Девушка из Стамбула

– Нет, доктор-бей!  –  сказала Загида, краснея.

– В те времена в Стамбуле мода такая была,  –  сказал учитель Салих-бей.  –  Теперь детей так не кутают… Прошу, скорее рассаживайтесь.

Сели.

– Доктор-бей,  –  сказала Хадича-ханум,  –  не желаете ли сначала чашечку чая? У нас уже всё готово.

– Что скажешь, Салих?  –  спросил доктор.

– Валлахи[21], Хадича-ханум, чашечка чая не повредит после долгого пути. Во рту полная сушь.

Хадича-ханум подошла к самовару и, достав из чайницы две ложки чая, высыпала в маленький чайник. Загида вспомнила, как Хадича-ханум учила её.

– Из большой коробки две ложки, из средней одну ложку, из маленькой пол-ложки… Когда бывают гости, чай надо заваривать в такой пропорции. Поставь чайник на самовар и следи, чтобы вода в нём не закипела.

Чай разлили по чашкам. Потчуя гостей, Загида обошла их с большим подносом. Они с удовольствием выпили по одной чашке. Загида предложила ещё, но гости отказались.

Хадича-ханум достала из-под стола бутылки с вином и наполнила рюмки женщин. Инженер взял в руки бутылку и сказал:

– Доктор, а не поднять ли нам по одной до еды?

– Говорят, гость  –  это раб хозяина, поступай, как знаешь,  –  отозвался тот.

Учитель Салих тоже поддержал их. Налили всем, обнесли только сына учителя, дочь доктора, Загиду и детей. Загида недоумённо посмотрела на Хадичу-ханум, потом перевела взгляд на отца. Вместо них ответил доктор:

– Да это же не крепче кумыса. Впрочем, дружище, ты, наверное, ещё не знаешь, что такое кумыс. Очень даже достойный напиток! За вас, почтенные!  –  поднял он рюмку.

С закусками расправились быстро. Подали пельмени. Загида усиленно угощала мужчин, предлагала то одно, то другое, наполняла их рюмки. Не забывала и о женщинах.

Празднество разгоралось. Мужчины заговорили о событиях на родине. Женщины говорили о детях и о книгах, переведённых на турецкий. Загида старалась поддержать разговор, насколько это было в её возможности. Хадича-ханум взглядом поощряла её. Отец часто обращался к ней с просьбой подать то и это, как бы руководя застольем. Доктор радостно заливался соловьём, беспрерывно переходя с одной темы на другую. Вспоминал, как на родине мальчишкой совершал набеги на яблоневые сады, как однажды Шариф-бабай, хозяин сада, поймал его и раздел догола, как он после задами крался домой. Доктор рассказывал так потешно, что все просто покатывались со смеху. Учитель Салих над каждым словом хохотал, как ребёнок.

После кофе Хадича-ханум предложила подышать воздухом. Все вышли в сосновую рощу. В доме остались лишь хозяйка и работница.

Женщины сбились в собственную компанию. Дети окружили велосипед Тимура. Сююм и Гульчачак общались со своими сверстницами.

Мужчины шагали не спеша, переговариваясь. Загида шла с сыном учителя и дочерью врача. Они спорили о литературе, о философии. Все трое слабо знали историю здешних мест, но рассуждали, как знатоки, и яростно отстаивали свои ошибочные взгляды.

Мужчины остановились перед песчаной косой, уходившей далеко в море, и любовались природой.

– Взгляните на море,  –  говорил доктор,  –  на холмы острова, что перед нами. Не правда ли, это так похоже на наши Услонские горы за Иделью? Смотри, Вахит!

– Да, да, если очень постараться, сходство можно увидеть,  –  отозвался инженер.

– Нет, нет,  –  возразил учитель,  –  это точь-в-точь уфимская гора над Димом. В том месте, где он вливается в Агидель. Широкое степное раздолье… Я вижу, как бродят по нему овцы… Вы почувствуйте, какой дивный аромат доносится оттуда. Похоже, это запах ковыля и кымыза.

– Да, пахнет кымызом,  –  подтвердил доктор.

– А я к запаху трав равнодушна,  –  сказала Асма-ханум,  –  мне больше нравится запах красных казанских яблок! Такого аромата нет нигде в целом свете!

– А вкус какой!..  –  подхватила другая гостья,  –  сладость какая… Отчего бы это?  –  Здесь такое обилие ягод, фруктов, а вкуса никакого. Земля у нас  –  это же дар небес!..

