Новый мир. Трансформация

— Шива, ты больше любишь сырую рыбу или жареную?

— Любую! У тебя есть рыба? Я уже был у поваров — они готовят свинину и поленту. — Я фыркнула: меня давно смешило стремление первых поселенцев называть привычными именами даже то, что никак не походило на земные аналоги. Так, мясо поркавалло, упорно именовавшееся свининой, больше походило на нечто среднее между говядиной и кониной, а растение, по неизвестной причине возведённое в статус кукурузы, не имело с эталоном ничего общего ни на вид, ни на вкус. И эти люди не хотели иметь ничего общего с родной планетой.

— У меня есть рыба. Я попросила одного из ящеров поймать её специально для тебя. — Я указала на широкий лист, в который была завёрнута уже выпотрошенная рыба. — Если хочешь — я прикажу поварам пожарить её для тебя.

— Не надо. Сам справлюсь. — Шива бочком подобрался к листу с рыбой и принялся тщательно обнюхивать его. — Это краснохвост! Он вкусный! Спасибо, Света!

Шива схватил рыбину зубами и потащил её на улицу. Отлично. Насколько я успела изучить повадки моего кота-хранителя, теперь он устроится в ветвях какого-нибудь дерева и будет есть рыбу, потом спать, потом опять есть, и так до тех пор, пока от неё не останется только хребет.

Мы с Балдассаро успеем.

Поужинав, я начала подготовку: изменила спинку моей походной кровати так, чтобы на цельной доске изголовья появились прорези, достала из походного мешка кусок чёрной ткани и припасённые верёвки. С созданием предметов, точная формула которых мне неизвестна, дело так и шло ни шатко, ни валко, поэтому верёвки я делала из местной волокнистой травы. Они ещё и пахли приятно.

Раньше я не экспериментировала с одеждой, разве что щекотала нервы Балдассаро последними достижениями земной бельевой моды. Но это раз требовал особого наряда: красное платье с узким лифом и длинной юбкой с двумя доходящими до бёдер разрезами, широкий пояс-корсет, высокие сапоги на каблуках. Хорошо, что кожей и тканью я запаслась ещё в Виадотте, и теперь могла экспериментировать с одеждой, как заблагорассудится. И — на сей раз — никакого белья.

— Госпожа… — Под потолком разливался мягкий рассеянный свет. Я ждала Балдассаро в походном кресле, играя коротким хлыстиком. Хлыстик этот, кстати, принёс сам Балдассаро, но пользовалась я им редко — боялась, не рассчитать силу удара. Ремнём было как-то привычнее и понятнее. Тем более, было нечто особо возбуждающее в том, что чтобы пороть раба его же ремнём.

— Приветствуй меня, как положено.

Он приблизился, встал на одно колено (такая поза мне нравилась больше), прикоснулся губами к обнажённому колену, и так замер. Ну да, раньше я была либо босиком, либо в туфлях, и схема действий была понятна.

— Целуй сапог, сверху вниз. Дойдёшь до носка — снимешь.

Да, с точки зрения тактильных ощущений, сапоги не самая удобная обувь. Но как волнительно наблюдать за тем, как Балдассаро прикасается губами к грубой чёрной коже.

— Я передумала. Займись лилией.

За несколько встреч Балдассаро запомнил особенности моего тела, и поправлять его приходилось реже. Но хлыстик я всё равно крутила в руках: сейчас раб ещё в рубашке, и использовать игрушку по назначению можно будет, не опасаясь повредить кожу.

— Ниже.

Удар. Хлыстик прошёлся по правой лопатке Балдассаро, слегка смяв тонкую белую ткань.

— Ещё ниже. Нежнее. Сильнее надавливай.

Раб исправился, но я всё равно ударила его ещё два раза — чтобы не распускался.

— Положи гранталл и ремень на стол и раздевайся.

Есть определённый смысл в том, чтобы позволять ему раздеться только после того, как он выполнит свою первоочередную задачу: так я получаю и физическое и эстетическое наслаждение одновременно. Когда Балдассаро избавился от белья, я удовлетворённо кивнула: раб получает от происходящего не меньше удовольствия, чем я.

— Молодец. Теперь ложись на кровать, на правый бок. И сразу сожми руки и вытяни их вверх.

Я дожидалась, пока он выполнит приказание, постукивая по сапогу хлыстиком. Затем взяла верёвку, повязку и наклонилась над кроватью.

