Царский зять 3

Интерлюдия 1

Москва

16 мая 1680 года

— Она очень красива…

Молодой царь завороженно смотрел на девичье лицо, что показалось в чердачном оконце терема. С пяти саженей трудновато разглядеть милые черты, тем более, когда в груди отчаянно стучит сердце. Но сияющие небесной синевой глаза притягивали царственного юношу, размягчали его душу подобно горячему воску.

Федор Алексеевич почувствовал, что влюбился в эту девицу, хотя видел ее всего второй раз в жизни, а ведь голоса ее не слышал ни разу. Знал только имя, что врезалось в сердце, и сейчас, внезапно онемевшими губами, он его тихо прошептал:

— Агафья…

Юноша сглотнул, непроизвольно дернув ногою — хорошо вышколенный конюхами мерин ухом не повел, к тому же в любое мгновение его мог подхватить под уздцы стремянной, что для уличных прохожих представлялся обычным зевакой. Еще трое охранников из жильцов как бы невзначай окружили юного царя, поигрывая плетьми, не давая никому из горожан приблизиться к довольно скромно одетому монарху.

— Великий государь, на нас смотрят, надо ехать.

Постельничий Иван Максимович Языков, сорокалетний московский дворянин знатного рода, приблизился настолько близко, что кони стояли рядом, а они чуть ли не касались друг друга сафьянными сапогами, всунутыми в железные стремена.

— Да, конечно — поехали!

Федор с видимым неудовольствием оторвался от лицезрения красы ненаглядной и дал мерину шенкеля — тот сразу пошел резвым шагом. Бдительная охрана тут же окружила царственного всадника, который моментально сделался задумчивым, что свойственно всем молодым людям, которые потеряли из глаз обожаемый предмет своего внимания…

Ровно шесть недель тому назад, превозмогая боль в опухших ногах, в четвертый день апреля, в почитаемое православными Вербное Воскресение, молодой царь сам возглавил крестный ход, что прошелся по узким улицам Первопрестольной.

Федор Алексеевич медленно шествовал сразу за святыми иконами, истово молясь богу, чтобы тот даровал ему скорое облегчение от постоянно терзающей боли. И время от времени посматривал по сторонам, внимательно разглядывал горожан, благоговейно застывших вдоль домов, крестившихся при виде царя, и встававших перед ним на колени. И тут сердце словно стрела пронзила — он увидел ее.

Девица, в скромном польском одеянии склонила перед ним голову, и сама осенила молодого монарха крестным знамением. Сладко заныло сердце, и Федор машинально кивнул постельничему — Языков тут же приблизился. Федор повел взглядом в сторону коленопреклоненной девушки и кротко бросил — «узнай кто такая».

Иван Максимович расстарался — уже вечером доложил, что девицу зовут Агафья Семеновна Грушецкая, 16 лет от роду, из шляхетского рода Заборовских. Живет с матерью в Китай-городе в доме своего двоюродного дяди, думного дворянина Семена Ивановича Заборовского, что три года тому назад управлял Монастырским Приказом. Род отнюдь не знатный, литвинский, но православной шляхты, однако не захудалый и бедный, хотя богатым назвать его язык не повернется.

К тому же Иван Максимович поговорил с девицей, сказав, что та умна, грамоте и речи, как русской, так и польской разумеет, красива и нравом скромна, а так же честна в житие своем девичьем пребывая. Последнее обстоятельство сразу заинтересовало царя — распутство старших дочерей Алексея Михайловича его порядком раздражало. Из сестер он почитал только умницу Софью, которую после Рождества выдали замуж за царя Боспорского и Новой Руси, короля Готии и Червонной Руси Юрия Львовича, третьего этого имени среди галичских монархов, владения которых давно у ляхов.

Федор Алексеевич повелел Языкову немедленно отправиться к Заборовскому и передать царское слово — «чтоб он ту свою племянницу хранил и без указа замуж не выдавал».

Да, юный государь влюбился с первого взгляда, такое в жизни зачастую бывает. Но тут ему подыграл и расчет — княжеские рода наперебой могли бы предложить ему хоть три десятка невест. Но выбор одной из них незамедлительно ослаблял позиции Милославских, ссориться с которыми Федор Алексеевич не хотел, но в тоже время его уже порядком раздражала назойливая опека этих родственников матери. А тут наилучший выбор — и девица понравилась, и знатные рода с носом останутся, ни на шаг не приблизившись к трону, и соответственно — к власти.

Никому обидно не будет!

Такова царская доля — даже в делах сердечных требовалось учитывать интересы различных боярских группировок, умело их стравливая между собой, и отдаляя друг от друга, чтобы заговор совместный не сотворили. Ибо опасен сродный братец Петр, и не сам по себе — слишком мал еще, а теми боярами, что поддерживают молодую мачеху Наталью Кирилловну, за которой сам патриарх Иоаким стоит.

Агафья встретилась ему случайно — но о женитьбе молодой царь думал ежечасно. И естество требовало, и наследник отчаянно нужен был, дабы притязания Нарышкиных на трон свести.

Так что нечаянная встреча оказалась настоящим подарком судьбы, а на следующий день Федор Алексеевич уверился в божьем покровительстве, когда на взмыленном коне прискакал гонец от Софьи, передавший обстоятельное письмо от сестры и большое послание от зятя. Причем настолько важное и спешное, что грязный вестник свалился беспамятно и без сил прямо на персидский ковер в царских палатах.

Известие, что подлые фрязи двести лет травили русских царей, потрясло юношу до глубины души. Софье и Юрию Федор Алексеевич поверил сразу — но все же вызвал князя Долгорукова и своего воспитателя Лихачева. И приказал им немедленно проверить действие свинцового порошка на самых отъявленных душегубах, что сидели в подвале Разбойного Приказа. Те вернулись потрясенными до глубины души — оказалось, что свинец, который все почитали безобидным металлом, оказался убийственным в прямом смысле слова. Полдесятка татей скончались в страшных мучениях и корчах в течение нескольких дней, как и предсказывал король Юрий.