Страница 4 из 36
Федоренко заглянул в кухню и поздоровался со Смоляниновым. Когда с томиком Брагина Женька вошел в кухню, мужики оживленно обсуждали преимущества плащ-палатки по сравнению с обычным плащом. Не предложить случайно зашедшему прапорщику присоединиться к застолью Евгению было неудобно, а военного, который бы отказался выпить, особенно, если он не на службе и жена у него уехала за тысячу километров от дома, найти в Советской Армии невозможно. Такие в ней не служат, их там сразу комиссуют.
Постепенно разговор перешел со складского имущества, которым заведовал Григорий Иванович, на исторические романы. Петрович книг не читал, но про подвиги русских чудо-богатырей послушать любил.
После третьей пришли к выводу, что Пикуль - такой же историк, что и Алексашка Дюма. Но после четвертой Федоренко заявил, что хоть он и со странной фамилией, этот Валентин Пикуль, но мужик он правильный, боевой и русский патриот. Не то, что этот литературный власовец - Солженицын. Посадили его всего на десять лет, а он и обиделся на советскую власть, стал вражью пропаганду писать. Вот у него, у Федоренко, тоже дядю репрессировали, но он же не пишет клеветнических романов и не публикует их на Западе...
Женька с ним не согласился. Но в "Экстре" уже не оставалось аргументов, и, чтобы не дать угаснуть такому интересному разговору, Григорий сгонял к себе и принес початую бутылку водки "Юбилейная". Разлив светло- коричневую жидкость по стаканам, прапорщик высказал жалость, что закуски маловато и приготовился слушать молодого историка.
Женька вывалил на сковородку тушеную картошку из холодильника и, пока она грелась, развил свою теорию. Он говорил о том, что никто этот пресловутый "Архипелаг ГУЛАГ" не читал. Так как же можно осуждать то, чего в глаза не видел. Потом спросил у собеседников, кто из них читал Солженицына. Петрович недоуменно пожал плечами и заметил, что даже фамилия у писателя какая-то антисоветская. А Григорий сообщил, что читал "Один день Ивана Ивановича", про лагерь.
- Денисовича,- поправил Женька и, под воздействием выпитого, честно признался.- "Иван Денисович"- произведение познавательное, но, в общем-то, обычное. Так же как и "Повесть о пережитом" Дьякова. Интересно. Особенно для тех, кто в сталинских лагерях не сидел. А вот я недавно читал первый роман Солженицына, который вышел на Западе, "Раковый корпус" называется. Вот это- настоящая литература. Когда я его прочел, понял, что Солженицын- это выдающийся писатель. После него все наши литературные генералы, вроде Проскурина, Анатолия Иванова или Маркова кажутся скучными и неинтересными. Жуют свою соцреалистическую жвачку, восьмой вариант шолоховской "Поднятой целины". Все одинаково: строительство колхоза в деревне, скрытые враги, запретная любовь, происки карьеристов, юморной мужичок обязательно присутствует. Только Шолохов догадался Давыдова пристрелить, а эти его последователи не рискнули и пишут бесконечные продолжения от страницы к странице все хуже и хуже.
А Солженицын? Даже по стилю видно, что он - классный писатель.
- Так что же его не печатают?- спросил Петрович.
- Я бы тоже не рискнул публиковать этот солженицынский роман в нашей стране,- ответил Женька.- Слишком уж честно, сильно и правдиво написано. Причем, нет злостного охаиванья, а просто настолько ясно выписаны факты, что становится понятна вся нелепость и абсурдность нашей теперешней действительности.
Мужики выпили и стали приводить свои примеры несуразности жизни. Прапорщик рассказывал о бардаке в Советской армии, а слесарь о дурацких порядках на заводе.
В дверь снова зазвонили. Оказалось, пришел сосед Стасик и попросил разрешения позвонить по телефону. Дело в том, что во всем доме только у одних Никоновых был установлен телефон. Григорий, открывавший дверь, поскольку Женя раскладывал горячую картошку по тарелкам, благосклонно разрешил.
На кухне на минуту примолкли, но звонивший говорил хотя и радостно, но односложно, и про него вскоре забыли, продолжив галдеж.
Минуты через три в проеме кухонной двери нарисовался улыбающийся Станислав и громко сказал:
- У вас, граждане,- праздник, похоже? Позвольте и мне присоединиться, тем более, что у меня тоже есть повод для торжества и горючее имеется.
Молодой человек извлек из дипломата узкую бутылку коньяка "Белый аист" и продолжил свою речь:
Купил вот, а отметить событие не с кем. Вдобавок, вы так яростно обличаете существующий строй, что невольно хочется поучаствовать в антисоветском диспуте.
- Ну, если ты со своим, то садись,- согласился Петрович. Женьке мы кран сменили, у Григория отпуск начался. А у тебя что за праздник?
- Развелся я,- улыбаясь, сообщил Стасик, пододвигая стакан к разливавшему остатки водки Евгению.
Женька от неожиданности чуть не пролил, так у него дернулась рука. Открывавший коньяк прапорщик застыл с ножом в руках, а Петрович уставился на говорившего с приоткрытым ртом.
- Что ж так?- наконец спросил он.
- Да вы не переживайте, соседи. Это был брак по расчету, а расчет кончился и брак по боку,- пояснил молодой человек, выбирая себе кусочек хлеба.
Все молча выпили за такое странное торжество, а Станислав стал рассказывать свою историю.
- Я, товарищи одноподъездники, всю свою молодую жизнь занимался спортом - стайер, так сказать.
Фигурнов посмотрел на собеседников, стараясь понять, ясно ли им последнее слово.
- Бег на длинные дистанции, значит,- пояснил Женька.
И его молодой сосед продолжил:
- Я, вообще-то, родом из Миасса, мои предки до сих пор там живут. А меня, когда я стал показывать хорошие результаты, забрали в Челябинск, в спортинтернат. Надо сказать, что в беге достиг я неплохих результатов: выступал за сборную области, молодежную, конечно. Участвовал и был призером республиканских и всесоюзных соревнований. Даже два раза был за границей - в Болгарии и Румынии. Чтоб без дела не болтаться, меня здесь в техникум монтажный пристроили. Я бегаю, а мне зачеты ставят.