Страница 15 из 16
– Вы посмотрите на него! Он абсолютно ничему не хочет учиться!
– А, по-моему, он очень старается… – осторожно возразил Кицуне, которому любование цветами тоже, если честно, уже поднадоело.
– Удивительный человек, – поддакнул Гин. И пяти минут разглядывания этих слив и вишен ему хватило по горло. В конце концов, им всем было по восемнадцать лет, о какой усидчивости можно говорить в таком возрасте? – Он совершенно не боится выглядеть смешно и глупо.
– Ему, действительно, очень тяжело и непривычно, – вдруг сказал Акума Катайя, резко сменив гнев на милость. – Нужно отнестись к нему с пониманием.
Парни удивленно на него уставились, потом Кицуне с улыбкой сказал:
– Что я слышу, Акума-кун! Не ты ли постоянно его ругаешь?
– Ну а что делать, раз он не понимает? Ему-то хорошо. Он воспитывался в обществе, где людей не чешут под одну гребенку. А человек, однажды вкусивший свободу Запада, никогда не станет жить так же убого, как мы.
– Что ты такое говоришь, Акума-кун? – ужаснулся Гин.
– Но это правда! – сказал Акума настойчиво. – Нам нельзя выглядеть не так, как все. Нельзя говорить не так, как все. Нельзя думать не так, как все. Нельзя поступать не так, как все. Вот даже сейчас мы сидим без дела и пялимся на эти дурацкие сливы и вишни. Потому что так делают все. Разве вас никогда не посещала мысль, что это глупо?
– Акума-кун, ты преувеличиваешь, – после короткой паузы возразил Кицуне все с той же учтивой улыбкой. – Мы уже давно не пялимся на сливы и вишни, а сидим и болтаем о немыслимых вещах.
И тут Курт, давно не подававший признаков идиотизма, сладко растянулся по всей террасе, а потом сел, потирая плечо, которое отлежал.
– Эй, а во время этого вашего любования деревьями пись-пись можно? – брякнул он, сонно причмокивая. Видимо, и вправду заснул. – Все-таки четыре чашки чая всосать – это вам не шутки!
– Если только не под деревом сакуры… – сдавленно сказал Гин, делая над собой неимоверные усилия, чтобы не хихикнуть. – За купальнями есть такая пристройка…
Курт подскочил, даже не дослушав.
– Окей, я разберусь!
– Что-то я сомневаюсь, что он будет париться и искать эту пристройку. Обольет первую попавшуюся стену, – галантно хмыкнул Акума, когда Сото убежал. – Чего ты? – спросил он Кицуне, вдруг уловив его безудержное хихиканье в ладошки.
– Простите меня, – извинился тот сквозь руки. На глазах даже слезы смеха выступили. – Я просто представил, как люди сидят, любуются сакурой, и тут к дереву подходит Куруто-кун и…
– Тогда бы действительно было, на что посмотреть! Не то, что эти дурацкие сливы и вишни! – согласился Акума, и все трое залились неприличным дружным смехом, который было слышно на всю усадьбу.
Когда Курт вернулся, парни не успели расспросить его, дошел ли он до заветной пристройки и не превратил ли ненароком Праздник любования цветением деревьев в Праздник любования писающим иностранцем. Потому что пришла тетушка Гина и торжественно объявила, что припасенная для них купель готова и они могут идти наслаждаться купанием.
Староста отвел гостей в самый дальний конец усадьбы, и за бамбуковым заборчиком Курт вместо бьющего фонтаном гейзера, который рисовал у себя в фантазиях, увидел небольшую дымящуюся лужицу, кое-как обложенную камнями.
– Эта купель самая горячая. Дядя очень добр, что приготовил для нас именно ее, – распинался гордый Гин перед восторженными Акумой и Кицуне, готовыми вот-вот распищаться от счастья.
Чем ближе они подходили к дымящейся купели, тем меньше Курт понимал, что в этой стране вообще происходит. Когда его завели в крошечную, на четыре места, омывальню с маленькой раздевалкой, где японцы начали снимать с себя кимоно, он еще был уверен, что все в порядке, – не полезешь же в купель в одежде! Но когда они начали пристраиваться на низенькие табуретки напротив умывальных кранов, взяли лохани и начали наполнять их водой, он заподозрил что-то неладное.
– Куруто-кун?.. – удивился Гин, вдруг обратив внимание, что его главный гость с диким взглядом жмется в углу раздевалки и стыдливо прикрывается полотенцем, как красна девица. – Пожалуйста, садись, – указал он на свободное помывочное место.
