Черный Август

– Грошик от бедной вдовы, – серьезно произнесла она, словно возвращая кому-то давний долг.

(Приходская церковь св. Теодоро была построена в романском стиле. Северную стену украшали фрески с изображением города в начале XVI века, когда еще не начали разрушаться и обваливаться многочисленные городские башни).

Тротти толкнул дверь, и они очутились в залитом зноем и ослепительным солнечным светом безлюдном городе. Осторожно, ступенька за ступенькой, спустившись с церковной паперти и переваливаясь, словно древний трехногий краб, из стороны в сторону, старуха направилась к зданию напротив кирпичной церковной стены, на первом этаже которого была ее квартира. Откуда-то из бесчисленных складок своей одежды она извлекла большой железный ключ.

– Добро пожаловать, господа.

Тротти и Пизанелли вошли в темную комнату. В ней было прохладно и сыро и пахло вареными овощами.

– Присаживайтесь, господа. – б комнате стояла старомодная газовая плита. Старуха зажгла конфорку и поставила на нее разогревать почерневшую кастрюлю. – Видите, – она указала рукой на окно, – мне отсюда все видно, что там делается. – Она покашляла и поправила на плечах кофту.

– Очень удобно, – подбодрил ее Пизанелли.

Кровать, стопка «Фамилья Кристиана», на стене – документы в рамках, несколько искусственных цветов, календарь и старая фотография папы Иоанна XXIII.

– Расскажите комиссару, что вы видели на прошлой неделе, синьора.

Старуха посмотрела на Тротти в первый раз.

– А я вас вроде знаю. – Приблизив свои глаза к лицу Тротти, она начала пристально его разглядывать.

– Возможно, синьора.

– Вы ходите в церковь? – спросила она с астматической одышкой.

– Не так часто, как мне самому хотелось бы.

– В мире столько греха.

Тротти кивнул:

– Об этом меня информирует мой коллега.

– Нонешняя молодежь не праведно живет.

Полицейские с ней согласились.

– Я видела эту девушку. – Старуха откинулась на высокую спинку стула и махнула рукой в сторону ворот на противоположной стороне улицы.

– Синьорину Роберти?

– Думаю, вы не откажетесь выпить? У меня племянник когда-то служил в полиции. – Не дожидаясь ответа, она оперлась на стол и направилась к буфету. Открыв его, вытащила бутылку. – Сейчас он в Ливии работает. Граппы, синьоры?

Частично погруженная в бесцветную граппу, в бутылке сидела деревянная фигурка старика: на голове у него была шляпа, в руках палка, а у ног лежала собака. Старуха накапала граппы в две грязные рюмки. Одну из них Пизанелли взял себе, а другую передал Тротти.

(В конце войны в Аккуанере один крестьянин торговал контрабандной граппой, наливая ее из заплатанной-перезаплатанной грелки, которую он носил перекинутой через плечо. Селяне охотно покупали у него бесцветную жидкость, а потом разнесся слух, что крестьянин гонит напиток из человеческих испражнений. Спустя много лет Тротти спросил как-то Мазерати из научной лаборатории, возможно ли получение спирта из человеческих экскрементов. Мазерати долго смеялся).

– Вы знаете синьорину Роберти, синьора? – спросил Тротти, не притрагиваясь к рюмке.

– Глупая такая девка. Совсем еще девчонка. В одном доме с директрисой живет.

– С синьорой Беллони?

– Директриса в нашу церковь ходит редко. Дон Лионелло говорит, она ходит в собор св. Петра, в Сан-Сьель д'Оро. В чужие дела никогда не лезет. Хоть и образованная, а не гордая, – сказала старуха и словно нехотя прибавила: – Кого ни встретит, всем улыбнется.

– Вы видели синьорину Беллони на прошлой неделе?

– Директриса – эта ваша синьорина Беллони – нет-нет да и принесет мне что-нибудь. У меня пенсия за мужа, что он воевал, но… – Она подняла свои натруженные руки и закашлялась.

– Так вы видели синьорину Беллони?

– Я видела девчонку. – Едва переставляя ноги, она вернулась к плите и бросила в кипящую воду несколько листиков.

Воздух тут же наполнился приятным запахом базилика.

– Когда это было?

– У ней теперь какой-то парень. Приходит, когда родителей дома нету. Отца-то я знаю.

– Доктора Роберти?

– Доктора Роберти. Он раз заходил ко мне послушать мои легкие. – Она похлопала себя по плоской груди. – Доктор человек хороший. Хотя легочные болезни не по его части. Он дерматолог, – пояснила она и заговорщически прибавила: – Он сам из Турина.

