Страница 3 из 13
– Не бойся, тебя ведь Лёля зовут? Да? Хочешь, с прической помогу? – стараюсь говорить спокойно, не показывая своей растерянности.
У меня получается – она убирает руки от лица. Рядом со мной ребенок с лицом взрослого человека! Хвостики, кукла, детский писклявый голосок – и я ошибочно решила, что передо мной девочка. Она долго смотрит на меня, не отводя ничего не выражающего, стеклянного взгляда. Стук колес почти заглушает ее шепот:
– Ловушка, огненная ловушка. В доме, где живут тени… Уезжай. Ты хорошая, добрая. Лёля видит хороших, чувствует. Вот здесь чувствует, – она тыкает пальцем с проволочным колечком в свою грудь. В голосе девочки-женщины слышится что-то зловещее, и это пугает больше ее слов.
– Лёлечка, вот ты где! А я с ног сбилась, тебя ищу по всем вагонам! – на сиденье напротив плюхается пышная румяная женщина средних лет с плетеной корзиной. – А ты вот здесь людей пугаешь!
Девочка-женщина понуро опускает головку и словно обмякает. Несмотря на пережитые неприятные минуты, мне ее жалко.
– Да вы ее не бойтесь, – продолжает незнакомка с такими же, как у Лёли, голубыми глазами. – Лёля безобидная. Она такая… особенная. С детства.
– Я… не б-боюсь. Мы п-познакомились. Почти. Меня Людмилой зовут, – Лёля вздрагивает и еле заметно кивает.
– В усадьбу, стало быть, – широко улыбается женщина, а ее настороженный взгляд ощупывает меня.
– А чего тут гадать-то, – продолжает она. – К конечной подъезжаем. Деревенских из Уваровки всех знаю. Для туристов входа сегодня нету, а ученых ждут… Ваши-то со вчерашнего вечера съезжаются. Значится, к нам, в усадьбу.
– К вам?
– К нам, милая. Я в усадьбе поварихой работаю, звать Анной Никитичной, можно просто Никитичной. Почитай уж сорок лет из своих шестидесяти там работаю. Где родился, там и пригодился. Лёля – сестра моя младшая. Местные мы, из Уваровки. Потому все стежки-дорожки, все полянки, все овражки знаем. А прабабка вообще графьев помнила. Сколько мне в детстве про них баек порассказывала, да теперича все почти забылося. А места у нас хорошие, спокойные, – без перехода продолжает. – Летом грибов и ягод пропасть. Лисички пошли уже! Я вот давеча набрала с корзиночку. Но это места знать надо, где гриб хоронится!
Электричка с натужным шипеньем останавливается, в окне – небольшое кирпичное строение с надписью «Уваровка» и пустынный перрон.
– Ну, слава богу, приехали. Лёля, вставай, – Анна Никитична бережно берет за руку притихшую сестру, мертвой хваткой вцепившуюся в куклу, подхватывает с легкостью корзину и направляется к выходу. Глядя в ее широкую спину, ловлю себя на мысли – вот бы все обитатели усадьбы оказались такими приветливыми.
От станции до усадьбы недалеко, по асфальтированной дорожке, обрамленной живописными клумбами и фигурно подстриженными кустарниками, минут пятнадцать. У распахнутой чугунной калитки поджидает щуплый, невзрачный мужичок в соломенной шляпе. Лёля, не проронившая за всю дорогу ни слова, в отличие от разговорчивой сестры, сразу юркает за ближайший куст сирени.
– Макарыч, принимай! – Никитична сует ему в руки плетенку. – Ух, запыхалась! Хорошо хоть жары пока нет! А это вот гостья наша, Людмила. Из ученых. Проводить ее нужно к Александру Лаврентичу. И столбом не стой, вещи-то у ней забери да в гостевую подними.
Макарыч сдержанно улыбается мне в знак приветствия, как я заметила позже, он из породы молчунов. Совсем не хочется его утруждать: из вещей только сумка спортивная. Кстати, фирменная, купленная мамой в ту пору моей юности, когда ее переполняли надежды сделать из меня теннисистку, разумеется, известную. Неуклюжая подача мяча и перелом руки на первой тренировке поставили жирный крест на моей так и не начавшейся блистательной спортивной карьере…
– Не, сперва корзину на кухню, а потом уж ейную сумку. Мне готовить надо, а то не поспею. Ты аккуратней там, яички перепелиные не побей! В Пантелеевку пришлось за ними мотаться, Вовка ж сегодня в город усвистал, – бойко руководит безропотным садовником Анна Никитична. – Начальство там, вооон в том флигеле, прямо по дорожке пойдешь – не заблудишься.
