Выпусти меня

– …говорите, алё! Вас не слышно.

– Злата? – всё-таки спросила Галя.

За столом стало тихо. Илья и Тася примолкли и смотрели на неё.

– Нет. А кто спрашивает?

– Это Галя. Племянница её.

В трубке стало тихо, а потом возник мужской голос.

– Галка, привет. Мать умерла.

– Что? – она не поверила своим ушам. – Когда?

– Да с полгода уже как.

– Но почему ты мне не позвонил? – возопила Галя.

– А зачем? В завещании тебя нет. – хохотнул Артём.

– Тёма, ты мудак! – злобно выговорила Галя, и отключилась.

Ей было больно. Да, она не бывала у тётки годами. Как-то всё не до того было. Своя жизнь. Ребёнок, любовь, работа. Но как же можно вот так не сообщить Гале, что умерла женщина, которая растила её? Ну Тёма, ну и сволочь. Вот результат того, как Злата выделяла его, баловала, ничего делать не заставляла, лучший кусок ему подсовывала. А Гале кнут и тяжёлый труд. Понятно, почему Артём не сообщил ничего ей. Он Галю и за сестру-то не считал. Принеси-подай-пошла вон. Галя бы заплакала, но не было сил. И кофе не помог.

– Мам, ты чего ругаешься? – спросила притихшая Таська.

– Ничего, солнце. Бабка Злата твоя умерла. А мне и не сообщил никто даже.

– От чего? – вытаращила глаза Таська.

– Ох… я даже и не спросила. – ещё больше расстроилась Галя.

– Мама, ты что-то совсем расклеилась. – они с Ильёй переглянулись. – Ляг, отдохни. Я тут сама всё уберу.

– Спасибо. Простите меня.

Галя легла на диван. С пледом она не расставалась с тех пор, как встала. Почему ей так холодно? Подошёл Илья, присел в кресло рядом с диваном.

– Галь, ты как себя чувствуешь вообще? Не хочешь мне рассказать, что тут было?

Она посмотрела на него максимально удивлённо.

– Ой, да брось! Ты вечером была цветущей женщиной, полной сил. А с утра похожа на пациента Бухенвальда.

Галя начала смеяться. Это было плохо, цинично, бессовестно, но ей вдруг стало невероятно смешно. Даже горе отступило. И страх.

– Чего ты ржёшь? – нахмурился Илья.

– Ты точно врач! В Бухенвальде были узники, заключенные. Точно не пациенты.

– Я бы поспорил. – серьёзно ответил он. – Там ставились чудовищные медицинские опыты над людьми. Так что, завязывай ржать, и рассказывай. Почему ты не спала? Быстро, пока Таська там с посудой возится, гремит.

– Ладно. Но если я расскажу – ты сбежишь. Сразу же.

– Не надо за меня решать. Говори.

– Тут были шаги. – поведала Галя страшным шепотом. – В доме. Наверху. А потом по лестнице вниз. И обратно. Я светила фонариком. На лестницу. Но никого не увидела. Мне было невозможно страшно, но я решилась. Никого. Ну, а потом оно ушло обратно, и всё. Я ждала, что будет снова. Не дождалась. Но и не уснула уже.

Она потерла лицо руками.

– Я поседела, наверное. Даже не посмотрела. Поседела, да? – она наклонила голову.

Илья посмотрел. Галя не поседела. Он не сомневался, что эта женщина – крепкий орешек. И её слабость – это временно.

– Не поседела.

– Не зря тебя вчера Таська ночевать оставляла. Теперь я это понимаю. Только… ты бы ведь не остался, да?

Илья покачал головой. Хотел сказать Гале, что им с Таськой тоже нечего делать в этом подмосковном Амитивилле. Не успел. Вбежала Тася. В руках у неё была старая деревянная рамка, в которых обычно вешали фото на стену.

– Смотрите, что я нашла. Кто это, мам?

Она сунула Гале рамку. Галя смотрела на фотографию одну секунду.

– Ну, ты чего? Это же бабушка с дедом твои. И я. Я тебе их показывала. У меня такая же фотка есть.

– Не такая! – Тася взяла рамку с фото обратно. – Это мама твоя, это папа, это ты – по платью узнаю. А это кто?

Палец дочери завис над изображением. Галя всмотрелась. Она не сразу заметила – на фото был четвёртый человек. Ребёнок. Ещё одна девочка. Как две капли воды похожая на Галю. Только платье другое – воротник другой и узор тоже. У Гали острые уголки воротника и ромбы на ткани. А у второй девочки – круглый воротничок и на платье крупный горох. Но в остальном… это была абсолютная копия маленькой Гали!

