Страница 3 из 4
Тут стали высказываться, что он не фашист, парень в принципе хороший, и обязательно исправится, а про собаку все как то и забыли.
В разгар дискуссии поднялся перевязанный Золатарёв и еле двигающимся ртом произнес, что претензий к Анохину не имеет.
Андрею вынесли выговор с занесением в какую– то карточку, Бобёр подшучивая назвал его пару раз «фрицем», а потом Гансом.
Группа собралась в общем то дружная, участвовали в субботниках и спортивных соревнованиях, собирались у Аркаши Лисина, он жил неподалеку на набережной, отец его из двухкомнатной квартиры на первом этаже сделал двухэтажную, оборудовав в подвале, просторную, обитую вагонкой комнату, сам же по полгода пропадал в артели на Колыме, перетряхивая камни в золото.
Именно здесь, в уютной квартире, из ребят нашей группы, образовался ВИА, который позже стал играть на всех вечерах в техникуме, только Вася Лобов, слегка отмороженный ударник, магаданский паренёк с прищуренным взглядом вечно красноватых глаз естественно бредивший Яном Пейсом, с повязкой на голове, непрерывно жующий таблетки, учился на аэрологическом. В разгар вечеринки он установил в звуконепроницаемой комнате, приобретенные в каком-то дворце культуры тарелки и выдал под Лисинскую басуху такое соло на барабанах, чем привел всех в неописуемый восторг.
Костя замолчал, налил коньяк, поежился и сказал:
«Как то дубовато, давай разомнем кости, подкинем дров!»
На соснах ещё клочками висел утренний туман, но дождик перестал моросить, тучи потихоньку стали рассеиваться.
Костя подошёл к поленнице, вытащил несколько дров и спросил:
«А кто приедет? Будем баню топить?»
«Ты многих не знаешь, я тебя познакомлю,… баню затопим, когда начнут собираться, ещё часа три не меньше, – я тоже набрал дров и мы зашли в дом».
Выложили дрова у камина, я подбросил пару поленьев и уселся за комп.
Костя закурил, Дельта глухо зарычала, она редко кому разрешала курить в комнате, Костя демонстративно затушил сигарету, глотнул коньячка и продолжил рассказ.
Воспоминание 3. Джинсы.
Владивосток, в начале восьмидесятых, времен конца застойного периода, представлял удивительную картину. Бегали городские и морские трамвайчики, по заливу ходил паром, перевозя машины и людей, в порту вообще никогда не затихала жизнь, трамвайчики прекращали ходить в час ночи, городские парки и набережные светились и особенно в выходные были полны народа, никому и в голову не приходило об отключениях электричества. Город расположенный на широте Сочи, окружённый заливами, с разнообразными бухтами , островами и заповедными пляжами был уникален, не только неповторимой природой ,но и людьми.
Зимой жизнь немного замирает, но снег лежит недолго, больше мучают ветра и дожди. Кратко это изложено в поговорке
«Владивосток – город дождей, бляд… и бескозырок».
То есть портовый город с частым выпадением осадков и разгульной жизнью.
Летом в каждом парке играл ансамбль со своим репертуаром и поклонниками, в Большом, он находился в вблизи набережной, около кинотеатра «Приморье», собиралась взрослая, солидная публика, гуляющие с набережной, местные снобы и богема.
В Морском или в малом, в основном гражданские и военные моряки, часто заглядывали студентки торговых вузов, здесь был веселый летний кинотеатр «Перекоп» с деревянными скамейками вместо кресел, где можно было пить пиво и курить, громко хохотать и комментировать эпизоды.
В городском или «Центральном» парке тусовалась молодежь. Это был большой парк с каруселями, тенистыми аллеями и огороженной сеткой просторной танцплощадкой.
Он находился рядом с техникумом и мы часто посещали его.
Вот и сейчас мы брели с Гансом по парку, лениво перебрасываясь словами и поглядывая на редких прохожих, стоял майский полдень, позади почти год учёбы, впереди экзамены, все вокруг расцветало и пело, сидеть на занятиях совсем не хотелось.
Вдруг меня окликнул незнакомый парень в тёмных очках, присмотрелся получше – Аркаша Лисин. Одет он был как то странно: стёртая кожаная куртка, брезентовые расклешённые брюки и прошедшие пару марафонов, поношенные кеды.
В весь этот облик портового хулигана не вписывались круглые тёмные очки.
«С девчонками поди знакомишься?» – присаживаясь поинтересовался Ганс.
В ответ, Аркаша, молча, взял стоявшую неподалёку от скамейки сумку и протянул нам.
В сумке лежала пара стоптанных домашних тапочек и почти новенькие кроссовки.
Мы смотрели на этот странный набор, медленно понимая, что происходит.
Аркаша среди бела дня, как он выражался «обменивал» старенькие тапочки на новенькие кроссовки, в кроссовках он разбирался наверное лучше, чем в музыке и мог сразу отличить фирменный «Nike» и «Adidas» от подделки.
Он высматривал пацана, в хороших кроссовках, улыбаясь заводил с ним разговор, угощал сигареткой, а потом доставал «мойку», опасную бритву, и предлагал пройти к скамейке, где без рукоприкладства, лишь приговаривая о том, как жалко ему расставаться с любимой домашней реликвией, вручал тапочки и забирал кроссовки.
Ганс начал было читать лекцию на тему :
«Что такое хорошо и что такое плохо», но Лис перебил его, сказав, что сам ненавидит воровство, но это совсем другое, это обмен товара на товар, бизнес одним словом.
«Я же не режу никого,… да и «Fender» надо купить, после экзаменов будет вечер в техникуме, где мы будем первый раз играть, а на чём играть, на старой болгарской балалайке», – добавил он, смотря куда то вправо, наверное выискивая очередного продавца.
Своей странной логикой он удивил меня, что то меняется в голове, когда натягиваешь несвойственную тебе одежду, но думать об этом не хотелось. Мы посмеялись, посоветовали прекращать обувной бизнес и пошли своей дорогой, не зная ,что сами скоро окажемся в роли добычи.
А всё начиналось с барахолки, не менее достопримечательного места Владивостока.
«Балка» находилась на «Луговой», куда приводили разные дороги и трамвайные маршруты. Японские автомобили были редкостью, что такое пробки, люди и понятия не имели, но в воскресенье все пространство от Трамвайной улицы до Горной было залито людьми и машинами. Здесь всё продавалась и покупалась, китайские челноки с одноразовыми товарами встречались редко, больше было корейцев, прочно обосновавшихся в овощных рядах, ну и конечно моряков и рыбаков ,посетивших загнивающие капстраны. Особым спросом пользовались сингапурские майки, японские магнитофоны, кроссовки и конечно джинсы. Это не литовское дерьмо типа «Мильтонс», за которым выстраивались очереди в универмагах, а настоящие американские джинсы, изрядно потолкавшись, мы с Гансом долго рассматривали это заграничное чудо в фирменном пакете, но цена в 120—150 рублей казалась очень далёкой.
Я не следил за модой, скорее инстинктивно чувствовал её, когда многие носили клёш и заказывали в модельных мастерских туфли на высокой платформе, я купил остроносые ботинки с небольшим каблуком на тонкой подошве и ходил в строгом костюме, через полгода так одевалась продвинутая молодёжь Владивостока, добавляя к костюму очень тонкий галстук и выбривая виски.
Ганс одевался своеобразно, редко носил стандартные вещи, пиджак только с брюками другого цвета, если требовался галстук, то одевал бабочку.
В чём то мы были похожи: воспитывали нас матери без отцов, я неплохо играл в футбол и разыгрывал в волейболе, но всё забросил из за частых переездов, Ганс бросил бокс и гимнастику, хотя мог добиться хороших результатов, у нас почти полностью отсутствовал музыкальный слух, что мы неоднократно доказывали, горланя что то на вечеринках, любили группу «Pink Floyd» и не любили лишние вопросы и дешёвое панибратство.
Но Андрей обладал удивительным качеством, он ничего не боялся, вернее всегда мог победить свой страх.
Зимой после новогодних праздников, мы засиделись в общежитии и уже собирались уходить, когда в коридоре раздались страшные удары и вопли, я вышел из комнаты и оцепенел от ужаса. В мою сторону двигался Федя Фирсов, размахивая здоровенными кулаками, сметая со стен плакаты и горшки с цветами, он барабанил в дверь, орал как раненый Кинг-Конг и двигался дальше. Четверокурсника Фёдора Фирсова знали все, он висел на доске почёта как отличник и призёр многих соревнований по десятиборью. Но, когда этот вундеркинд с плечами мамонта напивался, лучше быть в другом месте, он никого не узнавал – поэтому никто и не вмешивался, даже комендант, закрывали двери и ждали, когда Федя переколотя всё что возникало на его пути, спокойно засыпал в каком-нибудь углу, тащили в кровать, а утром он ничего не помнил и сожалел, если причинил кому то увечья.