Гнев Бога

Панфера пнул мальчишку ногой.

– Встань. Отвечай.

Иудей поднялся на ноги и вперил ненавидящий взгляд в центуриона, который, продолжая обдумывать, как покончить с пророком, равнодушно спросил:

– Кто ты такой?

– Я Иоанн Креститель.

– А знаешь ли ты, глупец, что я сам тебя окрещу на деревянном кресте?

Иоанн улыбнулся и поднял голову.

– Делай своё дело, язычник.

Ответ понравился Панфере. Он с удовольствием осмотрел гордое лицо Иоанна, отметил его истовое желание стоять прямо перед ним, центурионом, хотя сильные побои истомили юное тело до такой степени, что ноги пророка подгибались, а спина и плечи то и дело клонились вперёд, словно в поклоне. Это злило пророка и приводило в ярость. Он откидывался назад, и чтобы не упасть, торопливо отставлял ногу, подпирая ослабевшее тело, взмахивал руками, словно танцевал странный, языческий танец. Но взгляд пророка твёрдый и грозный, говорил о том , что его дух по-прежнему властвовал над его слабой плотью.

Панфера опустил широкую ладонь на голову Иоанна, замотал на пальцы длинные пряди курчавых волос пророка и примерился было ударить мечом по худенькой шее, но в последний момент остановил свой замах. Кровь пророка обязательно запачкала бы его одежду. Его лучшую одежду. Ведь Панфера после выполнения приказа прокуратора должен был явиться в Иерусалим к военному коменданту города, чтобы возглавить когорту солдат, гарнизон, что находился в крепости Антония.

При воспоминании о своём блестящем назначении Панфера обмяк телом. Он не хотел убивать мальчику в такой день, но и не видел причины, чтобы оставить его в живых.

Центурион ловким ударом ноги бросил пророка на колени.

–Люди говорят, что ты можешь остановить Иордан.

– Да, язычник, могу.

– Как же ты это сделаешь?

– Словом Божьим.

Из свиты тетрарха язвительный хохот и крик:

– Панфера, чего же ты тянешь? Мы устали ждать!

Центурион отодвинулся от Иоанна и вновь поднял меч, а Иоанн, напрягая последние силы, заговорил:

– Земля поглотит тебя, язычник! Жди знамение!

В этот момент дрогнула почва под ногами у людей. С горы сорвались и с шумом покатились вниз камни.

Панферу сотрясение земли ничуть не напугало, но царь, с трудом скрыв испуг, быстро выкинул руку в сторону центуриона.

– Панфера, пощади мальчишку, и я дам тебе награду!

Римлянин отшвырнул пророка и, сунув меч в ножны, стал ждать. Солдаты сгрудились позади него, ожидая подарков. Царь и его свита спустились вниз.

Ошалевший Иоанн некоторое время лежал на горячей земле, потом вскочил и, завывая от бессильной ярости, начал метать камни в сторону Антипатра.

– Проклятый грешник, зачем ты меня спас! Зачем ты меня спас, воплощение диавола!

Сотник стражи обратился к Антипатру:

– Государь, позволь мне наделать в нём дырки.

Камни со свистом пролетели мимо царя и упали за его спиной, кто-то вскрикнул, он же, приподняв тонкие брови, с досадой наблюдал беснующегося перед ним пророка. Затем, сдерживая злость, спросил сотника:

– Кондратий, как называют неблагодарную тварь?

– Собакой, мой государь.

– А разве на собак выходят с мечом. Дай мне палку, и покрепче.

– Бей меня, диавол. Не сойду с места, но предупреждаю: ты попадёшь в ад. И взыщется с тебя за каждый удар!

Иоанн разорвал на своей груди тунику и шагнул вперёд.

Однако эти грозные слова пророка не остановили царя, который не верил в Бога и с презрением относился к иудеям сам, будучи сыном идумея и самарянки. Он, мягко улыбнулся и, поигрывая увесистой палкой, неторопливо подъехал к Иоанну. Лицо государя Галлилеи дышало миролюбием и добротой, но вдруг его глаза хищно блеснули. Он стремительно подался вперёд и с рычанием дикого зверя обрушил град ударов на пророка. Тот более, напугавшись вида Антипатра, чем палки, бросился бежать прочь, а в след ему звучал хохот свиты и солдат Остановился в отдалении и, потрясая кулаками, крикнул:

– Антипа, покайся пока не поздно! Диавол, судный день близок!

