Страница 140 из 193
Открыв дверь вышел в сени. Глянул на улицу. Возле крыльца стоял конь. Завидев меня, мотнул головой – поприветствовал. Сейчас, немного отдохнув, я разглядел и отметил для себя, что конь ухоженный, и не знающий недостатка в прокорме.
– Доброго дня, – произнёс я ему, и кивнул.
Отступив в сени и притворив дверь, неуверенно потоптался на месте, и снова, открыв её, вышел. Спустившись с крыльца на землю, уселся на деревянный настил и уставился на животное. Разговор с ним завёл.
– Вот скажи мне, животное. Как может быть такое? Дитя ночь всю, одно. Ни матери, ни отца. – Я всплеснул руками от горестной мысли. – Кормить его чья обязанность? Ему, чай, молоко надо. Орать будет! Требовать! И правильно. Да токмо я не смогу ничего сделать. Не из-за криволапости, а по природе своей. Имею право, – заключил я, будто успокаивал себя.
Конь молчал, опустив голову и выщипывая редкие травинки, торчащие сквозь жухлую осеннюю листву.
– Эх. Скотина ты безмолвная. Проку от тебя... Хотя... нет. Неправ я. Ты... да, – я махнул в сторону дома, – приятель твой, кот, чудно умные. Странные вы, – сделал я вывод, хлопнул себя по коленке и пошёл в дом.
Воздух серел. Серел горизонт, а вместе с ним и море. Второй день скатывался на запад. Дитя пыталось тянуть ко мне свои маленькие ручонки. Поначалу страшило меня взять младенца, да не выдержал, с великой осторожностью, взяв его на руки, прижал к своей груди. Так, с ношей на руках вышел из избы и сел на ступеньках крыльца.
И знаешь, что я скажу тебе: ощущение теплоты поселилось в груди моей. Живой теплоты. Доброй.
Часть II
–Что же мне с тобой делать, малютка? Чем мне кормить тебя? – Вздохнув я зашёл в дом, положил малышку в корзинку и лёг на тахту.
Младенец не пищал. Это был хороший признак. Но молчание в корзинке не успокаивало. С часу на час голод возьмёт своё. Встав, я вышел из дома и сел на ступенях крыльца. Конь всё ещё был здесь. Неторопливо пощипывая траву, он переступал с ноги на ногу пошлёпывая копытами по опавшей листве.
Я же обхватил голову руками, и горестно задумался со злым бессилием осознавая свою несостоятельность кормить грудью ребёнка. – А это верная смерть. – Вздохнул. – Всего и надо то, что молока, но взять его здесь неоткуда. Подняв голову посмотрел на коня. – Эх, конь ты, конь. Говорю тебе как есть, хоть и понимаю ясно бесполезность твою в своей нужде, но кому ещё сказать здесь как не тебе. – Поднял голову к небу, горестно усмехнулся и продолжал: – молоко нужно. Без молока сгубим малютку. Верная смерть. – И только сейчас, осознав чудовищность сказанного, зарычал не стесняясь, что было сил, выплёскивая горечь своего неминуемого поражения. Вслед за этим я вскочил со ступенек и пошёл в избу.
Беспокойный сон мучил меня, осознававшего неминуемость страшного и ужасно близкого будущего, предгробового. Я метался во сне в те короткие отрезки времени, что удавалось заснуть. В нетопленной избе стало холодно и сыро. Запищал тонкий голосок младенца. Не помня себя я вскочил с тахты, и открывая подряд все сундуки, нашёл шерстяное, колючее одеяльце и длинный лоскут прочной ткани. Связав двойным узлом концы лоскута, повесил себе на шею узлом назад. Получилась этакая мягкая корзинка, в которую, держа перед собой, можно хоть грибы, хоть ягоды собирать. Аккуратно взяв малютку из корзины, укутал его, помимо одеяльца, в которое он был запеленован, в толстое шерстяное одеяло. Теперь, как я посчитал, ребёночку не страшен свежий осенний воздух. Удовлетворённый сборами, положил младенца в импровизированную люльку. Можно и на улицу выйти, и руки свободны, и дитя всегда под присмотром и в безопасности, да и тепло от горячей мужской груди.
Но дитё плакало. Уже не замолкая.
Сумерки поглотили яркие краски осени. Не разбирая дороги, с младенцем в нагрудной люльке, брёл я по берёзовой роще. Выйдя к озеру остановился и стал всматриваться в водную гладь. Неподвижную. Тяжёлую. Способную принять в себя любую жизнь без ропота. Примостившись на коряге, отломил кончик ветки рядом растущего куста и держал его во рту, чтобы ни разрыдаться, ни закричать. Дитё, устав пищать, заснуло. На долго ли? Погрозив озеру кулаком, я проворчал что-то в его адрес, тряхнул головой, будто сбрасывал с себя скверну, и встал. Позади треснули ветки. Конь, решивший составить мне компанию, вышел к берегу.
Я вздохнул и обратился к животному: – ну, привет. Пришёл посмотреть как я сгублю свою душу? Нет. Не сейчас. Сейчас во мне нет сил даже мыслить об этом. Наверное, я слаб.
Конь фыркнул в ответ, тряхнул головой, и взяв чуть в право, пошёл вдоль берега. Пройдя несколько метров, остановился и повернул голову глядя на меня.
–Чего тебе?
После этого вопроса животное сделало ещё несколько шагов и вновь остановилось и посмотрело на меня.
–Никак надо чего от меня? А? – И я пошёл в его сторону.
Конь сделал несколько шагов и снова остановился глядя на меня, будто вызнать хотел, иду я за ним, или остался стоять.
–Да ты никак, ведёшь меня куда? Ну веди тогда. Иду я. – И горько усмехнулся. – Один раз выручил меня с избой. Есть к тебе доверие.
Так я, с дитём у груди, пошёл за конём известной ему одному дорогой. Пройдя вдоль озера мы спустились по пологому склону и пересекли нижнее плато широко раскинувшееся до самого берега моря. Преодолев ещё три спуска, с террасы на террасу, неспешно вышли на прибрежную полосу плотно укатанного песка. А конь изредка останавливался и оборачивался убедиться, что я продолжаю идти следом. Подойдя к валунам лежащим у самой воды он остановился, фыркнул и потряс головой. Пришли.
С досады фыркнул и я. – Зачем ты вёл меня сюда?
Конь, будто в ответ, опустил голову глядя в камни, и заржал.
Я про себя чертыхнулся и побрёл к тому месту, поближе.
–Лодка! Да никак та самая, бедовая?! – Я снова бросил на неё взгляд. – Никак есть что в ней? Но откуда? – Аккуратно ступая по скользким валунам, и поддерживая одной рукой люльку, ступил в лодку. Наклонившись, увидел, и подобрал лежащую в ней бутыль. – Не приметил я, чтоб в ней бутылка какая была, а вот надо же, лежит. Видать невнимателен был. – Покрутив в руке, поднёс к лицу, но различить в сумерках, есть ли в ней что, не смог. Выбравшись на прибрежный песок, сел на камень и покрутил пробку бутыли. Та поддалась и вылезла. – Ну-ка. – понюхал горлышко. Не уловив запаха, проговорил: – эх, была не была, – глотнул. – Мать честная! Да молоко никак! Молоко! Дитё родимое! Не сейчас нам помирать!