Гнев Бога

Книжник, глубоко страдая, закусил губу и несколько секунд оторопело смотрел прямо перед собой. Зосима был прав! Матафей забыл, что его сапоги подбиты металлическими гвоздями, однако понимая, что всё сказанное Зосимой есть лишь желание уязвить его, Матфея, он, уже не скрывая злости, буркнул в ответ:

– А про твоего отца, Зосима, люди говорят, что он, желая прослыть благочестивым, сам оторвал себе кисть, когда заметил в окно идущих к нему друзей и встал на лестницу, изобразив на лице суточные страдания.

Фарисей охнул и в ярости, блестя от слёз глазами, завопил:

– А про твоего учителя Акбу, знай же, книжник Матафей, люди говорят следующее: когда он вышел из темницы, то руки его были грязными, а живот раздут от воды. И первое, что сделал твой учитель, это помчался в отхожее место и долго изливал из себя срамную жидкость!

Матафей покачнулся в седле, закачался, слыша столь дикую ложь в отношении его равви и, ослеплённый ненавистью, но соблюдая субботу, он со всей силы обрушил удар кулаком на голову осла, который нёс толстяка Зосиму. Осёл всхрапнул и прыгнул в сторону, прямо на сломанное деревце, что нависало над дорогой. Острый конец его скользнул по спине фарисея и с треском оторвал кисть на квадратном синем таллифе.

Зосима натянул повод, остановил осла и, в ужасе глядя назад, на конец деревца, где висела его кисть, пронзительно завопил.

Кавалькада остановилась. Первосвященник Анна, досадуя на Зосиму, подъехал к нему и попросил его двигаться дальше. Но фарисей, обливаясь слезами и в отчаянии заламывая над головой руки, воскликнул:

– Нет и нет, Анна! Разве тебе неизвестно, что всякий благочестивый человек не имеет права сходить с места, потеряв кисть?

Раздражённый Антипатр ударил своего коня плетью и помчался на ту дорогу, что вела к Генисаретскому озеру, и по которой в это время скакал эскадрон Панферы.

Там на берегу благословенного озера находилась Ливиада, главный город тетрарха. Стража и свита в клубах пыли умчалась за своим государем. На улице остались Анна, фарисей и книжник. Анна и Матафей сошли с ослов и, не зная, что делать дальше, прошлись по дороге…туда – сюда. Попробовали было уговорить Зосиму продолжить путь, но тот, гордый своей решимостью, отрицательно затряс головой.

– Нет и нет. Я лучше умру, но не двинусь с места без пришитой кисти.

Матафей указал в огород.

– Смотри, Анна, там человек. Давай возьмём у него иголку и нитку.

Они перелезли через низкую ограду и готовы были ступить на короткую шелковистую траву, как Матфей остановил первосвященника испуганным жестом.

– Нельзя нам ходить по траве в день субботний. Это работа!

Первосвященник согласно кивнул головой, не выказывая ни согласия, ни одобрения на ретивое благочестие Матафея, указал на куски досок, чурочки и щепки, что были разбросаны детьми. И два мужа стали прыгать с доски на доску, с щепки на щепку, двигаясь зигзагом из стороны в сторону по огороду, медленно приближаясь к дому Иосифа. Тот заметил двух человек, которые прыгали с места на место, порой удаляясь от него и вновь возвращаясь. И он, удивлённый этой странной забавой незнакомцев, открыв рот, уставился на них. Анна и Матафей, тяжело дыша, остановились в двадцати локтях от Иосифа, огляделись, но вокруг была только читая трава без единой щепки. Матафей крикнул плотнику:

– Эй, добрый человек, брось нам доску, чтобы мы смогли пройти до тебя!

– Так ведь здесь ничего не мешает. Трава без порока.

Матафей нахмурился: плотник был некрепок в вере. Сурово сказал:

– А день какой? Разве тебе неизвестно, брат, что в день субботний ходить по траве всё равно, что молотить хлеба?

Только теперь Иосиф догадался, что перед ним люди важные и скорей всего фарисеи. Он метнулся по двору и вскоре прибежал назад с длинной доской, бросил её под ноги незнакомцам. Те прошли, представились.