Когда поздно ночью люди, посланные Анной, пришли и пришили к таллифу Зосимы священную кисть и с величайшей осторожностью сняли толстяка с седла, он очнулся. В изумлении глянул вокруг себя и, вскрикнув: «Я видел Бога!» потерял сознание.

Глава двенадцатая

В жизни Иешуа мало что изменилось после того, как в доме Иосифа побывал первосвященник, правда, теперь Иосиф побаивался поднимать руку на пасынка, видя в нём блаженного, который почему-то понравился Анне и Матафею.

Вспоминая о Панфере, Иосиф постоянно имел перед собой его копию, и в душе плотника закипал гнев на мальчика, и он опять думал о том, что нужно бы увести его на рынок. Однако вскоре одёргивал себя: «Он же с придурью. Кто его купит? А если через два года священник спросит меня: «Где твой сын? Почему не вижу в Храме?» Плотник крякал и, смахивая с лица слёзы обиды, в отчаянии разводил руками: не по душе ему был Иешуа! Но терпел и учил его плотницкому делу, супясь, косился на мальчика, поправлял его работу топором, пилой.

– Не дави на пилу. Она сама пойдёт, и тебе будет легче.

Иешуа поднимал на отчима такой взгляд, исполненный кротости и мягкости, что плотнику становилось не по себе. Он опять крякал и, прекратив работу, развязывал узелок с едой, а после молитвы выбирал кусок рыбы или мяса крупнее, подавал мальчику и невнятно говорил:

– На-ка, вот этот полезнее будет. Чтобы рос быстрей.

Они часто ходили вдвоём по окрестным городам. Работы было много. Возвращались домой через месяц, два, гоня перед собой стадо овец или иной скот, везли мешки с зерном. Это была обычная плата за хороший труд отца и сына. Иешуа скучал без матери. Он видел её во сне, когда находился вдали от неё. И думал только о той минуте, когда мог вбежать во двор и броситься матери на шею.

Уже идя по улицам Назарета, Иешуа мучился от нетерпения, то и дело, желая помчаться вперёд, зачарованно глядел вдаль. Взволнованный и растерянный Иешуа едва не вскрикивал, когда из-за поворота выходила какая-либо женщина, похожая на Марию. Когда он понимал, что ошибся, его грудь исторгала слабый стон. Но в следующее мгновенье взгляд расширенных глаз мальчика впивался в далёкий противоположный конец улицы и пытался заглянуть дальше. И он не замечал, как вдруг его ноги словно сами собой срывались с шага и быстро, на пределе сил, несли Иешуа вперёд. И вот уже виден был родной дом, забор и ворота, за которыми звучали весёлые голоса детей и его матери.

У мальчика не было терпения, чтобы постучать в ворота, так сильно он хотел увидеть маму! Он, не снижая скорости, бросился в дыру и, с треском разрывая свою ветхую одежду, влетел во двор. Его взгляд быстро скользил вокруг, а душа замирала от счастья: вот его Мария! Она бегала с детьми, словно была их ровесницей и не чувствовала пылкий взгляд старшего сына. Кто-то из детей указал на Иешуа. Мать, ещё полная озорного смеха, посмотрела в его сторону и радостно охнула. Но мальчик понимал, что и смех и улыбки предназначены не ему, а его братьям. Его счастье и радость в мгновенье превратились в ужас. Душа подростка заледенела, а в груди появился холод. Мать не скучала без него!

Мария и младшие дети побежали к воротам, взволнованные выскочили на улицу, а Иешуа, весь дрожа, как подрубленный, рухнул на землю. И с лицом, искажённым не детским страданием, широко открытыми глазами смотрел прямо перед собой, но не плакал. Прижимал худенькие руки к груди.

– Боже, как я не хочу жить…

Когда оживлённая, счастливая семья неторопливо, чтобы соседи видели, загнала стадо овец во двор, то Иешуа уже спокойный и тихий, вышел навстречу, помог отцу расседлать ослов, насыпал в кормушки овёс.

Мать, проходя мимо старшего сына, опустила на его голову руку.

– Ты что-то похудел.

Мальчик в долю секунды оживился, расцвёл улыбкой и истово, мысленно попросил Бога: «Господи, Господи, задержи её руку на мне!»

Мария улыбнулась ребёнку, погладила его по щеке.

– Вижу: устал. Но теперь ты дома. Иди к столу.