– Да разве только яблоки, Асма-ханум? А репа какая, репа!  –  воскликнул инженер Вахит.  –  Какой дивный вкус, а? Мы с ровесниками репу воровали, ходили за ней очень далеко, в соседние аулы.

– Овощей у нас мало, но от огурцов, тыквы с ума сойти можно  –  вкус медовый! По осени в каждом доме стоял запах балишей с тыквой. А зимой, в морозы,  –  дух пирогов с калиной. Какое лакомство!

– А птица! Какой только не было  –  гуси, утки… Только ляжет снег, а уж у нас, как на весёлый праздник, собирались ощипывать птицу. Всех девушек созывали. Из лапок и голов большие балиши готовили. Как вспомню, до сих пор слюнки текут. Помнишь ли, Вахит, на сахяр в месяц рамазан какой талкан из муки готовили! Такую муку я здесь всю жизнь ищу и не могу найти. В Адане нашла похожую, но вкус был совсем не тот.

– А мёд у нас на родине, какой, помните?  –  Липовый. Потрясающий запах!  –  сказала Мафтуха-ханум.

Молодёжь слушала разговоры старших, которые не скрывали своей тоски по родной земле. Старшие хотели продолжить свои сладостные воспоминания, но тут подъехал «караван» ишаков во главе с Тимуром.

– Ати,  –  сказал он,  –  мы тут поторговались и сошлись на четырёх курушах за час. Что скажешь?

– Он заберёт всех вас?  –  спросил инженер.

– Для остальных велосипед есть.

– Пусть с часок покатаются, а после отвезёшь их к дому,  –  сказал отец хозяину ишаков.

Эпизод этот изменил течение беседы. Доктору стало обидно, что его прервали, он зашагал вперёд.

Загида присоединилась к отцу. Через некоторое время Хадича-ханум подозвала её к себе.

– Ты почему покинула сверстников?  –  спросила она.

– Мне интереснее послушать, о чём говорит отец со своими друзьями. Там для меня много нового. А ровесники  –  вроде меня, и говорят, и думают так же. Ничего интересного. От старших я набираюсь знаний. Они такие милые, не важничают, держатся естественно, говорят искренне.

Хадича-ханум улыбнулась:

– Ты права. Но ведь они ровесники твои,  –  кивнула она в сторону молодёжи.  –  Увлёкшись разговорами старших, ты рискуешь казаться дурно воспитанной.

– Всё, что они говорят, так примитивно.

– Ты, похоже, соскучилась по умным разговорам. Ладно, как хочешь, но всё же не забывай, что ты хозяйка и обязана быть вежливой.

«Сколько интересного пропустила»,  –  с досадой подумала Загида, возвращаясь к отцу и его друзьям.

– Доктор-бей,  –  сказала она смущённо, оглядываясь на отца,  –  вы так любите свою родину, так скучаете, почему же вы не уехали туда, остались здесь?

– Это очень хороший вопрос, дочка. Настоящий стамбульский!  –  Доктор поманил отставших, а когда те подошли, повторил вопрос Загиды.  –  Теперь послушайте меня. Я расскажу, отчего остались мы в Турции,  – сказал он.

Молодость наша,  –  начал свой рассказ доктор,  – совпала со временем великого пробуждения народа. Мы были такими же, как вы, когда страшным бедствием обрушилась на народ русско-турецкая война. Каждый вдруг стал понимать: для того чтобы стать такими же сильными, как японцы, нужно изучать культуру Европы. Мысль эта возникла во всех умных головах одновременно. Все, кто мог, стали отдавать детей в школу. В течение нескольких лет открылись тысячи школ. Были изданы тысячи книг. Подготовка кадров достаточно высокого уровня превратилась в самую важную задачу дня. Докторов, адвокатов, работников управления могли бы выпускать университеты (в России их достаточно), беда была в том, что не хватало медресе, способных быстро подготовить будущих деятелей культуры. Наша интеллигенция не умом, а душой, всеми помыслами своими была одержима идеей единства всего тюркского мира  –  Азербайждана, Турции, Средней Азии.

– Ты читала книгу Мухаммеда Челяби, которая называется «Мухаммадия»?  –  обратился он к Загиде.

– Нет.