Иосиф возликовал, узнав, что дом посетили первосвященник и знаменитый книжник Матафей. Крикнул жене, чтобы она быстрее накрывала стол на веранде в тени деревьев. Матафей прошёл с плотником в дом за иглой, но когда он увидел её в пальцах Иосифа, то в смущении опустил было руку. Взять иглу в день субботний было нарушением «шабаша». Но, однако, здраво рассудив, что если кисть не будет пришита, то фарисей никогда не сдвинется с места, а ласковое солнце Галилеи в полдень станет жестоким и убьёт Зосиму, который будет сидеть под прямыми лучами солнца весь день. И так, убеждая себя, что он совершает богоугодное дело, спасая от смерти человека, к которому всегда относился с неприязнью, Матафей взял иглу. Хотя в глубине души он боялся, что сей подвиг фарисея Зосимы, мог ещё более поднять его в глазах народа. Молва о его мученическом поступке быстро достигла бы Иерусалима. И глупый народ вышел бы навстречу страдальцу.

Мысленно увидев ликующие толпы людей, книжник скрипнул зубами и быстрым шагом вернулся на дорогу, к Зосиме.

Между тем, многие назаретяне, узнав о том, что фарисей Зосима потерял кисть и дал клятву, что не сдвинется с места, пока она не будет пришита к таллифу, сбежались со всех сторон. Люди пытались облегчить его страдания, начали обмахивать Зосиму ветвями деревьев, прикрывать плащами голову фарисея от палящих лучей солнца, брызгать на него холодной ключевой водой. А многие горожане со слезами на глазах коленопреклонённо умоляли Зосиму не подвергать себя смертельной опасности. Однако Зосима, с мучительным стоном и воплем, ломая свои руки, просил народ не подходить к нему. Говорил, что Богу в этот день было угодно проверить его стойкость духа и что назаретяне, облегчая его страдания, тем самым совершали грех.

И люди отошли, и встали вокруг фарисея, и восхищались его мужеством, и называли его заступником народа и святым человеком. Женщины подносили к нему маленьких детей, чтобы он прикоснулся к ним своей святой рукой. А дети постарше и взрослые люди сами подходили к фарисею и трогали его пальцами, замирая душой от того, что взгляд Бога в эти секунды падал и на них. И с просветлёнными лицами отступали назад.

Осёл под Зосимой, широко расставив ноги и опустив уши, дремал, обильно потел. А Зосима, тяжело вдыхая горячий воздух и с каждой минутой теряя силы, вяло поглядывал вокруг себя и, едва-едва поднимая руку, благословлял народ. Фарисей был уверен, что его тело не выдержит физических мук, и он умрёт, но эта смерть на глазах Бога и во имя Бога радовала его душу. Он ликовал, потому что многие годы хотел умереть такой смертью. И теперь желал скорейшего наступления её, уверенный в том, что ещё сегодня он попадёт в Царствие Божие…И( он счастливо улыбнулся и выпрямился в седле) будет говорить с Богом!

Матафей, увидев улыбку на лице Зосимы, в ярости бросил иголку под ноги и ушёл во двор плотника.

Пока происходили эти события, первосвященник Анна, в ожидании праздничного завтрака, решил прогуляться под кронами деревьев в глубине двора, где были сложены стопками обработанные кедровые брёвна и доски, которые источали пряный запах смолы. Когда первосвященник услышал голос Иешуа и, выйдя из-за дерева, увидел хрупкого мальчика с глазами полными слёз, с лицом грустным, на котором уже лежала печать детских страданий, что остаются на всю жизнь в чертах лица, Анна поразился не тому, что подросток плакал ( мало ли детей плакало от обид родителей?), а тому возвышенному чувству, что коснулось души первосвященника, едва он приблизился к Иешуа. Анна подошёл к мальчику и опустил руку на его худое плечо.

– Бог тебя услышал и своим перстом направил меня в этот двор, чтобы я утешил тебя.

Потрясённый Иешуа, дрожа всем телом, торопливо смахнул с глаз слёзы, чтобы лучше видеть того, кто стоял перед ним, быстро глянул в лицо первосвященника. И в тот же миг обострённая нервным напряжением чувственная душа Иешуа ощутила нечто враждебное, что должно изойти от этого человека на него, Иешуа, в будущем. Мальчик шагнул назад, не спуская глаз с Анны, но весь облик первосвященника являл собой доброту и большое расположение к подростку. Иешуа, как и подобало юности, верящей тому, что видели глаза, быстро забыл странное видение, растерянно пробормотал: