Князь Барбашин

– Что ж я, дядя, собственному здоровью враг?

Такой нетривиальный ответ поверг на несколько мгновений царедворца в оторопь. Но он быстро пришёл в себя:

– Ты не юли. Испокон веков на Руси были князья – правители земель и великий князь, как старший среди равных. Цезарем же был басилевс ромейский. И творил он часто беззаконие, ибо власть свою исчислял по божему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению. Мол, басилевс – наместник Бога на земле.

– Оттого и рухнула та империя, что не побожески басилевсы поступали. Ибо слаб человек, а власть его развращает. И абсолютная власть развращает абсолютно. Но два Рима пали по грехам своим, так зачем же нам их грехи на себя примерять? Да, всякая власть от бога, и потому самодержец, помазанием от Духа Святого, правит страной согласно законам богоустановленным. Но если он заповеди божеские рушит, то какой же он тогда помазанник божий?

– Ересь речешь, племяшь.

– Себе-то не лги, дядя. Все бояры хотят власть государя окоротить, а себе воли побольше выбить. Только вот беда – такие царства долго не живут, сами себя рушат. И ты это не хуже меня знаешь, как и то, что царь должен быть выше прочих знатных людей, словно судия над ними, но и ему надлежит границы власти знать.

– И кто же ему эти границы установит, если его власть от бога?

– Мы, его подручные, строго по заповедям божественным. Ромейские императоры презрели границы власти. За то господь и покарал их, лишив империи, а на святую Софию, нам в назидание, возложил полумесяц вместо креста.

– Словами жонглировать ты горазд, а что же ты предложишь конкретного? Молчишь? То-то же! С той поры, как понаехали греки при покойном государе – многое поменялось на Руси, и не всё в лучшую сторону. В том, что царь на Руси надобен – многие согласны. И я в том числе. Но при этом я мыслю так: не должно быть всей власти у одного. Должен он к знатному сословию прислушиваться, а знатные люди иметь право на отъезд, коли не по нраву правитель придётся, и защиту прав своих, пусть и через силу воинскую.

– Эх, дядя, – печально выдохнул Андрей. – Вон, ляхи, сколь побед упустили от того, что магнатерия заместо службы вольности свои отстаивала, да королю восстанием грозила. И сколь ещё упустит, взрастив тем самым своих-же могильщиков, потому как не будет такое царство стойко. Съедят его его-же более сильные соседи, и не подавятся. Что далеко ходить: вон, семь летов назад предлагал уже император поделить ляшские земли на троих. Повезло тогда ляхам, поменялись его взгляды. Тут и Сигизмунд подсуетился, и мы под Оршей оплошали, и магистр своего отбить не смог. Но придёт время, и не вывернуться будет Польше с её королём-марионеткой и всесильем шляхты. Придут и разберут по частям.

А предложить мне есть что! К примеру: cудопроизводство по типу того, как государь в Новгороде устроил, я бы предложил на всю Русь распространить. И чтобы главные вопросы не один царь, а вся земля решала. Соборно, так сказать. Для чего собирать выборных от всех земств и всех сословий в столицу. На Земский собор. Мол, не один царь решил да бояре, а вся земля русская приговорила.

Царский-же титул государю нужен, в том я уверен. Тем самым Русь продемонстрирует полную свою независимость от Орды и, более того, равенство с нею, а то ныне всякий поганый кочевник выше по чину, чем государь московский значится. А в отношениях с закатными странами позволит занять существенно иную позицию, ведь став цезарем, русский самодержец тем самым встанет вровень с единственным в Европе императором – германским. И тому же ляшскому королю, рано или поздно, но придётся смотреть на его царское величие снизу вверх, как и полагает титул кесаря.

– Поганый кочевник – это хан крымский? – криво усмехнулся Шуйский. – Низко же ты царя ордынского – чингизида – почитаешь.

– Чингизид и что с того? Я рюрикович, и считаю себя выше всяких чингизидов. Да и не про хана речь. Что там хан! Какой-то Ширин, подданый этого хана, с нашим государем местничает. Потому что для них, видите ли, московский великий князь, такой же улусник хана, как и они сами, а потому с ним можно и старшинством посчитаться. А хан крымский – это ведь уровень лесного разбойника, которого вешать надобно на первом попавшемся суку, а не поминки ему слать. А мы всё боимся черту от Оки сдвинуть.

