Гнев Бога

ГНЕВ БОГА

Философский роман

(Виталий Матвеевич Конеев)

Посвящается Ангелу Ю.

Глава первая

Разгромленные остатки трёх римских легионов стремительно отступали по раскисшим от дождей дорогам в сторону Рейна…к границе, откуда всего две недели назад беспечные, сытые и уверенные в себе сотрясатели Вселенной под руководством Квинктилия Вара вторглись в земли германского племени батавов с целью грабежа и усмирения последних.

Поход обещал быть прогулкой. Да и какой римский солдат, изнурённый тяжёлой лагерной работой и убогим рационом, не мечтал о походах, когда и кормили хорошо, и была возможность отличиться, и, разумеется, что было более всего привлекательней, заполучить хорошеньких женщин.

Батавы медленно уходили, увлекая противника за собой в глухие массивы Тевтобургского леса, где трудно было развернуться повозкам, пройти коннице. Легионеры увязали в грязи, двигались друг за другом цепочками. Но вот всё чаще и чаще из-за ближайших деревьев начали выскакивать бородатые германцы, одетые в шкуры. Батавы обрушивали стремительные удары по растерянному противнику и, захватив десятка два пленных, исчезали, чтобы спустя несколько минут атаковать римлян в другом месте. Эти атаки непрерывно следовали одна за другой…день и ночь две недели, порождая страх в душах легионеров. И когда, наконец, Квинктилий Вар повернул, ослабленную потерями, армию назад, то отступление её вскоре перешло в паническое бегство. Были брошены все повозки, боевые орудия, скот.

Многодневный дождь сделал дороги труднопроходимыми. На пути движения армии батавы выкапывали волчьи ямы, куда попадали десятки солдат, перегораживали дороги завалами из срубленных деревьев, бросали под ноги идущих легионеров головы их товарищей, пробирались в середину отступающих колонн, чтобы неожиданно с рёвом и криком набрасываться на уставших и обезумевших римлян, многие их которых были не в силах сопротивляться.

Большая группа легионеров, состоявшая из центурионов и старослужащих солдат, тесным кольцом шла вокруг носилок, на которых лежал раненый Квинктилий Вар. Лицо легата было искажено гримасой страдания от чувства позора. Он держал в руке меч, готовый пронзить себя в любую секунду, но надежда спасти остатки легионов удерживала римлянина от этого поступка. Приподнявшись на носилках, он напряжённо вглядывался в глубину узкой извилистой дороги.Там, где-то совсем рядом кончался лес. А за ним тянулась широкая прирейнская долина, за рекой стояли вышки и посты римских пограничных отрядов. Когда ему показалось, что он увидел впереди меж густых ветвей деревьев далёкий блеск речной глади, на дорогу с двух сторон высыпали из леса сотни и сотни голубоглазых варваров. Свистнули стрелы. Одна из них впилась в грудь легата. Он, хрипя, сорвал с груди орден – знак командующего – и с трудом найдя в первом ряду группы легионеров того, кого искал, надсадно крикнул:

– Понтий Пилат!

На его крик обернулся юный трибун шестнадцати лет, покрытый грязью и кровью с головы до ног. Он бросился к носилкам. Квинктилий швырнул ему свой знак и указал на толпу батавов, которые впервые за многие дни, торжествуя, решили сразиться со своим врагом открыто – лицом к лицу.

Легат, кашляя кровью, прохрипел:

– Построй всех…трубач сбор…меня бросить!

И он со стоном, обхватив рукоятку меча двумя руками, пронзил своё сердце. Так умер патриций, судьба которого, казалось, была счастливой и завидной. В юности он был легатом в армиях Октавиана, а после окончания гражданской войны, в эпоху вечного мира, стал наместником провинции «Сирия» и вошёл в историю тем, что судил сыновей иудейского царя Ирода Великого. И вот бесславный конец здесь, в забытом богами болотистом краю холодной страны. Земная жизнь патриция кончилась.

По сигналу Пилата скрипуче заревели трубы, объявляя большой сбор и тем самым указывая, как своим солдатам, так и врагам, местонахождение ядра армии. Со всех сторон на сигнал трубачей бежали, пробивались сквозь заросли кустов, деревьев и ряды германцев, легионеры.