– Зачем? – строго спросил Курт, неласково на него зыркая.
Гин растерялся.
– Не полезешь же ты в минеральную воду немытым!
Потом до него дошло, что гайдзин наверняка и понятия не имеет, как вести себя в онсэне.
– Прежде, чем идти в купель, нужно помыться, – объяснил он терпеливо, но Курт, видимо, все равно не собирался подчиняться общепринятым правилам.
Тогда на помощь пришел Акума, бросив ему резким тоном:
– Нам что, тебя еще и помыть?
Курт вспыхнул и молча, прикрываясь полотенцем, прошлепал к свободной табуретке босыми ногами, сжался на ней, занавесил лицо своими длинными черными волосами и взялся за лохань покрывшимися мурашками руками.
– Что у тебя на спине, Куруто-кун? – вдруг спросил Гин, заметив продолговатую толстую полосу бледно-фиолетового цвета на белой, как снег, коже. – Это шрам?
– Нечего на меня пялиться! – ответил Курт агрессивно, и староста понял, что повел себя неучтиво.
Не успел он извиниться, как Акума опередил его своей очередной колкостью:
– Да успокойся ты! Мы не хотим тебя изнасиловать. Если ты, конечно, этого боишься…
Курт вздрогнул, неспешно залился краской, а потом, багровый, как солнце на закате, схватил свою лохань и с воплем: «Ах ты, демон!» – выплеснул на Акуму воду, что успела туда набраться. Досталось и Гину, и Кицуне. И даже купели, что мирно и невинно дымилась аккурат за их спинами.
– Куруто-кун, вода из-под крана не должна попадать в онсэн! – бедняга Гин перепугался так, словно увидел перед собой горящий дом, который сам случайно поджег.
– Видимо, нам все-таки придется помыть эту дикую обезьяну, иначе она всю Японию зальет, как осеннее цунами! Семпай, подержи его! Кицуне-кун, ты займешься его дурной головой, а я – всем остальным! Не дай бог ты не боишься щекотки!.. – скомандовал Акума и вооружился щеткой.
Курт орал и верещал на всю усадьбу, да так отчаянно, что постояльцы действительно начали подумывать, что там кого-то насилуют…
Справившись со своим нелегким делом, парни теперь с чистой совестью (и другими частями тела) могли окунуться в горячие целебные воды. Первым в купель поспешил Кицуне Митсюзаки, позабавленный недавней сценой омовения дикого иностранца, а за ним уже подоспели Гин Хасегава и Акума Катайя, бурно обсуждавшие события десятиминутной давности.
– В университете строит из себя самого крутого, а тут как мокрый котенок, ни дать, ни взять! – фырчал Акума.
– Никогда бы не подумал, что европейцы такие стыдливые! – согласно кивал Гин.
И вот, трое молодых японцев блаженно предоставили свои гибкие, пышущие здоровьем и юностью тела на милость горячей минеральной воды, а Курта все не было.
– Ну где ты там, Белоснежка? – позвал Акума. – Иди сюда, мы не будем смотреть! Давайте, правда, отвернемся, – попросил он остальных, – а то Мистер-Я-Самый-Крутой от смущения лишится чувств и захлебнется.
Гин и Кицуне незлобливо похихикали и, действительно, накрыли ладонями глаза. И только Гин безмятежно задумался о том, что сегодняшний вечер, на самом деле, выдался очень забавным, как услышал предательский топот быстрых легких ног и вопль: «Банзай!»
И Курт бомбочкой нырнул к ним в купель, расплескав половину воды и забрызгав все и вся вокруг.
– Куруто-кун, в онсэн нельзя прыгать, как с трамплина! – запричитал Гин, в который раз за сегодняшний день обалдевший до глубины души.
– Невоспитанная ты обезьяна, я научу тебя манерам! – заорал Акума Катайя и принялся топить вынырнувшего было Курта в минеральной воде.
– Акума-кун, в онсэне нельзя никого топить!..
Трудно сказать, кто в этот вечер испытал больший культурный шок: иностранец, впервые побывавший на горячих источниках, или японцы, потрясенные его невозможным поведением. Однако, как и предполагал Акума Катайя, обморок с Сото все же случился. Когда все успокоились и собрались-таки по-человечески понежиться в онсэне, на ходу заведя поверхностный разговор о школьных успехах Курта (а точнее, о невозможности существования таковых, потому что человека, ведущего себя столь безобразно, по мнению Акумы Катайи, вообще должны были выгнать из любой школы!), тот с измученным стоном уронил голову и ушел под воду.