Страница 2 из 4
Разве все это так уж необходимо?
Шел бы и шел, не прельстившись, сегодня мимо!
Ладно. Неважно. Наверно, судьба такая…
Только и сам оседает, за грудь хватаясь.
Агнцы совсем разбрелись. А над кроваткой
Ангел стоит с сердцем в руке железной.
Смотрит ребенок в лицо его – сонно, нежно.
Он не кричит. И заплачет лишь раз, украдкой.
Ведь ангелы здешних небес пронизаны нами,
И сумраком коронован Адам ползучий.
Луна и Солнце
А р т е м и д а:
Брат, что печалишься ты?
Хватит со старшими время
Тратить в собраньях унылых,
Что и Дионис не скрасит.
Вот я – бродила по лесу…
Помнишь, как много играли
В нем мы? За мною ходил ты
Всюду, за старшей сестрою.
Я олененка добыть –
Ты же его отпускаешь;
Только намечу я цель –
Сразу навзрыд ты заплачешь!
В пору голодную мы
Думали: смерть наша близко.
Вдруг нестерпимым кругом
Светом исполнился Делос;
Заколосились поля;
Сладостный плод нам деревья
Сами роняли с ветвей;
Нимфы явились, и нектар
Влили в иссохшие губы;
И объявил наш отец:
Что ж, ты прошел испытанье.
Ты. Но мы были с тобой.
Нам за послушность награда
Тоже была – но иная…
Труден твой путь, и один ты
Часто на нем остаешься.
Все же я с грустью смотрю,
Жду у костра на опушке:
Вдруг ты придешь, улыбнешься,
Сядешь, как водится, рядом,
Голову склонишь устало,
С жизнью простою в согласье,
В сладком и полном покое,
В неге и тихом смиренье…
А п о л л о н:
Я и точу эту негу
Миру вечерней порою.
Гелиос возненавидел
Путь свой сверкающий после
Гибели сына несчастной –
Отдал он мне колесницу.
Радостно мне быть возницей.
Там я один. Только небо,
Путь – роковой, но привольный.
Запад меня принимает:
Там я схожу к тихим водам,
Там приучаю я снова
Землю – огня не бояться,
Пламя же – гаснуть без страха,
Сон мирозданью даруя.
Там я один наконец-то,
На берегу на последнем,
Мира на самом краю.
Там только рокот прилива,
Однообразный и нежный,
Как колыбельная Лето.
Там хорошо и пустынно –
На берегу на последнем.
Разгоряченные кони
Там остывают в прохладных
Волнах, и, пышущих паром,
Их омывает прибой…
Повторение пройденного
Над нами – долгий ветер
И сумрачные дни,
Как будто бы на свете
Остались мы одни.
Струится в наших пальцах
Забывчивый песок,
И кто-то, улыбаясь,
Манит дитя в лесок.
Но памятливы ночи,
И в их жестоких снах
К нам лица многих прочих
Обращены, как знак.
Зачем пустую пропись
Нам повторять сто раз,
Как будто снова осень,
И небо все в слезах,
Как будто снова школа,
И старые друзья
Посмотрят без укора,
Но так, что жить нельзя:
Мол, ты – и мы с тобою –
Застряли здесь навек,
А шанс ведь был – да где он
Теперь, мил человек?
Но кончен дождь, и ветер
Горяч и свысока;
Он на веревке летней
Развесил облака.
И все. Раздолье – в травах,
И счет идет – до ста,
Ну а потом – забавы,
И новые места,
И прежние знакомцы
Не красок и чернил,
А плоти, крови, пота
Возьмут от вышних сил,
Чтоб воскресать им чаще,
И проще улетать,
И молчаливый праздник
За звездами играть.
Пропавший без вести
Белая ночь зимой норма –
Жутко подсвечено все.
Знают давно тебя норны,
Имя бормочут твое.
Только не вздумай при свете
К людям ты, правды искать:
Там, при твоем-то завете,
Ты наипервый всем тать.
Злобная архивражина,
Мерзкий растлитель-паук,
Чем приманил ты невинных
Есть с твоих проклятых рук?
Там тебя, братец, заждались:
Вилы, дреколье, топор…
Добрые люди собрались
Свиньям тебя на прокорм.
Лучше уж ты оставайся
С лешим и с жутью ночной.
Коли пропал – не вертайся,
Мимо иди, стороной.
Кто-то, наверно, молился,
Нитке истлеть не давал;
Был ты кому-то родимый,
Милый… Да вышел. Не стал.
Пусть. Оборви. Ну их к черту.
Много на свете чертей.
Тот, кто побрал тебя – черный.
Их, видно, чуть посветлей.
Толку-то. Радости мало.
Нету тебя. Обвыкай.
Был и у нас папа-мама…
Поздно, мой маленький Кай.
Клятва
Я никогда не предам
тебя.
Даже если мне в дар –
ничто,
даже если отве-
та нет,
мною не оклеве-
тан ты.
Мерзко мне слышать их го-
лоса,
что повторяют одну и ту
же ложь:
мол, ты слабак, и мерзавец, и му-
желож,
мол, то и се – и давай на костях
плясать…
Мерзко читать мне стихи и хоро-
шие:
мало ли было поэтов, да ка-
ждый – пал.
Может, и доблесть на свете – слома-
ться так,
чтоб из обломков слепи-
лся крест.
Только мне слепит глаз от суса-
льных врак,
я ненавижу бахвальство страны
чудес:
брось-ка нам золото, глупенький Бу-
ратин;
злобу помянешь – вались к черту в ста-
рый лаз.
Я никогда не предам
тебя.
Я никогда не прощу
их всех.
Все понимаю: не жизнь, а позор,
тоска…
Только не выпрет и пеньем из го-
рла ком.
Я никогда не предам
тебя.
Мне никогда не предпи-
шут мир.
Шут депутату депешу с наро-
чным шлет:
цирк закрывается – но не от нас
приказ.
Ох, продышаться бы сладостью бо-
евой!
С детства осела в легких пыльца-
летун.
Сосланным облаком, болью-ка
над землей
да полетай! Еве яблоко в ру-
ку сунь.
Я никогда – слышишь ты! – ни-
когда.
Это – во мне, и не вырубить то-
пором.
Табор уходит в небо. Ну, кто –
куда.
Я – всем известно. Взрывается ти-
хий тромб.
Хитрые деточки – знают, как по-
дкатить.
Аэродром в голове, и гудят
винты.
Васенька: жрем! Алексеюшка: во-
дку пить!
…Я забываю народ. Мой род – э-
то ты.
Рот, и язык, и гортань, и что там
еще,
что анатом лишь знает, а всем –
молчок.
Я собираю манатки. Моне-
ту – в щель:
пусть на прощанье мурлычет мне кисс-
кисс-кисс.
Но все равно, и в плену
земли,
я никогда не предам
тебя.
Даже если оста-
ток дней
строчки не напишу –
клянусь.
Знаю – заносчиво кля-
твы класть,
лбом об пол бить, рубаху до пу-
па рвать…
Но я клянусь. Не оставь меня, ма-