Страница 6 из 17
– Здрав будь, Семён Петрович, – назвал и по отчеству знакомца, – и в церкви свиделись, – дочь мою, Елену Федоровну, ты видел.
– Точно. И тебе здоровья на много лет! Это жена моя. Евпраксия Кузьминична, сыновья – Иван, Устьян да Василий. Теперь ты со всеми знаком.
– Хорош твой старший, ничего не скажешь! И пригож, и силён да и умён весьма! И платье доброе справил! Скоро, небось, и женить соберешься?
– Да надо бы, как же без того…– уклончиво заговорил Семён.
– И я всё собираюсь, да Елена всё перечит. Тот не хорош, да другой не пригож. А уж пора бы замуж отдавать – весной шестнадцать годков будет.
Евпраксия Кузьминична рта не открывала, но согласно закивала головой, соглашаясь со всеми словами купца. Лицо же девушки стало цветом почти как её бархатный бордовый платок, она опустила голову, и просто вцепилась в руку отца. Иван старался держаться, всё ж таки стрелец теперь, на царской службе.
– Да немного погодим. Ещё рано, вот в сотники выйду!– заявил Ивн.
Купец посмотрел на юношу одобрительно, Елена Фёдоровна аж губы поджала, и глаза округлились. Ну а Лукерья не стерпела, ответила:
– Во как! А чего сразу не в воеводы?
– Да хотя бы в атаманы выйти, – заметил Иван, – с казаками в поле выйти…
– Так жена тебе не в тягость, глупая ты голова, – опять заговорила бабушка, – а в радость!
Девушка засмеялась, и прикрыла губы рукавом, теперь же юноша густо покраснел.
– Так что, Ваня, Лукерья поумней нас с тобой будет, – закивал головой Семён Петрович.
– Ладно. Пойдём мы домой, – отсмеявшись, заключил Фёдор Романович, – пора, да и обедать уже скоро пора настанет.
– И нам пора. Пойдем мы.
Старший Мошкин поклонился хорошим знакомым, и семья направилась домой.
***
Устьян, поигрывая палочкой, шёл с своего двора на улицу. Дело уже осеннее, и был на нём поверх рубахи любимый суконный простой кафтан. Он наклонился, хотел подобрать забавную рогульку с земли, но тут упала с его белобрысой головы войлочная шапка. Мальчишка поспешно поймал обороненное, и пальцами проверил войлочный отворот, и облегченно выдохнул. Всё было на месте. И тут и рогулька пригодилась. Такая ухватистая да ко всему годная! На пищаль была очень похожа, что отцову, что Ванину, прямо стрелецкая… И Устьян представил себя в кафтане, с саблей, а то и железной шапке и кирасе! Ну, не сразу, как получиться, так, годков через пять-восемь…
Надо было торопиться, и мальчишка побежал ко двору купца Канюшкина. С той стороны забора собака гавкнула ради порядка, и почти сазу открылась калитка.
– Ну чего, принёс? – раздался сварливый голос бабки Лукерьи.
– А пряник? – деловито спросил гость.
– Давай, нечего тут норов показывать, молодой ещё.
Устьян только вздохнул, знал, что приживалка не обманет. Из шапки он достал грамотку и отдал Лукерье.
– Не уходи, здесь побегай, рядом с забором. Сейчас приду.
Мальчишка пошмыгал носом для солидности, и его внимание привлекли заросли крапивы в канаве, тут и сгодилась палка. Теперь Устьян был всадником двора государева и рубился с врагами, себя не жалеючи, весь крапивой искололся, но жгучую траву извёл под корень!
И правда, бабка вышла из дома, и несла угощенье в малой корзинке.
– И Васятке половину. А корзинку через неделю принесёшь, и вот, записку возьми. И больше на глаза Емеле не попадайся. Понял ли?
– Да понял, – пробурчал честной отрок.
– Грамотку в шапку спрячь.
– Хорошо…
– Иди давай.
Устьян побежал домой с корзинкой и замечательной рогулькой, уже предвкушая, как они с братом съедят до последней крошки дарёный пряник.
***
Мальчишка примчался домой, Васька закрыл за ним калитку. Братья перемигнулись, и корзинка была отдана, но понятно, не на совсем младшему, а Устьян уже чинно. как любит хаживать батюшка, стал подниматься в горницу Ивана. Брат видно, не спал, а просто сидел на лавке, ожидая вестей.
– Ну что, принёс? – в нетерпении спросил юноша, быстро вставая.
– А ты мне сабельку выстругал?
– Вот, бери, – и протянул обещанное мальчишке.
