Прищеп Пекарика

Мне его высказывание показалось непонятным. И я спросил:

– А если кто-то захочет вселиться в мое тело, пока меня в нем нет, то он этого сделать без моего согласия не сможет?

– Не сомневайся, – отмахнулся Многоликий от меня, как от непонятливого ребенка, – Таковы законы.

– Но что тогда может меня заставить разрешить другой сущности войти в мое тело? – решил я переспросить.

– Отсутствие знаний и страх. Кое-какие знания ты уже получил. А страх при минимуме знаний может привести к положительному эффекту для претендента. Тебе надо точно знать, что, если ты пожелаешь вернуться, ты всегда вернешься.

Я не совсем понял, и он уточнил:

– Все просто. Это рассчитано на профанов. Можно, например, совершить сделку по обмену телами, посулив что-то, или сделать это при помощи угрозы расправы над близкими людьми… а, впрочем, зачем я тебе это говорю? Тебе же это не нужно, – в его голосе звучали то ли ирония, то ли сарказм. Я же почувствовал подвох, и мою душу пронзило недоверие, – Зря, – констатировал голос, – Это от души. Хотел предупредить по поводу излишнего любопытства.

Я тут же возразил ему, что это не просто любопытство, это научный интерес.

– Да? – булькнул он, – Ты сам-то в это веришь?

– Уже не знаю, – ответил я искренне, – А ты-то сам как переходишь из тела в тело?

– Я? – он даже удивился, – Да таких обреченных на смерть во все времена и во всех странах – миллионы. И тогда, когда они уже готовы, ничего не стоит посулить им – позаботиться об их ближних, чтобы они дали свое согласие… здесь – в этой действительности: в то время, когда их тела находятся в состоянии физиологической бессознательности, то есть сна. Потом, когда они просыпаются, они могут и не помнить, что с ними происходило, но коррекция причинно-следственных связей и их информационно-энергетическое наполнение для данного континуума свершилось, а, значит, само действо уже в работе.

– А потом? – я спрашивал машинально, не задумываясь особо о смысле, – Что ты делаешь потом? Ведь для того, чтобы человеку пойти на это, нужны причины? Как ты решаешь эти проблемы, попав в тело обреченного на смерть?

– Причины важны душе, а не телу. Новая душа, вселившаяся в тело, поскольку постольку обременена теми заботами, что были у прежней. Она почти свободна от них: к памяти физического тела, к его вывертам, с одной стороны, привыкаешь, а с другой – дрессируешь его, поелику хватает сил. – Но ведь тело-то остается в тех же самых условиях, – недоумевал я, – А как же «бытие определяет сознание»?

– Мало ли стран на земле, куда можно податься с моим вселенским знанием и многовековым жизненным опытом? Веришь ли? – в его словах снова прозвучал сарказм. Я заметил, что мой собеседник становится все более и более прозрачным, – Прощай, – проник еще раз в мое сознание его голос, – Подумай над тем, что узнал…

Еще бы, – возмутился Пекарик, сделав соответствующий кивок головой и посмотрев на Михаила Моисеевича, словно искал в его взгляде поддержку, – Попробовал бы я не думать… – он замолчал, видимо, остро переживая этот самый момент, но совсем недолго, после чего продолжил, – Через пару секунд странная сущность исчезла окончательно. «Что он хотел сказать? – недоумевал я, – Что я смогу попасть в тело Дарского либо с его согласия, либо обманом?» А ведь я где-то догадывался об этом. Нет, я всегда подспудно знал. Рассуждения вызывали во мне все новые и новые вопросы. Они как живые циркулировали, повторяясь в разных комбинациях. Чаще всех в потоке сознания возникала фраза «увижу ли я его снова?» Но вдруг возникла пауза. Появилось напряжение, требующее повышенного внимания.

– Если захочешь, увидишь, – проник в сознание уже знакомый голос, – Всему свое время.

10.

Звонить Лере Дарский не стал. Пусть сама. Догадался: с ее инициативностью лучше не конкурировать. Себе дороже.

Она набрала его около трех.

– Привет. Ну, что? Ты свободен уже?

– Для тебя да, – он улыбнулся напору в ее голосе.

