Страница 20 из 73
В общем, я безумно хотела, чтобы он посадил меня к себе на коленки, как делал отец нашей тогдашней соседки, к которой я порой приходила в гости поиграть, и улыбнулся мне. От отказов было обидно, но я всегда успокаивала себя тем, что мой папа просто человек такой.
Он бы никого не стал сажать себе на коленки, его коленки не для того нужны этому миру!
Именно так я сказала миссис Грамбл, на что в ответ получила порцию издевательского смеха.
– Молодого господина и госпожу он все детство сажал себе на коленки – по коленке на ребенка! – и рассказывал об истории образования королевства! – поделилась воспоминаниями женщина, – Гладил их по темным головкам и очень гордился, что они запоминали все, что он говорил. Эх, были времена! – кривовато усмехнулась она, но тут же скисла, наткнувшись на меня взглядом, – А потом родилась ты.
Я не поверила. Это было слишком несправедливо, чтобы я могла в это поверить. Так что я побежала к сестре, спросить ее, правда ли это. Я уже тогда знала, что Деймос мог бы соврать, просто чтобы я расплакалась, а Октасии, чтобы довести меня до слез, всегда хватало и правды.
И правда меня буквально сломала. Я помню, как подломились ноги, после ее равнодушного: «Да, так все и было». Так все и было. Но почему не со мной?..
И меня накрыла душная, давящая и сжигающая все на своем пути зависть. И когда я говорю «сжигающая все на своем пути» – это не в переносном смысле, к сожалению. Я не могла думать ни о чем другом, кроме того, что что-то дорогое мне, важное мне, доставалось кому-то, но только не мне. Тогда я не понимала, в чем дело. Я ведь тоже его дочь! Я ведь точно такой же его ребенок! Почему только я раз за разом получаю отказ?
Я ревела, не сдерживаясь, запачкала соплями единственное красивое кружевное платье, которое носила только когда ходила к отцу. Я ревела, но упорно шла по дому, пробираясь во все открытые комнаты, и забирала самое дорогое, что было у домочатцев, пряча это все в холщовый мешок. Я стащила мягкую куклу Октасии, которую ей когда-то сшила миссис Грамбл; стащила детские рисунки двойняшек, которые миссис Грамбл любовно хранила на стене своей каморки; стащила у Деймоса единственный оставшийся портрет нашего прославленного прадеда, которым тот восхищался… И стащила у отца деревянные четки, которые он почти всегда носил с собой, тихонько перебирая.
Я вывалила все это в чан, облила маслом, вынесла во двор и заорала, привлекая их внимание.
А потом, все так же плача и размазывая сопли, прямо на их глазах сожгла все их добро к чертовой матери. Отец стоял с белым, каменным лицом, пока Деймос, откинув меня в сторону, не смотря на жар, тянул руки к сестренкиной кукле, пытаясь достать ее из огня. Сама Октасия после этого не разговаривала со мной год, Деймос задирал при каждой встрече, отец стал еще более холоден, а миссис Грамбл доставала розги при любой моей оплошности.
Уже на следующий день мне стало безумно стыдно, и стыдно, на самом деле, было до сих пор, не смотря на все такую же сильную обиду. Но ничего уже было не исправить, как бы я ни извинялась после.
К счастью, приступы зависти случались у меня не так уж часто, но каждый был разрушительным и нес за собой не самые хорошие последствия.
И вот теперь, глядя как Икел в виде длинношеей белой птицы, которую до того показывал только мне, ластится к Диане, я чувствовала, как внутри, пока несмело, но начинает разгораться пожар.
К счастью, мне уже было не шесть лет, так что, пусть с трудом, но я выдавила из себя кривоватую улыбочку. Правда еду доставать не спешила.
Последнюю неделю между мной и отцом воцарилось очень хрупкое, но все же перемирие. Началось все с того, что я переехала к дяде Дони. Он давно уже мне это предлагал, но я отказывалась, боясь, что это разрушит и без того не слишком крепкую связь с семьей. Теперь же я знала, что он тоже моя семья.
Не могу сказать, что меня это сразу обрадовало. Я много раз с самого детства рассказывала дяде Дони, как мечтаю о семье, которая бы меня любила, и что конкретно мешало ему сказать мне, что у меня есть дядя, который меня любит, понять мне было сложно. И все же я подавила первую обиду. Так или иначе, но он всегда с нашей первой встречи был рядом и всегда предлагал мне свою заботу и внимание. В общем, я воспользовалась предложением и переехала в его, на удивление, довольно приличную квартирку.
