Гнев Бога

Между тем, группа людей, что шла к месту убийства, остановилась против дома, где находились любовники, и кто-то, подойдя к дверям, сильно ударил по ним молотком.

– Дециум, открой!

– Кто там? – дрогнувшим голосом откликнулся вольноотпущенник.

– Это говорю тебе я, твой господин Гортензий Флакк.

Двери с шумом распахнулись, и любовники услышали, что сенатор быстро прошёл в зал, грубо спросил:

– В доме кто-нибудь есть?

– Только рабы, господин.

– Хорошо. Иди на улицу и следи…

– За кем, господин?

– За улицей, осёл!

Египтянка взяла за руку Вергилия и, попросив его быть осторожным, тихо, на цыпочках шагнула в соседний зал, в котором, как и в крыше здания, был квадратный проём над бассейном. Вдоль этого проёма стояли кадки с цветами. Любовники заглянули вниз и увидели сенатора, который собственными руками зажигал светильники и ставил их на бортик бассейна рядом с тремя плетёными креслами. Внизу Гортензий обернулся, подошёл к статуе Юпитера и простёр к богу руки.

– Всё своё состояние я положу на твой алтарь, но дай мне удачу!

На пороге появился перепуганный Дециум.

– Господин, сюда идут.

– Пускай идут. А ты стой на улице и гляди в оба глаза.

Гортензий повернулся лицом к входу и глубоко вздохнул. В зал стремительной, лёгкой походкой вошёл Август и визгливо закричал:

– Гортензий, я пришёл сюда только потому, что знаю: ты честный гражданин. И если предашь, то сам объявишь об этом заранее с Форума!

Сенатор утвердительно кивнул головой.

– Да, Цезарь, я так и сделаю.

И он указал рукой на кресло, но Август, внимательно следя за каждым его движением и подозревая сенатора во всех смертных грехах, остановился у бортика бассейна в том месте, где их разделяли два кресла.

– Я слушаю тебя, Гортензий.

– Цезарь, я не могу открыть тебе тайну до тех пор, пока ты не прикажешь своим преторианцам покинуть дом.

Август в театральном изумлении обернулся к выходу.

– Эй, кто там! Я не просил охранять меня в жилище моего друга! Всем выйти во двор!

Едва тяжёлые шаги преторианцев затихли в противоположном конце дворца, как Гортензий отступил к малоприметной двери, распахнул её, протянул руку в тёмное помещение и вывел в зал рослого, широкоплечего юношу, голова которого была тщательно закутана плащом.

Август вздрогнул при виде незнакомца и, почувствовав слабость в ногах, оперся руками на спинку кресла.

– Кто это?

– Твой сын Агриппа Постум.

Молодой человек рывком сорвал с себя плащ и несколько секунд вглядывался в растерянного старца, а потом с криком: «Отец! Отец! Не убивай меня!»– бросился ему в ноги и начал покрывать их торопливыми поцелуями.

Потрясённый принцепс выставил вперёд ладони, словно защищаясь, и хотел отступить назад, но упал на спину и с гримасой боли и страдания на лице, с глазами полными внезапных слёз обхватил сына за плечи. Встал перед Агриппой на колени и прижал его к своей груди.

– Мой маленький, бедный сын. Я предчувствовал, что ты здесь…– он благодарно взглянул на Гортензия, – Я благодарю тебя, мой друг, что ты нарушил мой приказ и дал мне возможность увидеть моего мальчика.

Принцепс и его узник стояли друг перед другом на коленах и, обливаясь слезами, восклицая бессвязные слова, целовали друг другу руки.

– Сын, прости мне мою жестокость. Я плохой отец.

– Нет-нет, ты не жестокий, – протестующее затряс головой Агриппа. – Я помню, как однажды в детстве я упал с коня. Вывихнул ногу. После этого я пугался темноты, а ты сидел рядом со мной день и ночь и развлекал меня сказками.

– Так ты не забыл на острове Планазия?

– Я вспомнил всё! – С отчаяньем в голосе ответил Постум и прижался головой к груди отца.

– Что же ты ещё вспомнил, маленький мой мальчик?– ласково спросил Август.

– Как ты мне вытаскивал зубами занозу из ноги, а я брыкался и хохотал, и выбил тебе зуб.

