Библиотека. Повести

– Конечно. Запишитесь в библиотеку.

Назыров изобразил на лице разочарование и, когда девушка отдалилась на достаточное расстояние, по-русски выразил свои чувства в витиеватом матерном выражении. Он умел ругаться и по-татарски, но никогда этого не делал. Татары употребляли такие выражения в конкретных случаях, чтобы оскорбить, а русские просто колебали воздух, выражая эмоции. Или вообще просто так, вместо междометий.

Но сдаваться капитан не собирался. В конце концов, подбивать клинья под даму сердца под видом посещения библиотеки – вовсе не такая плохая идея.

Скрепкин и Вэвэ, конечно, сделали кислые лица, когда он пришёл записываться, но всё же вякнуть, что тот не из их района не рискнули. А Владик почему-то вспомнил книжку Гашека и его знаменитого солдата Швейка. Там была история про то, как тот торговал собаками. И фигурировал некий тайный агент полиции Бретшнейдер, который, пытаясь уличить Швейка в измене Австро-Венгерской империи, завёл с ним близкое знакомство и для этого регулярно покупал у него псов. Они же, оголодав, его и сожрали. Примерно такую аналогию Скрепкин видел и во внезапно возникшей у мента тяге к чтению. Единственное, что книги не могли сделать с Назыровым – это его съесть. И Вэвэ с Владиком, не сговариваясь, сожалели, что у тех нет зубов. Но Игнат по этому поводу и в ус не дул. Убийство Колибри, хочешь не хочешь, ему надо было разруливать, а ведь и по другим делам работы хватало. Однако начальство, слава богу, по этому эпизоду особенно не дёргало, и предложенная Игнатом идея «внедрения» в библиотеку и разработки связей покойного была сочтена разумным, хотя с точки зрения затраты времени небесспорным шагом.

Если смотреть правде в глаза, освобождение Скрепкина из СИЗО сильно подпортило планы «убойного» отдела. Побудь тот хотя бы ещё чуть-чуть в камере среди правильных пацанов, глядишь, и написал бы чистосердечное признание, теперь же его повторное задержание без новых улик стало бы полным обломом. А этих улик как раз и не было.

Надо отдать должное, сыщики добросовестно провели следственную работу. Опросили соседей, отработали ближайшие связи убитого, но ничего путного не нашли. Многое можно было списать и на простое невезение. Впрочем, оно почти всегда сопровождает любое следствие. Например, видеокамера при входе в подъезд престижного дома убитого, как назло, была неисправна. И это была не случайная, единичная поломка. В последние месяцы неисправности возникали с завидной регулярностью. Конечно, их быстро устраняли, жильцы получали порцию формальных извинений, но днём раньше, днём позже, а история повторялась снова. И они (жильцы) уже собрались обращаться в свою управляющую контору с просьбой поменять организацию, занимающуюся видеокамерами. Им было неведомо, что нечто подобное происходило в элитных домах, офисах, магазинах, находящихся по соседству. Да и откуда же им было знать, что их район стал ареной конкурентной борьбы двух компаний, устанавливающих и обслуживающих видеонаблюдение, «Аквилона А» и «High-Tech Security». И сыщикам приходилось надеяться только на сведения дотошной, всевидящей и всезнающей консьержки, которая вне зависимости от того, работала или нет камера слежения, вела свою сверхнадёжную, прошедшую закалку сталинскими временами бухгалтерию. Но она поклялась ментам, что никто из посторонних во время убийства в подъезд не заходил. Более того, продемонстрировала тетрадь, в которой были аккуратно зарегистрированы по времени, номеру квартиры и по фамилии входящие в дом, но не живущие в нём лица.

Одна беда, следствие не знало, что таких тетрадей у неё две. Одна, так сказать, для парадного, а другая для чёрного входа. Но показывать милиции вторую она не собиралась. И всё это потому, что её внук отбывал наказание в Мордовии за квартирную кражу, которую, как она считала, не совершал. А, кроме того, этот «чёрный» кондуит мог пригодиться ей самой. Как пригодились в одной известной истории ордера на конфискованную мебель архивисту Коробейникову. Люди-то в доме Скрепкина жили небедные, и ходили к ним такие же. А не все, понимаете ли, хотят, чтобы знали, что к ним кто-то приходил. Или, наоборот, они к кому-то. Мужья там всякие или жёны. Вот ушлая дама и имела, то в виде «добровольных» пожертвований, то вследствие ненавязчивого шантажа, за участие в пакте о нераспространении информации вполне весомый «чёрный» нал. Но всё-таки всех, чтобы те потом не могли отрицать факты, регистрировала в отдельной тетрадке. А то, что от сокрытия информации могли пострадать интересы следствия, ей было по барабану. И сыщики не имели ни малейшего понятия, куда копать.

