Страница 8 из 50
Впрочем, она была единственной женщиной, которую не раздражала любовь Карела к Маркете. «Твоя жена должна понять, что ты ее любишь, но что ты охотник и эта охота не угрожает ей. Хотя все равно ни одна женщина этого не поймет. Нет, ни одна женщина не поймет мужчину», — добавила она грустно, будто сама была этим непонятым мужчиной.
Потом она предложила Карелу сделать все, чтобы помочь ему.
6
Комната внука, куда мама ретировалась, была удалена от гостиной едва на шесть метров и отделена лишь двумя тонкими стенами. Мамина тень была постоянно с ними, и Маркета чувствовала себя стесненно.
К счастью, Ева не закрывала рта. С тех пор как они не виделись, произошло многое: она переехала в другой город и, главное, вышла там замуж за умного пожилого человека, обретшего в ней независимую подругу, ибо, насколько нам известно, Ева обладает великим даром дружбы, тогда как любовь с ее эгоизмом и истеричностью не признает вовсе.
Кроме того, она перешла на другую работу. Жалованье приличное, но дел невпроворот. Завтра утром ей надо быть там.
— Что? Когда же ты собираешься уехать? — ужаснулась Маркета.
— В пять утра идет скорый.
— Господи, Евочка, тебе придется вставать в четыре! Кошмар! — И тут она почувствовала если не злость, то какую— то горечь, что мама Карела осталась у них. Ведь Ева живет далеко, у нее мало времени, и все же она выкроила это воскресенье для Маркеты, которая теперь не может уделить ей столько внимания, сколько хотелось бы, ибо здесь постоянно маячит призрак мамы Карела.
У Маркеты испортилось настроение, а так как беда не ходит одна, тут еще зазвонил телефон. Карел поднял трубку. Его голос звучал неуверенно, ответы были подозрительно лаконичны и многозначительны. Маркете казалось, что он выбирает слова осторожно, чтобы скрыть смысл своих фраз. Она не сомневалась, что он назначает свидание какой-то женщине.
— Кто это был? — спросила она. Карел ответил, что коллега из соседнего города собирается приехать на следующей неделе и обсудить с ним кой-какие дела. С этой минуты Маркета не проронила ни слова.
Была ли она так ревнива?
Несколько лет назад, в первый период их любви, несомненно, была. Но шли годы, и то, что сегодня она воспринимает как ревность, скорее просто привычка.
Скажем об этом еще иначе: всякая любовная связь основывается на неписаном соглашении, которое любовники необдуманно заключают в первые недели любви. Они еще витают в облаках, но одновременно, даже не сознавая того, составляют, точно неуступчивые юристы, подробные условия договора. О, любовники, будьте осмотрительны в эти опасные первые дни! Если станете приносить своему партнеру завтрак в постель, вам придется делать это вечно, а не то вас обвинят в нелюбви и измене!
Уже в первые недели между Карелом и Маркетой было договорено, что Карел будет неверен, и Маркета с этим смирится, но зато Маркета получит право быть лучшей, а Карел будет чувствовать себя перед ней виноватым. Никто не знал так хорошо, как Маркета, до чего печально быть лучшей. Она была лучшей только потому, что ничего лучшего ей не было дано.
Конечно, в глубине души Маркета понимала, что этот телефонный разговор сам по себе ничтожен, но дело было не в том, каким был этот разговор, а что он собой представлял. С красноречивой лаконичностью он выражал всю суть ее жизни: она делает все ради Карела и для Карела. Она заботится о его матери. Она знакомит его со своей лучшей подругой. Она дарит ему ее. Исключительно ради него и его удовольствия. А почему она все это делает? Почему старается? Почему, точно Сизиф, толкает в гору свой камень? Но что бы она ни делала, душой Карел не с ней. Он договаривается о встрече с другой женщиной и постоянно от нее ускользает.
В гимназии она была неуправляема, неугомонна, даже излишне полна жизни. Старый учитель математики любил подшучивать над ней: «За вами, Маркета, никому не уследить! Заранее сочувствую вашему мужу!» Она горделиво смеялась, эти слова звучали для нее счастливым предсказанием. А потом вдруг, неведомо как, вопреки ее ожиданию, вопреки ее воле и вкусу выпала ей совершенно иная роль. А все потому, что она была недостаточно предусмотрительна в ту самую неделю, когда так безотчетно составляла договор.
