Девушка из Стамбула

А годы идут, нам, глядишь, уже за тридцать! Жизнь проходит, а мы всё ждём и ждём, когда, наконец, сможем выполнить заветную мечту  –  служить нашему народу. Так, чего доброго, и без семьи остаться можно. Начали жениться… Пытаемся строить жизнь так, словно мы у себя на родине. Пусть это лишь подражание той жизни, а всё же стараемся, как можем. Мы честно трудимся, чтобы оправдать свой хлеб, выкладываемся сверх сил. И днём, и ночью я порой пешком иду из одного конца города в другой, бывает, что и бесплатно оказываю людям помощь. А отец твой по двенадцать часов вкалывает там, где другие тратят два-три часа. Учитель Салих, педагог с двадцатилетним опытом, преподаёт тюркскую литературу в самом глухом углу Анатолии. Наши предприниматели, финансисты  –  люди незаурядные, которые на родине могли бы являть беспримерные трудовые подвиги, здесь вынуждены терпеть хамское отношение ничтожных недоучек и за малейшую ошибку рискуют лишиться работы.

– Тут, говоря откровенно, наши тоже хороши: слишком уж длинный у них язык. Без критики не оставляют ничего,  –  заметил Салих-бей.

– Это верно,  –  согласился доктор,  –  но они это делают от чистого сердца, из желания помочь туркам, беспокоясь за них. Их критика  –  не пустая болтовня про какого-нибудь одного итальянца, армянина или еврея. Они пишут о серьёзных делах с болью, со слезами на глазах. Впрочем, есть тут и доля подхалимажа, не без того. Но критикуем мы доброжелательно, вполне искренне. Желая Турции процветания. Вот, дочка. Я перечислил причины, вынудившие нас остаться.

– Простите, доктор-бей,  –  сказала Загида,  –  у меня и в мыслях не было обидеть вас. Просто хотелось узнать, как человек, влюблённый в свою родину, смог отказаться от неё.

– Ты, хотя и дитя Стамбула, но совсем не похожа на своих сверстников. Никто из них так не думает.

В разговор включились и другие гости. Он затянулся надолго, но про чай, этот священный ритуал отцовского дома, не забыли. Опьянённые благоуханным воздухом острова, все чувствовали себя прекрасно, настроение было отменное.

Самовар поспел, стол был накрыт.

Загиду не покидало беспокойство. Ей казалось, что любопытство её похоже было на бестактность и обидело доктора. Увидев, что Хадича-ханум стоит одна, девушка подошла к ней.

– Кажется, тутам, я поступила глупо, задав доктору так взволновавший его вопрос.

– Нет, нет,  –  отозвалась ханум,  –  наши вовсе не так уж щепетильны и ранимы. Напротив, ему очень понравился твой вопрос. Все они готовы целыми днями говорить о родине, и не было случая, чтобы, погорячившись, обидели друг друга. Вот увидишь, отныне доктор будет ещё искреннее с тобой.

Загида с Сююм стали разливать чай.

– Доктор-бей, вам как налить, покрепче или не очень?

– Средне, дочка… Ты теперь тоже входишь в нашу жизнь. Тебе здесь всё, наверное, ново и чуждо?

– Вы правы, только мне всё нравится.

«А ведь и верно, мне хорошо среди этих людей,  –  думала Загида.  –  Потому что какие-то таинственные нити связывают меня с ними. Нити эти нельзя видеть, нельзя пощупать, но они есть. Я пока не знаю всех обычаев и нравов, знаю только, что здесь мне уютнее и теплее, чем в Стамбуле».

– Ты французский знаешь?  –  спросил её учитель.

– Думаю, что да. Я читаю на этом языке.

– Тогда ты должна быть знакома с французской литературой. В последнее время там появилось новое течение. Суть его в том, что понять человека можно лишь погрузившись в его среду. На Востоке это узнали давно. Да и можно ли не согласиться с тем, что американский миллионер, например, никогда не создаст того, что написал Максим Горький. Ты уже поняла, что татары живут в Турции с кровоточащей раной в сердце. Этого никогда не понять туркам, считающим нас, по их понятиям, простоватыми и не очень умными, зато способными сострадать. В отличие от них мы действительно умеем чувствовать искренне и живо. Умеем сочувствовать чужому горю. Думаю, что и для тебя сегодня это стало новостью, дочка. А как у тебя со старым алфавитом?  –  продолжал он задавать вопросы.  –  Читать умеешь?