– Вот и наши дети здесь не знают её. Однако мы, все три друга, наши близкие  –  деды, матери,  –  много слёз пролили над ней. Сколько сладостных мгновений было прожито нами! Людей, желавших получить европейское образование,  –  будущих учителей  –  по старой традиции отправляли на учёбу в Турцию. Потому что помимо желания усвоить культуру Европы, молодёжь эта ещё более страстно мечтала об объединении тюрков. В Турцию уезжали самые способные дети, многообещающие во всех отношениях, и поступали в пединституты и университеты на отделения истории, литературы, духовного образования. В каждом университете Турции постоянно получали образование несколько сотен студентов Идель-Урала, которые становились учителями, писателями, журналистами. Их содержали родители. Первые выпуски специалистов вернулись на родину, устроились на работу, стали трудиться во благо нации. Если возвращались двадцать человек, сорок уезжало учиться. Вслед за нашими ребятами к учёбе устремились казахи, киргизы, молодёжь Туркестана  –  узбеки, таджики, туркмены. У всех цель одна: впитав в себя достижения культуры Турции, вернуться домой и обучать, воспитывать детей… Я, отец твой, учитель Салих, как и сотни других парней, приехали сюда с той же мечтой. Мы учились здесь, но остаться не согласились бы ни за какие блага. Все хотели служить родному народу. К тому времени, когда разразилась Первая мировая война, мы учились на последнем курсе: я  –  философского факультета, Вахит  –  математического. Связь с родиной оборвалась. Родительские деньги поступать перестали. Все мы впали в нищету. Что было делать сотням студентов, приехавшим из враждебной страны? Полиция, приняв нас за русских, посадила в концлагеря вместе с русскими шпионами и монахами. Некоторых подвергли даже допросам как шпионов. Среди попечителей учебных заведений нашлись типы, которые строчили на нас доносы в полицию: мол, у них учатся русские  –  Махмут сын Ахмета, Али сын Усмана. Меня и отца твоего, например, допрашивали, всячески измываясь, и оставили под надзором. Существовать годами без денег, подвергаясь абсурдным обвинениям, было невозможно. Мы собрались и, обсудив своё положение, решили записаться в турецкую армию добровольцами. Но это было небезопасно: если это станет известно в России, семьям нашим грозила большая беда. Их могли арестовать, подвергнуть Аллах ведает каким мукам, разлучить друг с другом, старых матерей наших погнать в Сибирь… Но другого выхода у нас не было. Тогда решились мы, сорок студентов, написать самому Анвару-паше. Нам стало известно, что, прочитав наше прошение, он приказал сообщить полиции, что отныне российские студенты-тюрки поступают под его покровительство  –  до тех пор, пока не вернутся к себе на родину, где намерены приносить пользу своему народу. «Пусть продолжают учиться,  –  распорядился он.  –  Вопрос их будет решён через один-два дня». Вопрос и в самом деле был рассмотрен: нас определили в спецшколы. Я попал на третий курс медицинского учебного заведения, Вахит  – в инженерную школу, многие  –  в разные армейские школы культуры. Закончив обучение, стали работать в госучреждениях, а по окончании войны должны были вернуться на родину. Война окончилась, но нам объявили, что знания, полученные здесь, в России не годятся. А позднее стало известно, что интеллигенция, учившаяся здесь, расстреляна. Убиты даже те, кто сражался на фронте. Так что о возвращении домой нечего было и думать. Некоторые из наших товарищей говорили: «Я из бедняков, там расстреливают только богатых. Я вернусь», и уезжали… Да, они уехали, только их всё равно поставили к стенке… Мы оказались между двух огней. Кое-кто из наших отправился в Польшу, Финляндию, которые раньше были российскими колониями, и устроились там учителями А кто-то предпочёл страны Дальнего Востока или Америку. Пока мы размышляли, куда податься, европейские страны напали на Турцию. Началась Балканская война. Против Турции вспыхнули восстания. Мы решили, что обязаны встать на защиту независимости Турции, которая оказалась в полной изоляции, и помчались в Анатолию. От начала до конца принимали участие в войне, отстаивая свободу страны в труднейших условиях лишений. Много наших ребят полегло тогда  –  Халим, Фатых, Мустафа… Было немало раненых. Многие заразились малярией, тифом. Земляки наши, воевавшие в освободительной войне, почти все получили высокие должности. Мы же, как всегда, спешили туда, где было трудней всего, куда изнеженные стамбульские юнцы идти не желали… Так и остались здесь, работая докторами, инженерами, учителями, финансовыми работниками. Да, остались… Но в мечтах мы всегда в родном нашем Доме. А в России после войны жизнь оставалась трудной, изменилась в худшую сторону. Вот почему оттуда едут сюда всё новые и новые переселенцы.

21

Валлахи  –  клянусь Аллахом.