Насквозь

Даже Гошик заметил, что друг чем-то опечален. А уж Гошка – точно не самый наблюдательный парень на свете. Особенно, когда не наденет свои огромные очки. Он в первую неделю, как Ванёк к нему въехал, каждое утро здоровался с дамой сердца Белоусова.

Пока однажды это не увидел сам Ваня и не покатился в истерике.

Оказалось, Гоша здоровался с плакатом сисястой тёлки в белье, который Белоусов повесил на обшарпанную дверь в свою комнату.

Так вот, то, что с Ваней что-то неладное, заметил даже он.

– Случилось чего? – как-то за ужином спросил сосед. И Ваня недовольно повёл плечами. Дурная привычка, доставшаяся от бати. Он так вечно мать посылал. Вроде и не матом, а вроде и отмахнулся.

– Нормально всё, – Белоусов закинул в рот новую порцию жареной картошки и покосился в окно. Там в привычной темноте совсем не было видно неба и звёзд. И так тоскливо что-то стало. – У нас водки нет?

– Вань, – Гоша нахмурился. – Пугаешь ты меня. Что стряслось?

– Слушай, Гошан, – Ваня покусал себя изнутри за щеку, будто собираясь с мыслями, – не было у тебя такого ощущения, будто ты не на своём месте? Будто не для вот этой халупы ты родился? Не для того, чтобы тесто на беляши месить каждый ёбаный день?

– Вань, – Гошка смешно сморщил нос и поправил очки. – Я теста в жизни не месил. Я ж слесарь.

– Бля, – Белоусов махнул рукой и потянулся к сигаретной пачке. Обычая «Ява», а не выпендрёжный «Парламент». Но ничего, Ваньку и так пойдёт. – Забей, Гошан. Просто забей.

Ваня затянулся и выпустил дым в открытую форточку. Гошка что-то ещё бухтел, но быстро затих и снова стал уплетать картошку за обе щеки. Он вообще неплохо так отъелся с тех пор, как Ваня к нему переехал. До этого перебивался бич-пакетами да шаурмой из соседнего ларька.

А как узнал, что Ванька на повара выучился, так разве что на руках носить не начал. Впрочем, не сумел бы. Субтильный Гошик разве что кошку в руках удержать смог бы. Она у него и была. Смешная, такая же дурная и мелкая, как и сам её хозяин.

Селёдкой звали.

Ванька её любил. Он вообще животных любил. И Селёдка в нём своего видела. Ну, или просто ластилась к тому, кто её подкармливал. Продажная душонка.

А вот если Ваня всё же рискнёт что-то поменять и позвонит этому мажору, он тоже продажной душонкой будет?

Вроде как повёлся на красивую картинку, на обещания. Продался.

Ладно, пустое это всё.

Докурив, Ваня смял окурок в старой консервной банке, стоящей прямо на подоконнике, и поднялся, потягиваясь.

– Посуда на тебе, – бросил он Гоше, прежде чем выйти из кухни.

А потом ещё долго лежал, пялясь в потолок, по которому гуляли странные тени. Всё уснуть не мог. Уже неделя почти прошла, даже синяк с лица практически сошёл, а Ваня всё вспоминал о том странном утре.

Помаявшись ещё полчаса, он поднялся и достал из кармана куртки визитку. Потом залез в интернет на стареньком ноутбуке и поискал информацию про Бессонова.

Тот оказался действительно довольно известным столичным ресторатором. И хоть заведений у него было пока только три, но все они числились на хорошем счету.

Ваня почитал отзывы посетителей, статьи критиков, посмотрел фотографии сдержанных, но дорогих интерьеров и рассмеялся.

Ну куда он со своим свиным рылом вот в это вот. Бессонов явно тогда не в себе был, когда ему визитку давал.

Немного успокоившись, Ваня выключил ноут, перевернулся на другой бок и крепко уснул.

***

Признаться честно, Рома и сам не знал, на что надеялся, когда давал Белоусову свою визитку. Точнее, когда буквально тайно впихнул её ему в карман куртки.

Как навязчивый поклонник, ей богу. Или как официанточка в дешёвой забегаловке, которая написала свой номерок на салфетке.

Позорище.

Да и шансов на то, что Иван заинтересуется им самим, или хотя бы предложенной работой, практически не было.

