На гуме

– Доброе утро, – натянуто улыбнулась она.

– Доброе.

– Как ты себя чувствуешь?

– Плохо, но, думаю, лучше, чем выгляжу, – судя по ее ухмылке, я попал в яблочко.

Наскоро умывшись и выпив кофе, все разъехались по домам, предоставив хозяйке квартиры заняться уборкой. Впереди меня ждала Сицилия.

6

Вернувшись в Москву и взяв курс на радикальную смену образа, я отпустил длинные волосы, как в 60-е носили Биттлз, а в 00-е преимущественно чеченцы; дорвавшись до магазинов дизайнерских шмоток, стал методично заполнять гардероб вальяжными замшевыми пиджаками, туфлями из меха несчастных пони, клешами из затертого денима, стоившего жизни десяткам турецких рабочих, запрещенными леопардовыми куртками от старушки Вивьен, немыслимыми брендированными панамами и прочим китчем.

Гигиена и забота о внешности были возведены в статус религии. Каждое утро я проводил по паре часов в ванной – принимал душ, мазался всякой хренью, тер скрабом лицо, возился с бровями и укладкой. Упаковки геля для волос мне хватало в лучшем случае на пару недель. Маникюр, педикюр, солярий каждые три дня – все это стало образом жизни. «Тот самый Марк, который в розовом» – объясняли друг другу студентки, «ну, самый загорелый парень в МГУ». Это казалось вполне себе титулом.

Понаблатыкавшись за год занятий с репетитором по литературе, я стал бесстыдно втирать телочкам за тоску, жонглируя мотивами и персонажами русского реализма, пописывать лиричный рэп со ссылками на классиков и эксплуатировать образ так называемого дабл-рок – что расшифровывалось как полурэперок-полупидарок – или метросексуального рэпера. Не знаю, как я это выдумал, но все были в восторге.

Весь свет московского университета с самого утра собирался в третьем доме по улице Академика Хохлова – легендарном кафе Макс МГУ, ныне закрытом. То была святая святых, Мекка для безудержных мажоров. Макс слыл единственным местом в мире, где даже в девять утра телочки не появлялись без вечернего макияжа и туалета. Тут и там мелькали сумки Луи Виттон в количествах таких, что на них впору было открывать сезон охоты – с каждым днем их становилось все больше и больше, и вскоре уже нельзя было поручиться, какие из них куплены в подземном переходе на Пушкинской, а какие в бутике на углу Столешникова. Виноваты же, как водится, были кавказцы – на этот раз со своим комендантским часом для девушек. Не важно, что доча уже носила окладистые усы и в одиночку создавала шума и суеты за десятерых итальянок в базарный день – она не могла быть себе хозяйкой: родительский гнет заканчивался только с началом супружеского. Мне это всегда казалось каким-то алогизмом: на кой черт им столько дорогих тряпок, если с наступлением темноты уже надо быть дома? Ведь где-то их нужно выгуливать! Вот они и наряжались – в студенческое кафе ранним утром. Всем прочим барышням, приходилось принимать суровые правила игры, дабы соответствовать жестким стандартам провинциального шика.

У мужеского пола все было проще. Те, кто посмышленней, с ног до головы увешивались шмотками с логотипами модных домов. Обязательно нужно было, чтобы на жопе красовалась надпись RICH, и кофта, чтоб непременно тоже именная. И куртка. А на ногах – борцовки, желательно красные. Вообще, в моде тогда были клеши, причем, если сравнивать с семидесятыми – довольно безобидная их интерпретация – но шли они далеко не всем, и большинство носило прямые джинсы или некое подобии «морковок».

Массовая миграция выходцев из южных регионов в Первопрестольную еще только начинал приобретать промышленные масшатабы. У юных, едва спустившихся с гор, ребят глаза вылезали на лоб при виде московской разнузданности и вседозволенности. Они еще не готовы были принять местные тренды (повторявшие глобальные), как нечто недостаточно мужественное и не солидное. А может просто не отстреливали фишку, и потому творили собственную моду, наряжаясь в черные шмотки и неизменные шерстяные или акриловые шапки без отворота, плотно облегавшие патлатые головы. На лбу обязательно должен был красоваться стилизованный орел или инициалы итальянского дизайнера, чье имя созвучно названиям сразу двух кавказских народов. На этих шапках и отводили душу. Так, у студента исторического факультета Габи, совсем не было плечей, зато был огромный нос и вот такая шапка, купленная, по его признанию, за восемьдесят тысяч рублей – или около четырех тысяч долларов в пересчете на тот курс.

В воздухе витал неистовый дух R&B, причем в Москве он все чаще трактовался как Rich&Beautiful. Жадно вдыхая его, приезжие (первое время ходившие в ночные клубы только затем, чтобы кипишнуть с местными) усваивали, что правило есть одно и довольно простое: важно быть богатым, а значит, вещи должны быть именными. Пусть даже имя это выдумали на Черкизовском рынке.

Вообще абсолютное большинство считавших себя причастными ко всему этому лакшери, прости господи, дискурсу жили по лаконичному своду истин, берущих корни, вероятно, из очередной нетленки Минаева или Робски. Эти мудрости можно было лицезреть в каждой второй анкете на сайтах знакомств, выполнявших в то время роль социальных сетей:

Чувства – как Loius Vuitton – или настоящие, или не надо.

Понты – как шубы Roberto Cavalli – идут только Филиппу Киркорову.

Секс – как Gucci – много не бывает.

Кокаин – как Versace – уже не модно, но многие привыкли.

Сигареты – как Valentino – элегантно, но старит.

Алкоголь – как Dolce&Gabbana – только в меру.

Замуж – как Chanel – традиционно все хотят.

Скромность – как Cartier – украшает.

7

Выйдя с семинара по фонетике английского языка, проходившего на девятом этаже первого гума, я вошел в лифт и нажал на кнопку «1». Выдержав небольшую паузу, двери плавно закрылись, и я почувствовал, как пол подо мной стал медленно опускаться. Взглянув на загнутые носы своих немыслимых казаков, я почти машинально коснулся нагрудного кармана пиджака, нащупав в нем массивный косяк, украдкой скрученный за время пары. Я уже предвкушал как выйду из корпуса, как взорву, залечу, как охваченные огнем будут потрескивать бошки, когда по усыпанной осенней листвой аллее я прогулочным шагом побреду по направлению к Главному зданию, пуская в воздух клубы густого едкого дыма. Томясь предвкушением, я с досадой отметил для себя, что новые лифты были какими-то чересчур вальяжными, точнее тупо долгими – то есть не как Кадиллак, а, скорее, как Волга. Едва эта мысль промелькнула у меня в голове, как лифт остановился на седьмом.

– Ваш покой топтал, – зло прошептал я недавно освоенную фразу.

Из-за открывшихся дверей появился Муслим – в приталенной, по моде измятой рубашке с коротким рукавом и погонами. Он был все также худ и бледен, а взгляд его выражал ласковое снисхождение.

За тридцать дней в МГУ Муслим успел освоиться и стать кем-то вроде смотрящего за первокурсниками. Он объяснял вчерашним школьникам что правильно, а что нет, подкрепляя свои слова двумя беспрекословно авторитетными для них источниками – Кораном и воровскими понятиями. Муслим стремился нести знание и порядок в темные массы невменяемых абреков и первое время все с удовольствием слушали его речи.

Следом за Мусликом в лифт вошел импульсивный человек в спортивном костюме и натянутой на глаза панаме. Ростом он был примерно с меня – около ста восьмидесяти – но покрепче.