Устьян недоверчиво взял в руки добротную и красивую вещь, сделанную даже с ножнами, он просто не мог оторваться от подарка.
– Это Василию, – и перед ним легла другая сабля, только не в синих, а в зелёных ножнах, – а то ведь подерётесь ещё.
– Да мы с братом никогда не дерёмся. С чего бы? – очень уверенно, но не совсем честно заявил Устьян, – а это тебе, – и положил грамотку перед Иваном.
Мальчик поспешно вышел из горницы, не желая мешать старшему разбирать ладные буковки, написанные Еленой.
Иван положил письмо перед собой, и начал читать:
Здравствуй Иванушка на много лет!
Через неделю батюшка уезжает на три дня. Вечером, как Анфим и Емельян спать улягуться, буду тебя ждать. В моём окошке две свечки будут гореть.
Елена
Иван даже задохнулся от радости. С десятником договорится, завтра и послезавтра стражу отстоит, и в урочный день свободен будет. Надо будет гостинец сделать, а то чем же такую девицу удивишь? Сегодня и поработаю в кузне, решил юноша.
Натаскав в дом воды, шесть ведер, что бы на всё хватило, Ваня отправился в мастерскую, где лежали приготовленные лубяные заготовки. Он уже начал вырезать фигурку медведицы с медвежонком.
– А, Иван, привет!
– Здравствуй, батюшка. Вот, поработать надо. Немного осталось.
– Вижу я твоё художество, сынок, – вздохнул он, – понятно, для кого стараешься. Может, всё же к Авдотье сватов пошлёшь? И красива, и наша семья не беднее её. Как на твои ухаживания Фёдор Романович, отец Елены, посмотрит?
– Да ладно, отец… Как будет, так и хорошо… Может, и сладиться всё.
– Ну, дай- то Бог, – не стал спорить Семён Петрович, – а сделал ты хорошо. Сейчас дерево маслом покроешь, а потом через день покрасишь.
– Мне в караул завтра идти.
– Я покрашу. Не беспокойся.
– Спасибо, отец, – и юноша принялся выглаживать дерево наждаком, нанесённым на тряпицу.
Так что к вечеру нарядная фигурка, крытая маслом, стояла готовая для покраски в мастерской.
***
Заступил в этот день в караул воротником Иван вместе с старыми знакомцами Пётром Авдусиным да Павлом Носковым. Двое стрельцов были из другого десятка, Зиновий Ильин и Демьян Гоглев, уже осанистые мужчины, лет сорока, с широкими окладистыми бородами. Старшим был, как всегда, десятник Дулёв Афанасий Петрович, их младший начальный человек.
День выдался неспокойный. С утра к городскому воеводе припожаловал сам епископ города, прогрохотали колёса красивого возка архиерея. На козлах сидел не монах, а видно, просто служка в сером войлочном кафтане и такой же шапке. Сопровождали иерея шестеро детей боярских, в расшитых ферязях и горлатых шапках, с саблями и пистолетами у седла, да у всадников и кони были хороши, но аргамак был только у одного, видно, старшего над всеми. Воротники считались с чужой честью, и сняли шапки перед проехавшим священнослужителем.
– Теперь, Иван, наслушаешься рассказов детей боярских, как они под Смоленск ходили. Это они каждый раз вещают, – тихо сказал Зиновий Ильин, – ну да мы с Демьяном тоже там были. Но, делайте вид, что всему верите, в ссору не вступайте.
– Верно говоришь, – кивнул Гоглев, – ничего, в следующий раз отобьём мы город у поляков.
– Точно, отобьём, – согласился Ильин, – но рассказывает Филимон Гуков сын Еремеев, презабавно. Заслушаешься.
– Ладно, молодцы, – заговорил и сам Афанасий Петрович, – сам начальник приказа идёт, Тихон Ильич Трубчёв.
Все сразу приосанились, приняли молодецкий вид, так что подошедший голова был доволён своими стрельцами, и не скрывал радости. Он просто излучал свет- парчовая шапка блестела, кафтан просто сиял, с узором на спине – Жар птицей, вышитой из жемчуга и перламутра.
– Молодцы, ей богу молодцы, – говорил он пятерым воротникам, – особенно тебе, – и голова повернул лицо к Дулёву, – епископ был очень доволен. Да, он может быть, и сам к вам выйдет перед дорогой. Воевода тоже, как услышал слова архиерея, прямо сразу от тарелки с холодцом оторвался. А ведь холодец, который его дворовая девка Меланья делает, он, почитай наилучший во всём Русском государстве! – и поднял вверх указательный палец, – ладно, вам на водку два алтына, – и протянул Дулёву шесть денег.