– Боже, кто это? – она подскочила на диване.

– Я не знаю. У тебя спрашиваю. – ответила Тася.

– Я знаю. – встрял Илья, мельком взглянув на фотокарточку в рамке. – Это Валя.

Они обе смотрели на него глазами пришельцев.

– Валя. – повторил он. – Твоя сестра-близняшка.

Адамовка, 1988 год

Маша возвращалась с почты, где у неё состоялся непростой разговор с сестрой. Она жаловалась Злате на жизнь, которая последнее время стала странной, грозя превратиться в страшную. Мария чувствовала это всей душой. Всё до недавних пор было хорошо: дом, хозяйство, муж, дочки. Витя трудился в Москве, домой приезжал только на выходные. Зато Маше вовсе не приходилось думать о работе: она вела дом, хозяйство, да приглядывала за близняшками, Галей и Валей. Как-то раз Витя приехал с работы смурной.

– Что такое? – всплеснула руками Маша. – Рассчитали?

– Дура-баба. Чего сразу плохое думаешь? Никто меня не увольнял.

– Я же вижу, ты расстроен…

– Так… мелкие неприятности. Не бери в голову.

А ночью, когда они, соскучившись за неделю, любили друг друга, а после лежали, обнявшись, Витя вдруг крепко прижал жену к себе, и сказал:

– Знай, Машка, я люблю тебя.

– Я знаю… – расслабленно прошептала она.

– Только тебя! И девочек. Если кто скажет тебе, что это не так – плюнь в рожу ему.

– Вить, ты чего? Изменил мне? – ахнула Маша.

– Не верь никому. Тебя люблю. Не изменял. – уверенно сказал Виктор.

У неё кольнуло в груди. Но Маша тоже так любила его… как можно было не поверить мужу? Отцу её детей? Она постаралась забыть об этом разговоре, а на следующие выходные Виктор вернулся из столицы просто мрачнее тучи. Маша посадила девчонок осваивать лото, а мужа увела к сараю.

– Вить, скажи мне всё, как на духу. Что с тобой?

– У нас просто… коллега умерла. Несчастный случай. Был на похоронах. Приятного мало. – Витя потёр грудь. – Водка есть?

– Наливка есть.

– Слабовата. Сбегай, купи водки. Мне как-то не по себе.

Маша водки купила. Уж слишком плохо выглядел муж. Бежала за водкой, и дивилась – чего ж он так переживает из-за смерти коллеги? Что так расклеился…

Ночью её разбудили голоса. Точнее, конкретно голос Виктора. Он слышался из коридора. Муж исступлённо повторял одно слово: прости! Вот так: «Прости! Прости! Прости! Прости!» Маша хотела было уже выйти в коридор, откуда доносился голос, но вдруг услышала скрип половицы и шелест, а потом мимо открытой двери прошла белая тень. И от этого силуэта, на мгновение мелькнувшего перед глазами, Марию обуял такой ужас, что она малодушно спряталась под одеяло с головой. Женщина тряслась, как осенний лист на ветру, не понимая, сколько времени прошло. Как уснула – тоже не помнила. Просто открыла глаза, когда Валя тихонько потрясла её за плечо. Рядом храпел Виктор, в комнате витал запах перегара, за окном рассвело.

– Мама, идём завтракать. Мы с Галькой всё уж приготовили. И Дунька мычит, надоена. – с самым серьёзным видом заявила Валя.

– Хорошо, доченька, иду уже. Спасибо, помощница моя.

Виктора Маша будить не стала. Спустилась, умылась, и пошла к столу. Её четырёхлетние дочки уже вовсю могли заварить чай, достать молоко и колбасу из холодильника, нарезать хлеб. Если надо, могли подмести в доме, и прополоть сорняки. Правда, от Вали было больше толку. Галя всё старалась отвертеться от домашних дел, да залезть куда-нибудь с книжкой. Она читала, да не по слогам и вслух, а бегло и про себя. Вечно притаскивала разные книги отовсюду. Всех соседей уж обобрала, наверное. И откуда в ней это?

Сегодня Галя возилась в кухне. Высунув язык от усердия, резала колбасу. Мария чмокнула дочку в макушку, проходя мимо, и села за стол. Налила всем чай, взяла бутерброд.

– Хватит уж пластаться, Галюнь. Не хватит колбаски – я подрежу потом.

– Я почти уж всё. – пропыхтела Галя. – Надо сказать папе, чтобы нож наточил.