Никитична машет рукой в глубь березовой аллеи. Мне не нужен провожатый, с детства я частый гость музея. Главная аллея начинается от монументальных въездных ворот, раздваиваясь, огибает дом, связывает его со всеми строениями – флигелем, конюшней, голубятней, теплицами и ледником – и упирается в дальнюю калитку парка, за ней поле и проселочная дорога в Уваровку.
Усадьба с причудливыми резными наличниками, фигурными балясинами веранды, побеленными стенами и сочной изумрудной крышей – своеобразная визитная карточка нашего городка. Где только не встретишь этот двухэтажный дом с зеленой кровлей: на акриловых магнитах для холодильника, коллекционных открытках, фантиках от шоколадных конфет с ликером и, само собой, на бесчисленных картинах и репродукциях.
Меня ждут во флигеле, но полуоткрытая массивная дубовая дверь с кованой ручкой – кончики пальцев стынут от ее столетнего холода – как приглашение в чудесный мир. Внутренний голос пищит прежним пугливым мышонком, пробуждая суеверный страх: порог старого дома – точка невозврата, переступишь, и обратного пути уже нет. Ну и пусть, я уже вошла в этот мир, когда нажала кнопку «Отправить» в письме-согласии на участие в проекте.
Сумрачно, единственное окно холла закрывает плотная портьера. В воздухе запахи рассохшегося дерева, вощеного паркета, старой масляной краски и застывшего времени. «Глупая», – скрежещет где-то рядом, или это всего лишь скрипят несмазанные дверные петли. Им вторит старая половица под моими кроссовками. Глаза постепенно свыкаются с полумраком. Вот лестница на верхний этаж, массивные напольные часы под ней, дверь справа (кажется, за ней комнатушка для слуг), двустворчатая с позолотой слева – ведет в гостиную. Из глубины залы выползает едва различимый шорох, спугивает дрему усадьбы. Сердце замирает от испуга, а потом прыгает теннисным мячиком в грудной клетке. И снова тишина. Звенящая, угнетающая тишина, скрывающая столетние секреты от чужака. Я и есть чужак, незваный гость «в доме, где живут тени». Жутковатое ощущение от слов Лёли усиливается. На свет, к живым людям – и я что есть сил толкаю тяжелую дверь и сбегаю.
Глава 3
– Вот в общих чертах ваш фронт работы, Людмила Андреевна. Вы на пороге великих открытий и свершений, я вам даже завидую, самую малость, так сказать, по-стариковски. Ничего не бойтесь, дерзайте! По всем вопросам – милости прошу, не стесняйтесь, – заканчивает Александр Лаврентьевич свою напутственную речь.
Именно таким я себе и представляла хранителя музея-усадьбы – интеллигентным, седовласым мужчиной со сросшимися широкими баками и густыми бровями, с тягучим глубоким голосом. Стариком его не назвать: худощав и энергичен, с легкой, пружинистой походкой. Сеточка морщинок появляется вокруг его глаз при улыбке. Выражается подчеркнуто вежливо и несколько витиевато.
– Работа ожидается грандиозная, нужная и своевременная. Сейчас же все в интернете! А теперь каждый желающий – ну как каждый? Кому интересно, естественно, сможет почитать малоизвестные тексты великого… – хранитель сдавленно кашляет, – извините, Людмила Андреевна, вчера в подвал с рабочими пришлось спускаться, вот сегодня результат. О чем это я? Да, почитать, не выходя из дома. Без поддержки министерства мы бы, конечно, не осилили. Без финансирования куда? Никуда. И без помощи исследователей, безусловно, тоже, поэтому я крайне рад, что вы согласились приехать. Позвольте, теперь я с огромным удовольствием представлю вам ваших коллег.
Не разделяю его воодушевления, удовольствие из ряда сомнительных: общение для меня не роскошь, а наказание. С буквами всегда проще, чем с людьми. Мизантропка и дикарка, – в шутку называет меня мама.
– Да, спешу поделиться прекрасной новостью: отыскался еще один дневник Уварова. Столичный архив любезно передал сей документ в наш фонд, как только узнал о проекте, – его узловатые пальцы бережно поглаживают обшарпанную обложку толстой тетради, повсюду на столе разбросаны остатки упаковочной бумаги с логотипом почты. – Так что, Людмила Андреевна, голубушка, принимайте. Как раз ваш период уваровского творчества.