Лунь

Марьяна Куприянова

Лунь

Лунь

You`ve touched my mind with lightful hand

When I was right about mad

So all my life until the end

I will remember you.

Глава 1. Избиение и разбирательства

«Мы всегда учитываем в человеке все: социальные и экономические условия, полученное воспитание и влияние среды, наследственность и слабость желудка… Все, все у нас учтено в человеке, кроме… кроме самого человека!»

Н. Нароков «Могу!»

«Надо сказать, вера в женскую слабость всегда была серьезным заблуждением».

М. Елизаров «Библиотекарь»

Владимир Александрович был недоволен. Он расхаживал по своему небольшому, плотно заставленному мебелью кабинету из угла в угол, заложив руки за спину, и каждый его новый шаг выражал нарастающее раздражение.

Преодолев несколько метров, он по-военному разворачивался и шел в обратную сторону, пока вновь не натыкался на стену, и каждый раз удивлялся, что идти ему дальше некуда, словно бы, делая эти свои несколько шагов, успевал забыть о размерах помещения. Владимир Александрович покусывал губы и напряженно смотрел перед собой, забыв о том, что в кабинете он не один.

На маленьком стуле у рабочего стола сгорбилась худенькая девушка. Ее блестящие прямые волосы рассыпались по опущенным в бессилии плечам. Упираясь руками в колени, она тоже покусывала губы, наблюдая за Владимиром Александровичем. Взгляд ее рябил настороженностью – не хотелось того, что произойдет в ближайшие минуты, но это было неизбежно. На усталом лице проступали то испуг, то печаль, то остатки былого гнева, который, впрочем, уже почти иссяк.

Девушка знала: сейчас Владимир Александрович скажет или предпримет нечто неприятное, поэтому неотрывно следила за его эмоциями, чтобы уловить тот момент, когда его мысли перетекут в действия. Нельзя допустить, чтобы это мгновение наступило неожиданно, иначе кольнет где-то в ребрах. Девушка старалась подготовить себя к последствиям необдуманного поступка. Она знала, что этих последствий не избежать.

Из окна в кабинет проникали обманчиво теплые лучи редкого февральского солнца. Узкие потоки света пронизывали помещение, и мириады пылинок отражали этот свет, покачиваясь в воздухе. Девушка решилась отвести взгляд от нахмуренных бровей Владимира Александровича и мельком глянуть за стекло.

Галки темными пятнами громоздились на голых черных ветвях, иногда расправляя крылья; серые однотипные здания с уродливыми глазницами тянулись друг за другом, вырастая из покрытой грязным снегом земли. Уныло, мрачно и гадко – точь-в-точь как на душе. Но вот – солнце слегка выглянуло из-за низких свинцовых туч, аккуратно взрезало их непроницаемые металлические подушки. Солнце – это хорошо. Солнце – это значит, можно жить.

Девушка вспомнила что-то и потрогала лоб: пальцы испачкались в свернувшейся крови, затем нащупала языком опухшую губу и поморщилась. «Ну, когда же, когда?» – подумалось нетерпеливо. Словно услышав ее мысли, Владимир Александрович замер, уставился на свой любимый фикус, будто впервые видел его, и обернулся. Девушка выпрямилась и открыто встретила прищуренный взгляд, который не то жалел ее, не то обвинял.

– Нет, это просто какой-то ужас, – пока еще спокойно заговорил Владимир Александрович и принялся жестикулировать. – Ужас, уму непостижимый, вот. За двадцать лет моей работы я не припомню ни единого, ни единого случая, подобного этому. Чтобы девочки, юные, хрупкие создания – и вот так себя вели? Где же это видано, где? У меня не найдется слов, чтобы описать, насколько я неприятно поражен случившимся, вот.

Девушка выслушала тираду, сжав зубы. Она знала, что перебивать его нельзя. Он даст ей время высказаться, но чуть позже, главное – не упустить этот момент и успеть перехватить инициативу. А пока что – молчать, будто рта не имеешь.

