нет, вы на нее посмотрите. Как ты посмела их потратить? На что ты вообще могла их потратить? – мать трезвела прямо на глазах.

– Я купила Степе кроссовки… Старые уже давно протерлись… и…

– Что ты там мямлишь? Степе? Кроссовки? На кой черт ему кроссовки? Врешь! На что деньги спустила, говори!

– Я Степе купила кроссовки, клянусь!

– Клянется она, сволочь неблагодарная… Ну и где они? Где кроссовки? Что-то я их не вижу.

– Он ушел в них на тренировку.

– Ты, конечно, ври-ври, да не завирайся. Я что, должна поверить в это?

– Я тебя не заставляю. Но денег нет.

– Нет денег? – взвыла мать. – Хорошо! А если денег нет, я тогда вот это заберу, да? Продам – и деньги появятся!

С этими словами Валентина нагнулась и подняла тяжелые зимние ботинки на меху, что стояли у стены. Это были ботинки Стены, в холодные дни он все еще обувал их, потому что другого не было. Лена бросилась к матери и вцепилась в ботинки. Мать тянула обувь на себя.