А следователь Безруков вообще не особенно волновался. Проще говоря, не брал себе в голову. Убитого парня ему, в общем-то, было жалко, но он не видел в связи с этим причины сажать, ради «галочки», производящего безобидное впечатление Скрепкина. В конце концов, одним «висяком» больше, одним меньше, один хрен.

Но сам главный подозреваемый не собирался успокаиваться. Впрочем, и на помощь следствия он тоже не надеялся. Слава богу, что его самого хотя бы отпустили. Правда, его дилетантские, повторяющие работу сыщиков попытки выяснить что-то у соседей тоже ни к чему не привели. Он рассчитывал, что с ним они, может быть, будут откровеннее, но ошибался. Соседи или ничего не знали, или не хотели говорить. Они были обеспеченными людьми и охраняли, как зверьё, только самих себя и только свою территорию. А кто, кого и зачем где-то там, пусть даже по соседству, зарезал, их не волновало. Не хватало ещё и показания давать. Не повезло ему и с консьержкой. И хотя ей нравился этот интеллигентный Владик, и она сожалела о гибели Жени, впутывать в дело о варварском убийстве двух милейших и без сомнения законопослушных граждан, заходивших в подъезд во время преступления, не собиралась. Мужчину она видела и раньше, а женщину в первый раз, но подозревать их в том, что они могли кого-то убить…

И всё-таки Скрепкину, как любому новичку, повезло. В некотором отдалении от элитного дома Владика стояла обыкновенная двенадцатиэтажка времён застоя. И жил в ней дядя Муся. Но «жил» – это как посмотреть… Скорее обитал в подъезде на матрасе на лестничной площадке между четвёртым и пятым этажом недалеко от квартиры, в которой был прописан, и из которой его выперла собственная дочь. И звали его вовсе не Муся, а Николай Иванович Мусин, когда-то вполне уважаемый человек, персональный пенсионер российского значения, правда, сильно пьющий. А дядей Мусей он стал из-за глупого стечения обстоятельств и с лёгкой руки семилетнего мальчонки, гордого тем, что родители первый раз в жизни доверили ему самостоятельно вынести мусор. А у мусорных баков, как назло, в этот момент по своим делам крутился злополучный Мусин. Понятно, что мамаша, коршуном глядящая из окна, чтобы, не дай бог, кто-то не обидел её чадо, увидев Николая Ивановича, заорала на весь двор: «Мусин! Отвали! Дай мальчику подойти». А тому её пацан и даром не был нужен. Только мальчику послышалось не Мусин, а Муся, как звали кошку на даче, и, как хорошо воспитанный ребёнок, он с тех пор стал приветствовать своего знакомого словами: «Здравствуйте, дядя Муся». Так это прозвище, как его хозяин не злился, и прилипло.

Но у двенадцатиэтажки мусорные баки были не Мусинова калибра. Другое дело те, что появились рядом с построенными престижными хибарами. И после нескольких словесных конфликтов, а то и драк с себе подобными, контроль над элитной мусоркой остался за Николаем Ивановичем.

С сыщиками ему встретиться не пришлось. Он держал ушки на макушке и, прослышав про убийство, на несколько дней залёг на дно – от греха подальше. А когда вернулся на место постоянного пребывания и встретил знакомого ему Скрепкина, то, хотя и небескорыстно, но был готов поделиться любой значимой информацией. Это же не с полицией-милицией говорить. Впрочем, как оказалось, и он знал немного. Потому что в день убийства набухался и валялся в отключке у приятеля в подвале. Разочарованный Скрепкин уже собирался распрощаться с дядей Мусей и сунул тому несколько купюр на «сосудорасширяющую» тинктуру, как тот, благодарно пошуршав деньгами, бросил: