Наваждение

Настя открыла глаза и потянулась, будто выдавливая из себя остатки ночи. Ощутила приятную истому в соскучившихся по движению мышцах. Поднялась и пошла в ванную. Прохладные упругие струи воды вызвали рефлексивный вдох и выдох, окончательно освободив ее от последних следов только что волновавшей жизни. Той. Чтобы окончательно вернуть в эту.

6.

Миновав пять или шесть остановок, Максим вышел. Перемкнуло – подумал, что до музыкального театра можно пройтись и пешком. А потом – либо подняться наверх, к площади Республики, либо продолжить путь к Городскому Валу. А уж там и до центрального проспекта рукой подать. Но преодолев пару пролетов общественного транспорта пешком, он передумал. Начинавшееся здесь строительство ветки метро удручающе портило внешний вид улицы. А дальше – вся она вообще представляла собой строительную площадку. Старые дома по обеим сторонам сносили, и на их месте рыли котлованы, устанавливали рядом с ними огромные краны, забивали сваи. Он видел все это как-то между прочим. И видел и не видел, потому что сознание через чувства к Людочкиному фортелю, снова оживило в себе образы ночи – с субботы на воскресенье. «Будет ли за этим какое-то продолжение? – периодически обращался к невидимому собеседнику Максим. Он перелопачивал и перелопачивал в памяти отдельные, казавшиеся значимыми, слова и фразы ночной незнакомки, впечатанные в подсознание так, словно высечены были на кусках темных гранитных плит. Вопрос не то чтобы не имел ответа. Просто ответ для интуиции – для ее высшей иррациональной чувствительности – был очевидным. А для низшей – для эмоций – неочевидным и бесформенным. Эмоциям, чтобы пришло понимание, все нужно было сначала пощупать. Руками ли, глазами – все равно. Лишь бы был контакт. А уж потом – после этого ощупывания – можно и рациональный ум подключать. «Одно только «я – Смерть и Возрождение» чего стоит, – подумал, – А эта фраза: «Я пришла не за тобой, я пришла к тебе»? Что она этим хотела сказать? – у Максима, как и тогда – ночью – екнуло сердце, – Не-ет. Не может быть».

Какое-то время он шел совсем потерявшись. Даже не думал ни о чем, так мысль его поразила. Но вдруг в глубинах его бессознательной сути из всего того, из чего он сознательно пытался слепить нечто, что смогло бы удовлетворить страждущий истины ум, возникло озарение. Даже Архимед вспомнился с его «эврикой». «Любовь!? – Максим даже остановился, – Точно! Вот это она и имела в виду, когда говорила, что она – смерть и возрождение. Любовь – это же слияние душ в одну. Это смерть – пусть на короткое время – эгоистической природы человека, обреченного на этот эгоизм через физическое тело… Вот же оно! – обрадовался, – Вот тебе и продолжение. Разве дошло бы до тебя то, что дошло, не будь этой ночи?» Ликование ума, пришедшее на смену угнетенному состоянию, правда, продержалось недолго. Ровно столько, сколько понадобилось, чтобы увидеть впереди – в сотне метров – остановку и оглянуться – «не идет ли рогатый». Потом пришлось бежать. Успел. Вошел в троллейбус даже не последним. От того, что спуртанул, и от того, что жарко было в салоне, на теле выступила испарина. И пока ехал, пришлось потерпеть.

Минут через пятнадцать Максим с удовольствием покинул транспорт, попав в объятия легкого, освежавшего тело ветерка, и по улице Городской Вал поднялся к центральному проспекту. А там уже повернул налево – в сторону универмага.

Очень хотелось пить. И от усилившегося тепла в мышцах – после того, как пришлось с полкилометра идти вверх по улице, и от допинга в парке: по закону равновесия он уже начинал беспокоить психику тревожными звоночками, требуя восстановления химической справедливости. «Перейти на другую сторону – что ли – в тень? – подумал Максим. Но тут же отказал себе в этом – понял бесполезность поступка, потому что открытого типа кафешка, в которой разливали пиво и которую он собирался осчастливить своим появлением, находилась сразу за универмагом, на пересекавшем проспект бульваре. И потому петлять уже не было смысла – оставалось совсем недалеко. Максим уже видел огромные желтые зонты с зеленоватыми логотипами. Видел под крайним из них – за столиком – стриженного наголо человека, сидевшего к нему спиной. И девушку напротив, которая, облокотившись, держала обеими руками стакан с чем-то ярко-желтым у лица и, скептически чему-то улыбалась. Он даже успел заразиться этой улыбкой – машинально воспроизвел ее. Но в какой-то момент, отреагировав, видимо, на движение, перевел взгляд влево…

