Председатель

Боря поржал и выудил из своего портфеля папку с бумагами, порылся в ней, нашел и протянул мне листок. Оказывается, питерские печатники уже неделю как сообщили в Петросовет о дивном финте Прогрессивного блока. Эти ушлые ребята из Думы наложили лапу на Первую государственную типографию, на ее экспедицию и почтовые права. Для понимания — эта громадная типография занимала целый квартал и обеспечивала издание всех правительственных документов, а также их рассылку по всей империи. И теперь кадеты печатали там свои материалы за спасибо, и точно так же бесплатно распространяли их по всей стране.

Тонны, буквально тонны литературы, причем вне очереди и за государственный счет, а мы-то голову ломали! Ай молодцы кадеты, ай ловко!

— Давай, Боря, срочно собирай все по делу, в особенности накладные на печать и рассылку, с подписями.

— Сотрудников опрашивать?

— Обязательно, тоже под запись, с понятыми, чтобы все честь по чести. У тебя по Земгору материал есть?

— Ха, у меня на них два шкафа материалов!

— Тогда так. Выбери из них те, где замазаны кадеты…

— Да там во всех кадеты, — хмыкнул Савинков.

— Тогда выбирай самые вопиющие. Всю подборку — Андронову, и материалы по типографии тоже.

— Топить будем? Это хорошо, а то воруют как не в себя.

— Вот именно, раскрутим газетную кампанию на тему, что крадут даже больше, чем при царе.

Борис доложил еще про деятельность новообразованной “Чрезвычайной Следственной Комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров и прочих высших должностных лиц как гражданского, так военного и морского ведомств”, куда он командировал троих своих ребят. Там же работало и несколько адвокатов из “Правозащиты”, так что мы имели полное представление о следствии и даже копии протоколов.

— Степаныч! Степаныч!!!

— Да что ж такое, ни минуты нельзя спокойно поработать! — оторвался от наших бумаг Баландин. — Что еще стряслось?!

— Авдеевские нашу землю режут!

В кабинетик ввалился растрепанный мужичок из многочисленного клана Рюмкиных. Судя по виду, его уже потрепали в разборке — у картуза треснул козырек, а правый рукав пиджака держался на нескольких нитках.

— Где режут, сколько их, подробнее!

— Я мимо ехал, — зачастил вестник, — глядь, за Колькиным ручьем, где наши луга, авдеевских человек двадцать!

— И что?

— А то! Саженью меряют, галдят! Я к ним сунулся — накостыляли! Грят, земля теперь общая, а у нас избыток! Ты власть, давай, разбирайся!

Выпалив все, Рюмкин сразу успокоился, уселся в углу на стул и принялся безуспешно прилаживать рукав к пройме, причитая, что в таком виде домой не покажешься, Клавка убьет. Мы с Васей переглянулись.

— Все вокруг артельное, все вокруг мое. Это кто там у тебя такой умный, Вася?

— Единоличники, — скривился председатель уездного Совета.

Когда строилась плотина Можайской ГЭС и проходил перенос деревень, Союз артелей выкупил несколько имений и отселил туда тех, кто ни в какую не соглашался вступать. И чересполосицы поменьше, и дрязг с переделом земли тоже. Причем авдеевским тогда прирезали по одной-две десятины лишку, и весь процесс прошел на “ура”. А вот сейчас гляди ж ты…

— Они года два тому сами хотели артель создать, да только перегрызлись все. А сейчас, на чужое, очень даже собрались. Ладно, надо ехать, разбираться. Ты как, в Москву или со мной?

— С тобой, Вася, с тобой. Поехали, макнемся в гущу народной жизни.

Гуща тем временем заваривалась все круче. Рюмкин по дороге в Совет разнес весть и на Колькин ручей бежали, ехали и валили участники с обеих сторон. У ближайших к месту событий изб, не разбирая, где “артельные”, где “авдеевские”, уже разметали частоколы, оставив только сиротливые тонкие жердины. Две гудящие толпы пока стояли напротив и переругивались, поминая старые обиды, реальные и выдуманные. И если артельщики выглядели более-менее однородно, то вот авдеевские наглядно демонстрировали “классовое расслоение в деревне”: несколько “справных хозяев” заметно выделялись одеждой на фоне тех, кто победнее. За прошедшие после переселения годы “самые умные” либо разорились в конкуренции с артелями, либо свои наделы продали сразу. Те же, кто переселялся, имея какой-никакой капиталец, пускали его в рост, понемногу выкупали участки умников, а их самих нанимали батрачить. Именно так все и происходило в моей истории, именно так произошло бы и здесь, не раскрути мы артельное движение. И вот сейчас передо мной встала картинка в буквальном смысле противостояния старого и нового образа жизни.

— Да ваши коровы нам посевы сколько раз травили!

— А вы наш покос захапали! — высоким голосом завопил батрацкого вида мужик, которого явно подначивал стоявший чуть позади “справный”

— Как же, у тебя покосу-то — шиш да завалинка!

— А вы зажрались!

— Голь кабацкая!

Кто начал драку, я не углядел, но вспыхнуло мгновенно, взметнулись колья и пошла потеха.

— Стой! Стой! — заорал Баландин и кинулся разнимать.

— Куда, Степаныч! — попытался его остановить один из артельных.

Месились в полную силу, одни уже размазывали по лицам юшку и с ревом лезли обратно в свалку, другие, наоборот, вываливались и, баюкая свернутую челюсть или отбитую руку, брели в сторону. А уж выбитых зубов, наверное, и не считали. Баландин безуспешно метался между стенками, оттаскивая и распихивая, до тех пор, пока не получил колом по голове и не упал на землю.

— А-а-а, падла, совет твою мать! — гаркнул мужик в новой рубахе и саданул Васю сапогом под ребра.

Это был край. Во всех деревенских драках, до какого бы ожесточения они не доходили, лежачего бить западло. Ребра там поломать, глаз подбить, череп проломить колом, а то и убить насмерть — но только не бить упавшего.

— Лежачего??? — взревели артельные.

Грохнул выстрел, потом еще.

— Назад! Все назад! — орал я, потрясая задранным в небо “кольтом”. — Кто сунется — пристрелю!!!