– Я этого не знал, – сказал Тротти.

– Вряд ли он знает, что его доченька тут вытворяет. – Старуха повернула голову в сторону полицейских и положила на стол свои узловатые руки. Вновь в восковых пальцах откуда-то появились четки. – Знал бы, наверно, что-нибудь придумал. Сейчас ведь ни веры, ни морали никакой не осталось. Как у американцев.

– У американцев?

– У свидетелей Четверга, – неодобрительно пояснила старуха.

– Вы имеете в виду свидетелей Иеговы? – спросил с улыбкой Пизанелли.

– Называйте как хотите, а когда они ко мне приходят, я их гоню. И говорить с ними не желаю. Я католичка. Меня ихняя американская вера не интересует.

– А зачем они приходят, синьора?

– Целый день ходят, даже в выходные. Чтоб они поскорей ушли, я ихние журналы беру. Но уж не подумайте, что я эту ересь читаю. Дон Лионелло говорит, что это – ересь.

– Вы эти журналы потом выбрасываете?

– Кладу их в уборную. Я ничего не выбрасываю. На деревьях-то денежки не растут. – Она покашляла. Маленькие глазки смотрели ясно. – Я ихними журналами пользуюсь в уборной.

Пизанелли и Тротти переглянулись. Тротти спросил:

– А синьорина Беллони – директриса – никогда не приносила вам журналов свидетелей Иеговы?

– Нет, это все люди молодые. Приходят и дают мне эти журналы. А я их не читаю.

– А вы сами никогда не давали журналы синьорине Беллони?

– Конечно, нет. Журналы эти еретические. Дон Лионелло говорит, что я читать их не должна.

– Конечно-конечно.

– Еще граппы? – Она взялась за бутылку с деревянным стариком.

Тротти замотал головой.

– Вернемся к нашей девушке… Вы видели синьорину Роберти на прошлой неделе?

– Докторову дочку?

– Синьорина Роберти. Ее зовут синьорина Роберти.

– Роберти? Вот уж не знаю, есть ли в Турине такие фамилии. Я раз с мужем в Турине была.

– Когда вы видели синьорину Роберти?

– Я знаю, это докторова дочка. Говорят, учится в университете. А на что только эти студенты похожи? Уж вам-то не знать нонешних девок? Сейчас все просто. Потому никакой морали и не осталось, синьоры. Ни в чем нужды у людей нету.

Тротти и Пизанелли кивнули в знак согласия.

– Когда я девчонкой была, нужду во всем терпели. На все эти развлечения времени не хватало. Я пошла работать в тринадцать лет. И ничего. А теперь кругом один этот секс. А мы о таком и слыхом не слыхивали. – В углах ее тонких губ скопилась слюна. Она провела рукой по своему старческому восковому лицу. – Мы были католиками.

– Когда вы ее видели?

– С каким-то мужчиной. Не с ее парнем. Ее парня я знаю.

Я его видела, высокий такой. А тот мужчина был пониже. Совсем незнакомый какой-то. И это когда по телевизору только и разговоров, что о всяких болезнях. – Она указала рукой на телевизор, стоявший на тумбочке у изножья узкой постели. Кусок ткани с цветочным орнаментом закрывал экран. – Никакой морали больше не осталось. Кругом один секс.

– Когда это было, синьора?

– С самого развода. Тогда еще референдум был. Тогда-то все и пошло. Свободная любовь. Чего теперь болезням-то удивляться? Дон Лионелло говорит, что…

– Когда вы видели синьорину Роберти?

Прежде чем ответить, вдова посмотрела на Тротти долгим оценивающим взглядом:

– Не могу же я целыми днями спать. Доктор в Сан-Маттео говорит, что у меня случай очень тяжелый. Он дал мне таблетки, но целыми днями я же не могу спать. У меня только одно легкое осталось. – Она положила руку на грудь, прикрытую черным лоснящимся платьем. – Другое-то я потеряла, работая на вискозном заводе. Меня шесть с лишним часов оперировали. В 1981 году. Я даже в Лурд ездила, но по ночам спать иногда не могу. Ложусь и начинаю кашлять. Кашляю и вспоминаю своего мужа несчастного, Господи, упокой душу его. – Она перекрестилась и снова поцеловала указательный палец. – Потому-то я ее и увидала. Утром, в прошлое воскресенье. Я уж знала, что сна мне не будет и до мессы только промучаюсь. Дон Лионелло говорит, что Господь милостив, и что, коли сна у меня нету, пропустить мессу не грех. Дон Лионелло говорит, что мне следует о своем здоровье заботиться.