То, что произошло дальше, в рамки обычного представления о реальности вряд ли могло уложиться. Он испытал настоящий шок, после чего все, чем только что жил, чем занят был его ум, вдруг приобрело совершенно иной смысл. В мгновение ока мир, будто сделав сальто-мортале, стал нереальным. Он превратился в общий едва различимый фон. Пропал проспект с истекавшим испарениями асфальтом и вымощенными искусственным камнем тротуарами. Дома. Деревья. Красивые – подраздетые солнцем – девушки. Исчезло желание выпить пива. Спрятаться в тень. Существование внутри прекратилось. Он весь находился там – в пяти шагах впереди себя. И только одно обстоятельство давало ощущение реальности жизни – возникшая в сознании фраза: «Не может быть». Она пульсировала в нем, болезненно отзываясь в каждой клеточке мозга, пораженного позавчерашним ночным неистовством. Это было настолько неправдоподобно, что вопрос – реально это или нет? – даже не возникал. Возник другой: «Может быть, я умер?» И появилось ощущение, что время стало странным образом замедляться, растягиваться, удлиняя происходившее событие.

За пару дней, которые прошли с того момента, Максим уже начал свыкаться с мыслью, что в бане, скорее всего, заснул от усталости и тепла, что воспоминание – результат очень яркого сновидения. Может быть, даже вещего. Но сегодня? Сейчас? Мысли – одна абсурднее другой вползали в сознание, пока, наконец, его не осенило: «Может быть, я еще и не просыпался? Может, до сих пор сплю?»

Как бы медленно ни пульсировали картинки в разгоряченной голове, перемежаясь с мыслями и оттягивая время, но его ритм все же неумолимо приближал Максима к развязке. А по мере приближения росло и росло удивление.

В какой-то момент он уже четко мог разглядеть детали лица. Видел след улыбки в глазах девушки от каких-то приятных размышлений. Те же, словно чуть припухшие, губы. Ту самую, едва заметную, родинку над верхней губой. Все – один в один – повторяло волновавший тело ночной образ. Только днем. При ярком солнечном свете.

«Галлюцинация? – мелькнуло в сознании, – Или все же сон? А может… – его даже внутренне передернуло от догадки, – Может, это проделки дьявола? Кто эта девушка? Настоящая ли она?» Вопросы следовали за вопросами, не дожидаясь ответов. Да и разве они могли быть – эти ответы? Разве можно было утвердительно что-то сказать? Вся внутренняя суть Максима, потеряв точку опоры в реальном мире, сама стала одним большим вопросом.

Пропустив прошедшую в шаге от него девушку, он развернулся и, как сомнамбула, пошел за ней, не соображая, что делает. Его увлекло, затянуло в омут не осознаваемых рассудком событий. Одно было ясно, как божий день – чувства к этому прекрасному существу были совсем не такие, какие испытывал к женщинам вообще.  Что-то было еще. Что-то, что не осознавалось, но имело непреодолимую власть. Это и пугало, и щемящим восторгом отзывалось в сердце. Сознание, пораженное увиденным чудом, ловило нюансы каждого движения. И изящных рук, с ладонями почти параллельно земле, которые балансировали в такт походке, забегая назад, будто девушка кого-то невидимого рядом поглаживала. И тонкой талии, раскачивавшейся – чуть вправо, чуть влево – в противовес бедрам, вытанцовывавшим свой дивный для глаз танец. И выточенных из самого совершенства ног в облегающих джинсах, плавно и в то же время пружинисто опережавших на невидимой линии одна другую. В его неосознаваемом понимании красоты женского тела – в эталоне, сформированном поколениями предков, передавших ему свою кровь, ее фигурка виделась шедевром. Он без задней мысли, эстетически наслаждался ею, разглядывая гармоничное сочетание упругих форм и подспудно чувствуя, что все это сотворено именно для него. Он улавливал какую-то связь, объединявшую эту юную женщину с его внутренним миром. Понимал ее всем своим существом. Словно что-то проснулось в нем. Что-то, соединившее прошлое, настоящее и будущее. Что-то доселе неведомое и в то же самое время такое знакомое. Понимал, что совершенно не знает ее. И одновременно видел в ней такое родное и близкое существо: такое свое – до ноющей боли в груди.