– Так чего не звонишь? А я все жду-жду. Думаю – вот-вот…

Это «звонишь» резануло ухо. Как-то неприятно стало на мгновение. Но тут же молодость – с ее толерантностью, когда речь идет о представителе противоположного пола – попыталась закапсулировать неприятие в глубокой темноте бессознательности, чтобы, может быть, не вспомнить о нем никогда. «А может, и достать когда-нибудь, как карту из рукава. В нужный момент. Когда понадобится уколоть побольнее… – заявил о себе сарказм, – Вот оно – профессиональное мышление, – подумал Дарский, – Я уже не могу не обратить внимания на собственные слабости, не анализируя их последствий».

– Але? Саша? Ты куда пропал? Ау-у?

– Да, вообще-то, здесь – на том же самом месте, – не сдержал он снова улыбку.

– Ну? Так, где встретимся? – для проформы спросила Лера, но тут же без всякого промежутка выпалила с восторгом, будто что-то приятное вспомнив, – А давай в «Патио пицце»! Знаешь?

– На центральном?

– Ну да. В четыре.

«Не спросила – успею-не успею… Да и вообще: может, я еще не все дела поделал? – вплыло неожиданно в сознание. Александр даже удивился. Никогда раньше такие оплошности девиц не были поводом для критики – подумаешь, глупа или невоспитанна – жить, что ли, с ней? – Да ну его… – удивленно отмахнулся он, – Занудство какое-то».

– Хорошо, Лера. Я успею.

Короткие гудки возникли, показалось, без паузы, и последние мысли почему-то стали пульсировать за пределами сознания, проживая собственную автономную от него жизнь и создавая внутренний дискомфорт: «Подумаешь, глупа или невоспитанна… подумаешь, глупа или невоспитанна… подумаешь… жить, что ли, с ней?.. жить, что ли…» Это не то чтобы удивляло. Такое происходило и до сегодняшнего дня. Удивляло другое. «Странно, – думал Александр, – Почему я зацикливаюсь на этом? Никогда же до сих пор со мной такого не происходило». Он машинально усмехнулся. В сознании промелькнул вопрос. Шутливая фраза, которой его друзья периодически потчевали друг друга, когда кто-то из них позволял своей даме то, чего позволять, казалось бы, с точки зрения здравого рассудка не следовало: «Может, это любовь?» Собственная усмешка показалась оскорбительной. Чувствовалась подоплека какая-то. Не хотелось выглядеть лохом даже в собственных глазах. Рациональные знания, не говоря уже о возмущенной интуиции, подсказывали, что такой разворот событий не в его пользу. Что быть ведомым не его амплуа. Что он завянет от тоски, если свяжется с ней. Но колесо судьбы Валерии, провернувшись, уже захватило и намотало, как убийственный шарф Айседоры Дункан, часть его жизни на себя, не давая опомниться. И он, слегка придушенный, вряд ли уже готов был по-настоящему сопротивляться, потому что не вполне соображал – чему и зачем.

Спустившись по лестнице и пройдя по обширному вестибюлю первого этажа, Александр вышел из здания под огромный козырек главного корпуса. Окружающая картина, которая утром так поражала сюрреалистичной красотой и таинственностью, возымела теперь вид переходной фазы бытия. «Фазы дохлой кошки, – пришла парадоксальная ассоциация, – задавленной только что и лежащей на дороге в ожидании неизбежной фрагментации и последующего тления». Оттепель сняла с веток хрустальное покрытие, и они, затрапезно чернея влагой, представляли жалкое зрелище. А на тротуар, расстелившийся внизу грязной полосой, от посыпания песком с солью, даже смотреть не хотелось. «Вот это радость! – вдруг дошло до сознания, – Я же, кажется, должен на крыльях летать? Вот именно, – увидел он зеленый крест аптеки впереди, – я должен половину ее запаса презервативов скупить».

Улыбка получилась кислой, и неожиданно в сознание закралась мысль, что здесь что-то не так. Перед глазами возникло лицо, а потом и вся фигура Леры. Особенно ноги в ботфортах. И особенно та их часть, что между сапогами и юбкой. Почему-то задранной вверх. Да так, что видны были черные кружева желтых трусиков. В тон куртки и юбки. «Эстет, черт побери», – усмехнулся: пришло понимание того, что время от последней встречи с женщиной уже исчисляется целым месяцем. Да и встреча – стыдно вспоминать – пьяная и скомканная, как видавшая виды простынь, на которой они кувыркались. «Даже не то, чтобы стыдно, – опровергнул себя, – скорее, противно…»