И Рома честно попытался выкинуть их встречу из головы. Работа отлично помогала. Его дни были под завязку заняты встречами, обсуждением текущих вопросов, планированием новых проектов и истериками Люсьена.

Этот французишка умудрялся устраивать спектакли по любому поводу. Бессонов уже жалел, что организовал себе офис именно в том ресторане, где шефствовал Девор.

Тот являлся просить аудиенцию каждые пару часов. И поводы ведь находил все разные. Таракан проклятый.

Тараканом француза прозвал их су-шеф Абрамов за пышные рыжие усы. Голова у Девора тоже была рыжей, но из-за поварского колпака этого почти никто не видел. А вот усишки в глаза бросались.

Так прозвище и прижилось.

Официально Рома, конечно же, его осуждал. Но наедине с собой мог не лукавить.

Дни у него заполнялись отлично. Люсьен работал над перевыполнением плана по трёпке нервов Бессонова за троих. Новый ресторанный критик, которого никто в глаза не видел, но уже заранее все боялись, внушал страх одним фактом того, что мог объявиться в любой момент. А проект четвёртого заведения стопорился из-за непомерных аппетитов московских чиновников.

Всё это прекрасно занимало голову Ромы с восьми до семи.

Но стоило оказаться дома, как одиночество и дурные мысли наваливались снова.

Конечно, часто он работал и по вечерам. Но всё же выдавались и свободные часы. И вот тогда становилось совсем худо.

Он сидел за бокалом вина, рассматривая ночную Москву через огромное панорамное окно и понимал, что вся эта бесконечная вакханалия и карусель безумных дел и беготни не имела никакого смысла, если в итоге он всё равно оставался один на один с этим огромным бездушным городом.

К концу третьего бокала настроение, конечно, обычно повышалось. Но всё же не настолько, чтобы выкинуть из головы образ красивого лица с пухлыми, обветренными губами, сжимающими сигаретный фильтр. В воспоминаниях Ромы с этого лица стёрся даже кривой синяк. Оно осталось просто прекрасным.

Прекрасным и недостижимым.

Вздохнув, Роман налил себе очередной бокал вина и включил музыку. Если уж и предаваться меланхолии, как Байроновский герой, то хотя бы в компании джаза.

***

Ваня с тоской помешивал борщ в огромной кастрюле, посматривая на своих коллег.

Впрочем, назвать этих двух таджиков коллегами язык не поворачивался. Нет, парни были в общем-то неплохими. Они, хоть и плохо говорили по-русски, всё равно довольно точно выполняли поручения и почти не косячили.

Вот только по образованию они были строителями.

Гульнара, которая стояла на кассе и раздаче, закончила бухгалтерские курсы. А Витёк, их официант, как он сам себя называл, вообще имел девять классов образования. И чертовски говнистый характер.

Как с таким персоналом их кафешка вообще ещё держалась на плаву, оставалось загадкой. Впрочем, секрет, наверное, был прост. Они находились недалеко от Курского вокзала, имели весьма демократичные цены и не готовили из тухлятины.

За этим Ваня всегда тщательно следил.

Хотя их администратор, брат-близнец Витька, только армянин, Ачик постоянно и норовил как-то смухлевать с продуктами, Ванёк ему не позволял. Из-за чего Ачик всегда крысил и доносил на Белоусова директору.

Тот являлся пару раз в неделю, раздавал ценные указания и уматывал на другие точки. У него их было не меньше десятка. Не в пример некоторым мажористым рестораторам.

Правда все точки их директора были крошечными, жалкими и не вызывающими желания ни у одного порядочного ресторанного критика туда зайти.

Сегодня Ачик совсем изговнился.

– Я тебе что говорил, Вано, – наседал он, пытаясь задавить Ваню авторитетом. Да вот только ростом не вышел. – Говядины надо было полкило брать. Ты за каким чешуем два кило положил?

– Так по раскладке идёт, – сквозь зубы процедил Белоусов, стараясь не обращать внимания на администратора.

– По раскладке-мандатке, – выплюнул Ачик. – Тебе велено было, значит, так и делай. Ты что, царём тут себя возомнил? Смотри, таких поваров, как ты, мильёны в Москве. Уйти не успеешь, очередь выстроится.