Ее уже не забавляет — всегда быть лучшей. Все годы супружества вдруг навалились на нее тяжким грузом.
7
Маркета все больше мрачнела, и лицо Карела исказилось гневом. Еву охватила паника. Она чувствовала себя ответственной за их супружеское счастье и потому старалась чрезмерной разговорчивостью рассеять сгустившиеся в комнате тучи.
Но это было свыше ее сил. Карел, раздраженный столь очевидной на сей раз несправедливостью, упорно молчал. Маркета, чувствуя себя не способной ни совладать со своей горечью, ни вынести гнева мужа, удалилась в кухню.
Ева тем временем пыталась убедить Карела не портить вечер, о котором они так долго мечтали. Но Карел был неумолим: «Однажды наступает минута, когда уже невозможно выдержать. Я устал! Меня все время в чем-то обвиняют. Мне надоело чувствовать себя все время виноватым! Из-за такой ерунды! Из-за такой ерунды! Нет, нет. Я не могу ее видеть. С меня довольно!» Он продолжал твердить одно и то же, и умоляющие уговоры Евы даже не хотел слушать.
В конце концов она оставила его одного и пошла к Маркете, которая, притаившись в кухне, понимала: случилось то, что не должно было случиться. Ева пыталась доказать ей, что этот телефонный звонок отнюдь не оправдывает ее подозрения. Маркета, в глубине души сознавая, что на этот раз она не права, отвечала: «А если я уже не могу больше. Все время одно и то же. Год за годом, месяц за месяцем, все время одни женщины и одно вранье. Я уже устала. Устала. С меня довольно!» Ева поняла, что ни с одним из супругов ей не договориться. И она решила, что тот туманный замысел, с которым она сюда приехала и в порядочности которого поначалу сомневалась, был правилен. Если она призвана помочь им, то не должна бояться действовать по своему усмотрению. Эти двое любят друг друга, но нуждаются в том, чтобы кто-то снял с них бремя, которое они несут. Чтобы освободил их. Поэтому план, с которым она сюда приехала, касался не только ее собственных интересов (да, несомненно, прежде всего он касался ее интересов, и именно это отчасти мучило ее, ибо в отношении своих друзей она никогда не хотела быть эгоисткой), но и интересов Маркеты и Карела.
— Что мне делать? — спросила Маркета.
— Ступай к нему. Скажи, что не сердишься.
— Но я не могу его видеть. С меня довольно!
— Тогда опусти глаза. Это будет еще трогательнее.
8
Вечер спасен. Маркета торжественно достает бутылку и подает ее Карелу, чтобы он откупорил ее величественным жестом стартера, открывающего на Олимпиаде заключительный забег. Вино струится в три бокала, и Ева виляющей походкой идет к проигрывателю, выбирает пластинку и затем, уже под звуки музыки (на сей раз это не Бах, а Дюк Эллингтон) продолжает кружить по комнате.
— Как по-твоему, мама уже спит? — спрашивает Маркета.
— Пожалуй, было бы разумнее пожелать ей покойной ночи,
— советует Карел.
— Если пойти пожелать ей покойной ночи, она снова разговорится, и еще один час насмарку. Ты же знаешь, Еве очень рано вставать.
Маркета считает, что сегодня они и так потеряли уйму времени. Она берет подругу за руку и вместо того, чтобы отправиться к маме, уходит с ней в ванную комнату.
Карел остается в комнате один на один с музыкой Эллингтона. Он счастлив, что тучи ссоры рассеялись, но от предстоящего вечера уже ничего не ждет. Эта ничтожная история с телефоном вдруг открыла ему то, в чем он долго отказывался признаться себе: он устал и ему ничего больше не хочется.
Много лет назад Маркета принудила его заниматься любовью втроем, с ней и любовницей, к которой ревновала его. Тогда это предложение возбудило Карела до головокружения! Но особой радости тот вечер ему не принес. Напротив, это было чудовищное напряжение! Обе женщины перед ним целовались и обнимались, но ни на мгновение не переставали быть соперницами, пристально наблюдавшими, к кому из них он внимательнее и с кем нежнее. Он осторожно взвешивал каждое слово, отмерял каждое прикосновение и больше, чем любовником, был дипломатом, мучительно-предупредительным, заботливым, порядочным и справедливым. И все равно сплоховал. В какую-то минуту посреди любовного акта расплакалась любовница, затем в глубокое молчание погрузилась Маркета.