Страница 5 из 10
Кода тучи расступились и посветлело немного, из палатки вышла княжна, вновь собранная, волосы спрятаны под покров, румянец исчез, и теперь она казалась совсем бледной. Вихсар только сейчас начал понимать, какую жемчужину нашёл той зимой. И страшно становилось от одной мысли, что мог и в самом деле сломить её, раздавить, как бабочку, своей грубостью, жестокостью. И это выворачивало наизнанку.
Собравшись вновь в дорогу, пошли по берегу неспешно. Становище завиднелось тогда, когда день перевалил за середину. Кругом было тихо, по-прежнему поднимались к небу столбы дыма от множества костров. Погрузившись в высокий бурьян, сбивая обильную дождевую росу, всадники поспешили, погнали лошадей едва ли не во весь опор. Хотелось оказаться поскорее в тепле и сухости, поесть горячей пищи. Их встречали. От внимания хана не ушло, как женщины косились на княжну, которая свободно ехала наравне со всеми, всадницей. Пусть и молчали, но скрыть своё удивление не способны были.
Много времени ушло на то, чтобы распределить всех да выслушать каждого, ещё прошло время, пока Вихсар дал указание позаботиться о здоровье княжны. Настали уже сумерки, кода хан зашёл в свой шатёр. В нём уже горел очаг, приятно пахло горько-сладким вином. Женщины управлялись, принося воду, сухую одежду. Не успел Вихсар скинуть сапоги, а женщины – омыть ему ноги, как в шатёр вошёл Атлан. Батыр вернулся от отца с ответом ещё два дня назад, и хан готов был его выслушать.
– Проходи, – указал ему место Вихсар.
Воин медленно прошёл к очагу, устраиваясь у огня, тут же ему были поданы чаша с вином и фрукты.
Сменив одежду на сухую, Вихсар присоединился к батыру, так же устраиваясь у очага. Двигаться свободно не давала рана, которую стоило бы перевязать, но этим он озаботится потом, хотелось немедленно узнать известия от отца. Отпив терпкого вина, Вихсар глянул на молчаливого Атлана.
– Я всё передал вождю, как ты велел, хан. Хан Бивсар выказал недовольство.
Вихсар вновь припал к чаше, смачивая горло тёплый напитком. От отца такого и стоило ожидать, он всегда был чем-то недоволен.
– Он сказал, – продолжил Атлан, глядя в глаза, – что не даст войско. Он разочарован. И просит вернуться домой.
Вихсар выслушал батыра, признавая, что такого ответа он всё же не ждал от отца. Отказ костью поперёк горла встал.
– Что он ещё сказал?
Атлан выдохнул.
– Сказал, что чужая земля отнимает у него сына.
Конечно, Вихсар хорошо помнил разговор, случившийся с Бивсаром, прежде чем молодой вождь покинул родной край – не враждовать с племенами Ряжеского леса. Он всё это помнил. Но теперь это обещание стало невыполнимым. Он его уже нарушил, взяв княжну в свой лагерь. Нарушил ещё зимой, и верил до этого мига, что свято чтит волю хана Бивсара.
Атлан припал к чаше, осушая её до капли. Вихсар погрузился в размышления, которые стали мутными и тягучими. Он устал, и нужно было время, чтобы всё хорошенько осмыслить и понять, что теперь делать дальше. Но одно виждь знал точно – он не вернётся.
Полог откинулся, и в шатёр вошёл Угдэй. Хмуро глянув на Атлана, он прошёл к костру, опускаясь напротив соратника.
– Когда нам ждать войско? – спросил он у хана, принимая из рук прислужницы чашу вина.
– Ждать некого, оно не придёт, – бросил Вихсар, откидываясь на подушки, неподвижно смотря на всполохи огня.
Угдэй даже вином поперхнулся, остро глянув на Атлана, который принёс плохую весть.
– Как это? – не понял батыр. – Неужели хан Бивсар…
– Отказал,– ответил Вихсар, не желая более о том говорить.
Настала тишина. Вождь прикрыл веки, слушая, как гудит огонь, а по кровле вновь застучали капли, напоминая ему о том, что нужно переговорить ещё со знахаркой, которая должна быть сейчас возле княжны.
– И что теперь делать? – разорвал тишину Угдэй.
Хан открыл глаза, расплылись всполохи огня пред глазами, он бросил косой взгляд на батыра.
– Собирать людей, – проговорил в ответ. – И считай, сколько у нас своих сил.
– Нужно уходить подальше отсюда.
Вихсар резко сел, сбрасывая сонливость, взорвавшаяся боль в рёбрах просыпала багряные всполохи в глаза. Вихсар врезавшись взглядом в батыра, прошипел гневно:
– Ты считаешь меня настолько малодушным, Угдэй? Думаешь, что я побегу?
– Нет, я так не думаю, – склонил батыр голову, признавая свою неучтивость. – Но я дал клятву хан Бивсару беречь твою жизнь.