– Как ты там сказал? Себе-то не лги. Куда твой братец единоутробный ныне поехал? Крепость Воронеж ставить. Как бы далече тот Воронеж от Оки-то. Всему своё время, сам ведь говорил, потому как поспешишь, лишь народишко посмешишь. А вот насчёт вышесказанного так скажу: молод ты ещё в такие вопросы лезть. Выпороть бы тебя, да поздно – Шигона уже Василию все уши про царский титул прожужжал. А тому в душу запало. Он и без того во многих грамотках себя царём писал, а ныне совсем возгордился. Ох и заварил ты Ондрюшка кашу. Есть ведь и те, кому это очень не понравится, те, кто не признаёт за государем царского титулования. Вот не удивлюсь, ежели отравят тебя на ближайшем пиру. Просто в отместку.

– И что делать?

– Раньше думать надо было. А ныне либо больным сказаться, чтобы на пиры не звали, либо в наместничество своё отъехать. А мы уж тут по-стариковски думать будем.

– Думать, это хорошо, но всё же скажу тебе дядя ещё раз, что боярская вольница до добра не доведёт. Впрочем, как и деспотия, не ограниченная никакими правилами. Проблема лишь в том, что идеального решения не существует. А то, что работало вчера – завтра может стать вредным.

Говоря это, Андрей старательно прятал от проницательного родственника взгляд, в котором светилось торжество. Как же, не думал, он! Думал, крепко думал, но политические реформы требовалось запускать уже сейчас, а не ждать, когда они окончательно вызреют. Обретение царского титула имело значение не только для внешней, но и для внутренней политики тоже: став царем, государь поднимался на недосягаемую высоту над многочисленными князьями, в том числе и над потомками великих князей. И это было очень важно для продолжавшейся централизации страны, которая всё ещё не стала единой, вопреки учебникам истории. Потому он и пошёл на риск, вбросив информацию через Шигону и Вассиана. Ну а как иначе, без церкви-то? Без церкви в этом вопросе точно не обойтись. Зато, когда думать будут, пусть заодно и вопрос о частной собственности поднимут, дабы не мог царь, лишь по прихоти своей, хорошие куски у подданых отрывать. Уж эту-то идею он надеялся, что бояре дожмут и без него. Как-никак, а сами заинтересованы. А то вон и нынешний великий князь мягко стелет, да жёстко спать выходит. Не смог Василий Иванович спокойно пройти мимо известий о стеклодувной мастерской, дающей в карман подданного немалую прибыль, да и намекнул так прозрачно о казённом заводике для дворцовых нужд. Пришлось отдавать мастеров на сторону, ведь от таких намёков без веских причин не отказываются. Нашли те умельцы в государевых вотчинах подходящий песочек, да и поставили там гутню, которая ныне уже пол-Москвы стеклом обеспечивает. Одно радует, потребности в стекле росли не по дням, а по часам, так что больших потерь от появления конкурента Андрей и не почувствовал, но осадочек, как говорится, остался.

Так что пусть бояре о частном владении позаботятся. А суд пэров – это для знатных людей весомая гарантия, что уж совсем-то беззакония не будет, по крайней мере, по отношению к ним. А то все эти воля царя – воля бога Андрея самого не устраивала. Впрочем, боярская вольница его устраивала ещё меньше. Ему тут только Семибоярщины недоставало. Повидал он в лихие девяностые семибанкирщу – до сих пор плеваться хочется.

Правда, основная проблема тут заключалась в том, что со времён Ивана III Васильевича, образцом для подражания на Руси была выбрана не только умершая давным-давно Ромейская империя, но и ныне существующая империя турецкая. А вот там вообще не существовало понятия родовой аристократии. Султан был вправе назначать на высшие государственные посты любого кандидата (пусть даже самого низкого происхождения) по своему выбору, и жизнь этих чиновников всецело находилась в руках падишаха. Султан был единственным источником власти в стране, и его власть была абсолютной, ничем не ограниченной. Он вел страну от победы к победе совершенно самостоятельно и не нуждаясь в том, чтобы кто-либо обсуждал и утверждал его решения. И, как можно понять, Василию Ивановичу был более по сердцу именно этот пример.