Август счастливо рассмеялся, и они, плача, сжали друг друга в объятиях. Несчастный отец отстранился от сына и с ужасом глянул на него, обхватил свою голову дрожащими руками и со стоном закачался.

– О, боги, что я наделал. Ведь я обрёк тебя на смерть.

Вперёд шагнул Гортенщий и, кашлянув в кулак, негромко сказал:

– Цезарь, ещё не поздно всё исправить. И позволь мне сказать…

– Говори, мой друг.

– Постум за последние два года вёл умеренную, скромную жизнь.

– Я знаю.

– Он много раз пытался покончить самоубийством…

– Знаю, знаю.

–…но не потому, что Постум в свои восемнадцать лет пресытился жизнью. А из стыда за позор, нанесённый тебе, Цезарь.

Август сильным движением руки остановил Гортензия. Сел в кресло и посадил рядом с собой юношу. Сенатор отступил в глубину зала, к статуе Юпитера и, обняв ноги олимпийского бога, замер.

Наступила тишина. В эту минуту в душе Августа столкнулись холодная рассудочная идея умного, дальновидного политика с чувством любящего отца. Вот на одной стороне жизнь республики, а на другой …жизнь сына. Что победит?

Ах, если бы Юлия и Постум хитрили в своей любви к нему, то у него было бы хоть маленькое оправдание перед своей совестью отца! Но как раз эти двое были самыми искренними с ним в своём постоянном преклонении и любви к нему и в детстве и в юности. И он всегда помнил об этом, и мучился от того, что вынужден был сослать их на далёкие острова. «Разумеется, Тиберий не пощадил бы Постума, если объявить их соправителями…Мальчишка глуп, но тем он и дорог сердцу отца…»

Август прижался щекой к голове сына и задумчиво сказал:

– А если назначить в завещании Постума наследником?

– Да, Цезарь, – тихо откликнулся Гортензий, – если тебе дорог сын. Ведь ты знаешь Тиберия.

– Мне нужно подумать в спокойной обстановке.

Гортензий выскочил из-за статуи и протестующее махнул рукой.

– Нет! Не обманывай себя! Ты не бросишь сына в пасть зверя!

– Ты хочешь, чтобы я переписал завещание?

– Да. Прямо здесь, сейчас. А утром я сам зачитаю его в курии перед Правительством, потом перед народом и отдам в храм Весты.

Август опустил голову. Теперь, чувствуя рядом с собой живую плоть сына, он был готов на всё лишь бы дать ему долгую жизнь. Этот юноша с простодушным лицом был дороже Августу всей республики.

Принцепс сильно ударил себя кулаком в грудь

– Я отец, и я прав!

Гортензий торопливо принёс из угла стол, вынул из-под тоги пергамент, чернильницу, кисть. Разложил всё перед Августом и встал за его спиной.

Принцепс начал писать. Его суровое лицо выражало твёрдую непоколебимую волю.

За окном наступил рассвет.

Закончив составление документа, Август свернул пергамент и отдал его Гортензию.

– Сегодня, в восемь утра ты огласишь моё завещание перед Правительством…– он иронично покривил губами, -…ну, а Тиберий с его дурацкой манерой играть пальцами отправится в вечную ссылку на свой любимый остров Родос. – Он обнял сына и погладил его по голове. – Мальчика пока спрячь в садах Мецената. Я боюсь и Ливию.

Когда все покинули дворец, египтянка обернулась к дрожащему Вергилию . и он увидел на её лице загадочную улыбку.

– Я забыла сказать тебе: кто я.

– Кто же ты?

– Меня зовут Юлией –младшей.

– А кто твой отец?

– Мой отчим Тиберий Нерон Агенобарб, сын Цезаря.

– О!

– А мой дед Август Цезарь…И вот прекрасный случай для мести.

– Какой мести? И кому?

– Цезарю за мою мать Юлию – старшую, которую он сослал на остров.

– Но разве Тиберий сможет что-нибудь изменить?

– Не знаю, – ответила Юлия, рассеянно глядя вокруг себя.

Вергилий был поражён тем, что он узнал страшную тайну республики. Ему хотелось как можно быстрей убежать вон из этого дворца, из Рима в ту далёкую виллу, которую ему подарил Меценат. Юноша задыхался от страха и волнения.

Юлия восхищённо посмотрела на свои изящные, тонкие руки.

– Я хочу насладиться борьбой этих сильных людей. Их судьба в моих руках.