Вихсар посмотрел на него долго, и батыр встретил его взгляд твёрдо.
– Пока что я не собираюсь покидать это место. Если княжичи желают приехать, пусть приезжают, если ворвутся с мечом, значит, отвечу тем же. Если суждено пролиться крови… От судьбы не уйдёшь, Угдэй, тебе ли это не знать.
Батыр дышал шумно, обрывисто, он стиснул челюсти, и отсвет от костра залил черноту его глаз.
– И если ты так предан, – продолжил Вихсар, – не только мне, но и моим замыслам и стремлениям, то останешься со мной до конца. Решай. Либо ты служишь мне, либо отцу. Пока у тебя ещё есть на то время.
Атлан, что сидел неподвижно, растерянно пошевелился, наполняя кубок вином. Огонь в глазах батыра поутих, Угдэй склонил голову.
– Я верен тебе, хан Вихсар, во всём.
– Это третье и последнее моё предупреждение, – отодвинулся хан, отставил чашу.
Угдэй помолчав, поднялся вдруг, а потом пролился по земле сквозняк. Батыр ушёл. Вихсар бросив тяжёлый взгляд на Атлана, тоже подобрался. Подхватив плащ, накинув его на плечи, хан поспешил покинуть шатёр. Говорить больше было не о чем.
Хан вынырнул в освещённый факелами и кострами лагерь, который продолжал жить своей жизнью. Было уже темно, и по небу по-прежнему ползли тучи, клубились так низко, что казалось, цепляли высокие стяги над шатрами. Тучи сбрасывали на землю редкие ледяные капли. Они падали то на скулу, то на шею, стекая за ворот к груди, оставляя холодные следы. Пахло сыростью и горьким дымом – запах, сопровождающий всю его жизнь, запах степи и жизни под открытым небом. И небо впервые казалось таким неприветливым, чужим, враждебным и далёким. На миг Вихсару померещилось, что с глубоких недр опускается огненный смерч, готовый обрушиться на него и испепелить, стереть в пыль. Хотя Вихсар не понимал, откуда в нём могли возникнуть дурные предчувствия.
Вождь тряхнул головой, вслушиваясь в звуки лагеря, голоса разносились по всему становищу от края и до края, изредка налетающий ветер выкидывал шум в бескрайние просторы – всё оставалось прежним. Только он стал другим, и что тому было причиной, хан никак не мог понять. Он глянул через морось на ещё один воздвигнутый шатёр в женской стороне. И всё же его разрывало в клочья от одного чувства, что Сугар вновь здесь, рядом с ним, пусть ещё и не обладает ею. Развернувшись, широким твёрдым шагом направился туда, где и пребывала сейчас Мирина. Миновав стражников и зайдя за высокий плетень, хан вошёл в низкую дверь, сразу погрузившись в тепло и сухость. Запах трав окутал и расслабил. Женщины, разглядев того, кто явился к ним, преклонили головы, пряча глаза, разбежались каждая по своим делам. Среди прислужниц оказалась и Хайна. Вихсар прекрасно помнил, как до недавнего времени надсмотрщица смела поднимать кнут на Сугар.
– Что ты здесь делаешь?
Хайна ещё ниже опустила голову.
– Прости, Великий Хан, я хотела помочь…
– Твоё дело – смотреть за другими девками.
– Да, хозяин. Я ухожу.
Женщина поспешила выйти, пуская в шатёр холодный воздух. Вихсар оглядел тканевые занавесы, освещённые глиняными светцами. Прислушиваясь, прошёл вперёд, отодвинул край ковра, заглядывая внутрь, в густо освещённое очагом помещение. Увидел помешивающую что-то в чугунке над костром Сагадат. Целительница повернула голову, едва Вихсар откинул полог шире, чтобы войти. Здесь запах стоял совершено иной, к травам примешивался и аромат цветочных масел, вынуждая вдыхать глубже. Мирина лежала на постели, лицо её было отвёрнуто, волосы расчёсаны, уложены по плечам. Грудь мерно поднималась и опускалась. Княжна не пошевелилась, когда Вихсар накрыл её своей тенью, она спала. Укололо какое-то разочарование, что не услышит её голоса, которого будет достаточно, чтобы уснуть спокойно. Оторвав взор от Мирины, Вихсар повернулся к Садагат. Он знал её много лет и доверял ей, наверное, больше, чем Угдэю, хоть видел её редко. Одета женщина была просто, в халат из серой прочной ткани, на голове налобная повязка, украшенная тремя рядами сложенных в чешую монет, что позвякивали и мерцали при каждом её движении. Садагат была возраста преклонного, но выглядела лишь зрело, карие глаза подведены были чёрной краской, из-под плата выбилось несколько тёмных, пронизанных сединой прядей. Перестав мешать отвар, женщина сдёрнула с плеча рушник, ловким движением сняла чугунок с огня.