– Черепаху! Здесь! – громовым голосом прокричал Пилат, указывая окровавленным мечом на дорогу.

Легионеры быстро увеличивали собой колонну, что неподвижно стояла на дороге , укрытая словно единым панцирем огромными щитами, на которых солнце, выглянув из-за туч, засияло холодным блеском.

Батавы, при виде этого единого и всегда страшного своей плотностью тела, нерешительно остановились. Но те из них, кто был в конце толпы и ничего не видел, криками и толчками понуждали стоявших впереди собратьев к нападению на римлян. И всё более скучивались на одном месте. Из их рядов, расшвыривая по сторонам соплеменников, вышел вперёд рослый молодой германец. Потрясая копьём и взбадривая себя криками, он призывно махнул рукой своим товарищам и двинулся навстречу колонне римлян.

Понтий Пилат впился взглядом в батава и приказал трубачу дать сигнал «В бой!». И прикрывая щитом своё тело от секущих воздух стрел, с мечом в руке он бросился на батава.

Вся колонна пришла в движение. С лязгом и рёвом «Барра!» стуча изо всех сил мечами по панцирям и щитам, легионеры с разгона протаранили отряды германцев, раскидывая, топча и рубя всё вокруг. Дикий вой тысяч людей и звон металла огласили лес.

Понтий Пилат в несколько прыжков оказался перед рослым германцем. Тот, пугая, оскалил зубы, бросил копьё и сорвал с пояса топор, обрушил его на легата. Понтий принял топор на щит и, молниеносно шагнув вперёд, вонзил меч в грудь варвара – снизу вверх. Распрямляясь, Понтий сбросил обмякшее тело в сторону и, слыша рядом за спиной рёв и хрип своих легионеров, топот сотен ног, ворвался в гущу толпы врагов. Его душу распирал безумный гнев и жажда отплатить батавам смертью за понесённый позор, за то, что его армия была уничтожена не в открытом, честном бою, а с помощью трусливых, внезапных наскоков варваров, которые, по –мнению Пилата, были недостойны торжествовать победу над римским оружием.

Стремительный удар клоны наткнулся на толпу батавов. Впереди стоявшие германцы не выдержали натиск легионеров и попятились, тогда, как в задних рядах их сородичи рвались вперёд и давили, толкали соплеменников навстречу римлян. В этой дикой тесноте и толчее батавы не могли развернуться для удара копьём или длинным топором. Иные из них задыхались, сдавленные с двух сторон и становились лёгкой добычей для коротких римских мечей. Тот, кто запинался и падал, уже не был в силах подняться на ноги. Его немедленно втаптывали в грязь, которая была густо перемешана кровью и изрубленными останками людей.

Вой, звон и грохот металла стояли над дорогой. Со всех сторон к месту битвы сбегались всё новые и новые отряды германцев. Они окружили римлян и забрасывали их камнями, копьями, стрелами, но не в силах были ворваться в колонну, плотно закрытую щитами

В какой-то миг сражения Понтий, откинув прочь только что заколотого им батава, хотел переступить через него, но тот последним усилием воли вцепился зубами в щит трибуна и повис на нём, открыв римлянину его грудь. Пилат, отражая очередной удар, заметил, что чья-то сильная рука бросила в него копьё. Но он был не в силах закрыться щитом, не успевал вернуть назад свой меч. И уже считал себя погибшим, как внезапно копьё с громким сухим треском переломилось в воздухе, а его обломки тяжело ударили в грудь трибуна, словно толкнули. Он чуть отступил назад. И это короткое движение спасло Пилата от брошенного в него сбоку второго копья. Оно мелькнуло перед лицом трибуна, а мгновенье спустя, пронзило шею центуриона, который находился по левую сторону от Понтия.

Между тем, в голове колонны легионеры сломили сопротивление варваров, и те, по обыкновению своему, не имея ни выучки, ни дисциплины, начали разбегаться, давя друг друга.

Римляне, теряя убитых и раненых, помчались вперёд. А за ними по пятам бежали, завывая от ярости батавы.

И вот, наконец, за поворотом дороги, за плотной стеной деревьев показалась широкая прирейнская долина, по которой навстречу разбитой армии скакали отряды римской конницы.