– Умею.

– В таком случае читай журнал «Дом тюрков». В особенности те номера, которые вышли до Первой мировой войны. Они объяснят тебе, кто такие северные тюрки, каковы их заветные мечты и цели. Тогда будет тебе ясна вся глубина тоски. В библиотеке твоего отца журналы эти есть. И ещё надо читать казанскую литературу. Тогда до тонкостей будешь понимать казанский наш диалект. И сравни её с местной литературой  –  сплошным подражанием французской. Ты увидишь, как силён национальный дух наших книг!

– Непременно прочту. Мне очень интересно.

– Пусть это будет не простое любопытство, с которым смотрим новые фильмы. Интерес надо привести в систему и не жалеть на это ни времени, ни сил.

– Загида у нас пока что гостья,  –  вступилась за дочь Хадича-ханум,  –  не нагружайте её.

– Это не нагрузка,  –  возразил доктор.  –  Учёба для молодых  –  это совершенно необходимая потребность. Как воздух. А ещё важно уметь использовать свои знания для хороших дел. В молодости, у себя на родине, мы зачитывались турецкими книгами, изучали турецкий диалект и особенно литературный язык. И Загида, если будет читать, язык усвоит быстро. А если заговорит на нём, её поймут многие тюрки. Язык наш богат необыкновенно. Знание его для будущего литератора обязательно.

Чаепитие затянулось. Гости не раз меняли тему разговора и, в конце концов, снова вернулись к воспоминаниям. Дамы, сидевшие за столом, незаметно превратились в «бике». Загиду теперь называли «туташ», и язык наполовину стал казанским.

После чая молодёжь отправилась к морю, мужчины решили прогуляться, женщины занялись обсуждением новостей, сплетнями. Приём гостей на острове продолжался.

Вернувшись с моря, молодые застали женщин на кухне. За большим столом они готовили какое-то блюдо из дрожжевого теста.

– А это что будет?  –  спросила Загида.

– Сумса, самое любимое блюдо,  –  сказала одна из женщин,  –  не угостив этим блюдом, мы не отпускаем ни одного уважаемого гостя. Без него ни одного праздника, ни одной свадьбы не бывает.

– Оказывается, на родине у вас едят много теста.

– Да, много. Овощей у нас мало. Основная пища  –  это мясо и тесто. Зимой бывает холодно, и печи начинают топить с утра. Печи в домах большие, вроде здешних фурынов. Пользуясь этим, уже к завтраку подают горячую еду из муки. Зимой такое едят каждый день.

– А люди не толстеют от мучного?

– Нет, изделия из теста очень разнообразны.

– Какие это изделия?

– Коймак – блины из теста пресного и дрожжевого: гречишные, пшённые, овсяные, гороховые; перемечи из пресного и дрожжевого теста: казанские и мишарские; кыстыби; хлебы всевозможные: с творогом, ржаные и пшеничные; сумса: с мясом, с потрохами, с пастилой… Словом, много всего, перечислить трудно. Потом идут балиши и прочее такое.

– Балиши я ела,  –  сказала Загида.

– Ты ела лишь один вид балиша, а они бывают разные,  –  объяснила Хадича-ханум.  –  Блюд у нас  –  великое множество, и все отличаются друг от друга.

Ко времени ахшама подошёл ещё один соотечественник, живущий здесь же, на острове, служащий банка Хамит-бей с семейством  –  женой и детьми. Так что общество увеличилось. К столу подали холодный язык, салаты, солёные огурцы. Хотя за столом сидели долго, к этим закускам интереса никто не проявил. Зато на сумсу, обжаренную в масле, набросились все. Пирожки были румяные, пышные, выглядели очень аппетитно.

– Угощайтесь! Здесь сумса с мясом, здесь  –  с яйцами, а здесь  –  со сладкой начинкой. Ничего особого приготовить не сумели,  –  проговорила Хадича-ханум, как бы оправдываясь.

Загида вначале попробовала по одной сумсе каждого вида, а потом потянулась за четвёртой и пятой… Сумса была чуть помельче французской булки, очень нежная, воздушная.

Заметив, что доктор огляделся с беспокойством, Загида спросила:

– Доктор-бей, чай подать вам?

Чай был предложен мужчинам, чуть позже присоединились женщины. И молодёжь явилась к чаю. Гости опустошали чашку за чашкой, поедали сумсу, воздавая угощению заслуженную похвалу. Меджлис шёл своим чередом.