– И не надо, не надо на меня волком смотреть, – возмутился и испугался Владимир Александрович, повысив голос. – Я тебе вовсе не враг, вот. Я тебе только добра, исключительно добра желаю. Но каким добром я могу отплатить в данном случае? Что я могу сделать? Нет, это просто невиданно! Это грандиозно невиданно! В моем институте за подобное исключают!

«Вот теперь пора заговорить», – подумала она, уловив во взгляде директора новое выражение, словно взывающее к ответу.

– А что Вы мне прикажете делать, Владимир Александрович? – раздался глубокий голос, больше похожий на мужской. – Что же мне оставалось делать в этой ситуации? Они меня довели. Они специально довели меня до ручки. Я, знаете, и так долго терпела их провокации. Я умею терпеть, я терпела, как Вы мне и советовали, я старалась не реагировать, но и моему терпению подошел конец! Они перешли допустимые границы. Все, что они говорили прежде, я могла проглотить. Я молча стирала с лица их ядовитые плевки, стискивала зубы, сжимала кулаки – но уходила, не трогая их. Вы лучше меня знаете, как они меня ненавидят. Вы знаете, за что. Я знаю, за что. Они тоже знают. Так почему, когда последняя капля переполняет чашу, виноватой оказываюсь я? Разве не они наполняли эту чашу? Разве не они ее наполняли каждый день, намеренно, специально, целеустремленно? Они получили по заслугам. Я ни о чем не жалею, – взмахнув ладонью, отрезала девушка и замолкла, напоследок в негодовании выдохнув носом, как это делают псы.

В эти слова она вложила весь гнев, обиду и возмущение, что в ней томились. Больше ей нечего было сказать. Владимир Александрович посмотрел на студентку с жалостью, сжал губы, вздохнул, затем сел на стул напротив нее. Их разделяло каких-то полметра.

– Леночка, ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь, – мягко заговорил он, будто обращался к ребенку. – Я тебя всем сердцем люблю, люблю колоссально, однако… – он снова вздохнул, еще тяжелее, чем прежде. – Сильно болит?

– Болит, – призналась она, дернув плечом.

– Расскажи мне подробно, как это случилось.

Девушка отвернулась и посмотрела в окно, плотно сжимая губы. «Она такая хрупкая, такая… – думал Владимир Александрович, рассматривая ее, – как она могла участвовать в этом?»

– Леночка, девочка моя, не молчи, рассказывай. Расскажешь, а потом подумаем, что с этим можно сделать. Ну?

Девушка повернула голову, и Владимир Александрович слегка испугался того, что увидел в ее глазах. Будто бы на него смотрел человек, которому нечего терять. Человек, готовый убить себя, а заодно и всех пассажиров автобуса или вагона метро. Такой взгляд можно было увидеть только по телевизору, когда показывали террористов-смертников. Мужчина отогнал неприятную мысль.

– Месяц, – четко выговорила она. – Месяц я терпела их издевки. Они не упускали ни единого случая, чтобы облить меня грязью, и обязательно – при всех. Они придирались ко всему. Мой внешний вид. Мое поведение. Мои ответы на занятиях. Мой голос. Моя одежда. Семейное и материальное положение. Месяц. Пять дней в неделю. Я терпела. Они во всем находили изъян, во всем видели повод. Нет ни одной сферы моей жизни, которую бы они не высмеяли. Последние несколько дней я уходила, сжимая кулаки. Старалась избегать их. И они это видели. Они заметили, что почти дожали меня. Оставалось еще чуть-чуть, чтобы я сорвалась с цепи. И они этого жаждали. Они налетали на меня, как стервятники. Их провокации стали невыносимыми. Они понимали это и следили за моей реакцией. Эти двое… они… они просто… не могут называться людьми. А остальные – позволяют им издеваться надо мной, провоцировать меня. Им скучно. Они хотят зрелищ. Знают, что я долго терплю, но если дойду до границы, то… Они получили, что хотели.

Девушка прервалась, чтобы вновь ощупать ранку на лбу и разбитую губу, и поморщилась от боли, тупые удары которой взрывались в висках.

– Леночка, что они сказали? Или сделали?