— Приподними голову.

Чёрная ткань легла на глаза Балдассаро, отрезая его от и без того скудного света. Когда верёвка скользнула по его сложенным рукам, раб непроизвольно дёрнулся.

— Не беспокойся, тебе понравится то, что я приготовила на сегодня.

Кусок гранталала, который принёс Балдассаро, был идеален: тонкий, длинный, с закруглёнными концами. Мне даже не пришлось придумывать что-то со смазкой — только разогреть металл до температуры человеческого тела.

В первые мгновения Балдассаро напрягся, но я была аккуратна, но настойчива, и быстро сообразила, что свободной рукой нужно стимулировать более привычные места. Так что Балдассаро уходил из моей палатки довольным и опустошённым, с шальной улыбкой на лице.

Прибрав последствия наших развлечений, я разделась, легла в кровать и прикрыла глаза, готовясь к возвращению кошмаров.

— Так ты специально раздобыла мне рыбу, чтобы я был занят? — Шива проскользнул в палатку, тихо мрякнув, запрыгнул на кровать. — Могла бы и просто попросить. Но рыба была вкусная.

Котёнок улёгся вокруг моей головы, погрузил лапки в волосы и уютно замурчал.

Кошмаров в эту ночь, как и в прошлую, не было. Кажется, жизнь потихоньку налаживается.

Сияние

— Разведка доносит, что вчера горожане весь день готовились к празднику. Никаких войск в городе нет, и их прибытия не ожидают.

Доменике скрестил руки на груди, глядя куда-то между мной и Балдассаро. Судя по лицу моего «учителя», он был чем-то очень доволен: лёгкая полуулыбка, светящиеся самодовольством глаза. Неужели его настолько обрадовало сообщение разведки?

— Я уже говорил и повторю ещё раз: моя дядя не слабоумный и не юродивый. После Гранталловой Долины нам больше некуда идти кроме Чьямонты.

— Мы можем свернуть на юг и двинуться морем к Новой Венеции. Можем для начала разобраться с поселением крылатых, потом — морем к Новой Венеции.

— А корабли ты, конечно же, создашь. — Балдассаро ехидно фыркнул. — Сожжёшь себе разум, как тот Скандела, но отправишь армию прямиком к Новой Венеции, минуя Чьямонту и Лагсале. Доменике, из нашего нынешнего положения есть только одно разумное направление. И Фредерике это прекрасно понимает.

— Допустим, ты прав. И что из этого?

— То, что горожане просто не могут спокойно готовиться к празднику, когда почти у городских стен стоит армия мерзких ящериц! Даже в Чьямонте! Даже в день Сияния!

Балдассаро вскинул руки вверх, словно призывая розоватое предрассветное небо в свидетели своей правоты.

— Именно в Чьямонте и именно в день Сияния — могут. И потом, как ты тогда объяснишь, почему они всё-таки спокойно готовятся к празднику? Мои источники не могут ошибаться. — Балдассаро пожал плечами. Я тоже молчала, с удовольствием наблюдая, как самодовольство покинуло лицо Доменике, сменившись лёгким раздражением. — Если более разумных возражений нет, слушайте план…

Мы двинулись к Чьямонте с рассветом: моя тысяча ящеров, пятьдесят бенанданти Балдассаро и Шива. Сначала я хотела оставить Шиву с Женевьевой, не желая стать причиной ранней и бесполезной гибели малыша (сейчас ему было четыре месяца, и Шива уже догнал размерами моего Конкистадора). Но котёнок гневно мяукал, укусил меня за ухо и заявил, что Женевьеве придётся посадить его в железный ящик, ибо кот-хранитель обязан быть рядом со своим бенанданти. Вспомнив собственные рассуждения о том, что местные крылатые коты — существа, не менее разумные, чем люди, я смирилась.

Между Ущельем мира и Чьямонтой два макаветте[1] ровной, как бумажный лист, земли, кое-где поросшей низкорослыми кустарниками и подушками сочной зелёной травы. С одной стороны, это очень хорошо для нас — если Балдассаро прав, и дож пошлёт армию на защиту Чьямонты, то они никак не смогут напасть на нас из засады.

С другой стороны — нас будет прекрасно видно с городских стен, едва между армией и городом останется меньше трёхсот каветте. А это означает, что приступить к воплощению плана Доменике придётся как минимум в пятистах каветте перед Чьямонтой.