Рассказывать о том, что я знаю, что он мамин брат, я не спешила. Не знаю почему. Просто не спешила.
Конечно, я сразу решила найти работу, чтобы не сидеть у дяди Дони на шее, хотя он был не то что не против, а даже, кажется, рад. Когда я жила у отца, от меня ждали, что я найду себе достойное занятие и уважаемую профессию, но откровенно говоря, в уважаемых профессиях меня особо-то не ждали, и все попытки найти приличное место заканчивались ожидаемым провалом. В некоторые места меня до сих пор даже на порог не пускали…
Теперь же впечатление производить ни на кого не надо было, так что я решила найти самое недостойное занятие и гордо всем рассказывать, что дочь того самого Роттера!
Выбор был между проституткой, скоморохом и воровкой. Но, конечно, пока я решала, какой род деятельности младшей дочери доставит семье больше головной боли, отец без дела не сидел. Уже на следующий день меня опять торжественно приволокли пред его темны очи. И, как ни странно, поговорили мы спокойно. Я честно ему сказала, что поживу у дяди, пока не найду себе работу. Он на это только кивнул. И с тех пор мы не виделись.
Я бы должна радоваться, ведь именно этого и добивалась… Но как всегда и бывает, то, что ты хочешь случается не так, как ты хочешь. Спокойный разговор оставил даже больше раздражения, чем скандал с запиранием меня в комнате для раздумий.
Я пока не готова была анализировать почему. Пока что мне просто очень хотелось встретиться с Икелом, погулять с ним по Лесу и… и может даже поцеловаться еще раз!
И, глядя, как он укладывает голову на колени к слегка раздраженной, но смирившейся с повышенным вниманием Диане, и преданно заглядывает ей в глаза, я очень четко осознала, что почему-то считала себя особенной для него и очень сильно ошиблась.
Пусть я знала, что это только на время его линьки, что скоро уже он улетит и вряд ли захочет вернуться. На это время я все равно была уверена, что он… ну, немножко мой. И больше ни на каплю не чей-то еще. Возможно именно поэтому мне так хотелось к нему – он был моим островком уверенности в собственной нужности. Я его кормила, я с ним гуляла, меня он целовал и только мне показывал свою вторую ипостась. Мои руки он обвивал шеей, на мои плечи клал голову со странным наростом, в моих глазах искал жалость и понимание, играя в напуганного робкого мальчика. Меня брал за руку, переплетая пальцы.
А вчера я не пришла, и вот он уже давит на жалость другой. Мне ли его обвинять, ведь это по моей вине он застрял здесь? Мне ли его обвинять, что он старается обезопасить себя?
Но все эти разумные доводы с каждой секундой тонули и захлебывались в огромном наплыве зависти.
Почему всегда Диана?
Улыбка дрожала и превращалась в оскал, но я стоически держалась. Мне хотелось накинуться на подругу и расцарапать ей лицо с криками: «Ну почему-у-у опять ты-ы-ы?!..», но я держалась. Держалась, потому что это была моя милая, моя прекрасная Диана, и будь у меня длинная шея, я бы ей тоже вокруг нее обвивалась.
– С тобой все в порядке? – участливо спросила подруга и озадачено нахмурилась, – Тебя тошнит? Ты как-то странно кряхтишь.
Она оттолкнула голову лебедя и подошла ко мне, прикладывая холодную ладонь ко лбу. Напряжение слегка отпустило, и я поторопилась обнять ее за пояс, притягивая к себе и утыкаясь лицом в живот. Моя милая Диана! Я бы тоже выбрала тебя. Почему все всегда выбирают тебя?..
– Меня мучает запор, – просипела я.
Так было всегда. Не то что бы меня часто привлекали мальчики. Меня обычно привлекал только один «мальчик», но чувства к нему всегда были немного… платонические. И слава богу! Теперь, при мысли о том, что я чуть не поцеловала собственного дядю, неловко мне было даже еще больше, чем раньше! Господи, только бы он не узнал… В общем, мое сердце всегда было отдано ему, но это не значит, что на симпатичных местных парней я не заглядывалась. Заглядывалась порой!