Амалия и мы

Подол платья ползет вверх, обнажая бедро, край чулка, пристегнутую к нему черную резинку.

– Что вы… Это я виноват… Не надо… Я сам… – он тоже опускается, ползает рядом, запихивает в раскрывшуюся сумочку выпавшие женские игрушки: помаду, тени.

Я пересекаю его курс, мое ухо с рыжим завитком прямо перед его лицом. «Коко Шанель», одна маленькая капля, неощутимая на расстоянии, сейчас прыгает ему в нос, оттуда в мозг, плавит изнутри.

– Вот, вот, возьмите, – сую ему в руки перепутанные бумаги, ладони наши сталкиваются, замирают, вцепившись.

В листы? Друг в друга? Глаза застыли, связанные единой нитью. Сколько мы сидим на корточках в коридоре Университета. Полминуты? Полвечности? Мимо проходят ноги, шаркают, цокают каблучками, мы не слышим. Мы выпали из реальности.

– Извините, – я прерываю контакт.

Облизываю губы:

– Здесь есть буфет? Очень пить хочется.

– Буфет? – он словно не понимает смысла этого слова, глаза отрываются от моего лица, взгляд скользит вправо, влево, как в незнакомом месте, – да, на втором этаже. Я покажу вам. Пойдемте.

Он что-то уже решил. Надо продавить, чтобы не передумал.

– Разве вам не нужно читать доклад? Или еще что-то? Не знаю, слушать, участвовать в обсуждении?

Качает головой:

– Доклад у меня завтра, я…

Перебиваю, улыбаясь:

– Тогда идемте.

Мы пьем жиденький кофе. Вокруг мельтешат студенты, преподаватели. Мы сидим за столиком и молчим. Не знаю, о чем думает мой объект. Я думаю о Клаусе. Вот он вернется. И что? Как мы встретимся? О чем будем говорить? Это будет игра: я знаю, что ты знаешь, что я знаю? Может, не надо ждать его приезда? Не специально ли он уехал именно на неделю, прикрывшись очередным симпозиумом? Может, сбежать от него и от Майкла. Нет, от Майкла не сбежишь. Сделай, что должна. Ну хорошо, я сделаю. Я уже делаю. А потом уеду, не буду ждать Клауса, не буду встречать, не буду улыбаться, ожидая фразы: «Как все прошло?»

Бесконечная череда вопросов настолько поглотила меня, что я перестала слышать окружающий шум и пропустила слова Павла, а он уже некоторое время что-то говорил.

– Извините, что вы сказали?

Он отодвинул пустую чашку:

– Пойдемте погуляем.

– Да, конечно, – я ухватилась за эту идею, – пойдемте. Я покажу вам город. Хотя, что я могу показать? Пешеходные улицы с магазинами. Вам это вряд ли интересно. Герцогский дворец и водонапорную башню с картинной галереей? Это вам, наверняка, показывали. Вы же не первый раз сюда приехали? Разве что парк. Возле нашего дома большой парк. Хотите, пойдем туда?

Он покачал головой:

– Давайте, я покажу вам свой Дармштадт.

– Свой?

– Да. Вам понравится.

Мы отправились на холм Матильды в колонию художников. Клаус возил меня сюда. Но что мне стоило сделать вид, что этого не было?! Пробежав мимо музея, сувенирного магазинчика и Свадебной башни, мы остановились перед православной церковью, небольшой, но затейливой и нарядной, как пряничный домик.

Павел снял кепку и перекрестился на золото куполов.

– Вы верующий?

Он пожал плечами. Вообще это было одно из постоянных его движений, перед тем, как ответить, коротко приподнять свои широкие плечи.

– Все люди верят. Одни верят, что бог есть, другие, что его нет, – и глядя в мои посерьезневшие глаза, улыбнулся, – это фразочка из одной нашей комедии.

Когда Павел улыбался, его круглое и обычно несколько хмурое лицо на мгновение светлело. Будто солнечный луч выпал из тучи, мир вспыхнул радостно и снова потух, снова утонул в сумраке.

– Давайте зайдем, Леа. Это русский православный храм. Пожалуй, только за границей я могу свободно зайти в церковь. Парадокс. Смешно, да?

Смешно ему вовсе не было.

Не поверите, но я впервые в жизни попала на православную службу. Она уже заканчивалась. Народу было немного. Павел купил свечи, зажег и поставил возле большого распятья. Объяснил, что ставит за упокой, за умерших. Свечей было пять. Я не стала спрашивать, за кого. Он принимал меня за француженку, поэтому подробно, как человеку, абсолютно не в теме, рассказывал о церкви, о службе. Тихо шептал, шекоча дыханием мое ухо – не хотел мешать молящимся. А я и, правда, была полным профаном, как-то ни разу в жизни не заинтересовалась ни церковью, ни религией, ни верой. Прошла мимо.

В тот день мы даже не перешли на «ты». Хотя, говорили мы с ним, как в первое парижское знакомство по-английски, поэтому «вы» или «ты» были в наших разговорах, точно не определишь. Разве что по тону. По тону, это было все-таки «вы». Он проводил меня до дома, до нашего с Клаусом дома, и мы расстались. Не совсем так. Мы говорили, о чем, не важно, да и не вспомню уже, и за разговорами прошли мимо калитки. Развернулись и снова прошли мимо. Наверное, час мы кружили вокруг дома, пока, наконец, расстались окончательно.

– Можно я приду завтра послушать ваш доклад?

– Вы же ничего не поймете.

– Ничего. Можно?

– Приходите, я буду рад.

Сухое прощание, да? Это так кажется. Все самое важное скрыто позади этих пустых слов:

– Я не хочу расставаться. А ты?

– Но ведь придется.

– Тебе все равно?

– Нет. Я тоже не хочу расставаться с тобой.

Вот так это нужно переводить.

Едва я вошла в дом, требовательно зазвонил телефон. Майкл начал орать из динамика, даже не потратившись на «здрасьте»:

– Какого черта ты привела его сюда, я же дал тебе ключ! Ты должна была отвести его на квартиру и…

Я не дослушала, что еще должна:

– Если вы, Майкл, лучше меня знаете, как совращать русских физиков, делайте это сами, ключ я вам верну.

Он захлебнулся на том конце провода, захрюкал. Это был смех.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Амалия. Но помни, часики тикают. Времени стало меньше.

Отключился.

Я действительно знала, что делаю. Сегодня этот мрачный неуклюжий большой человек стал мне понятен. Внутри, в самой его серединке был спрятан ребенок, брошенный или потерянный мальчик, одинокий. Который даже к своему богу должен добираться самолетом, пересекая границу. Холод – вот основное чувство, с которым жил Павел Веденеев. Его мир был ледяным, жестким, лишенным человеческого тепла. Что я должна была сделать, чтобы стать для него своей? Чтобы его потянуло ко мне не только через похоть или влюбленность. Стать для него мягкой любящей мамочкой? Обнять и согреть? Утопить в перине собственного сердца или, если угодно, тела? Глупости! Ничего подобного. Я должна сама превратиться в ледышку – в андерсоновскую девочку со спичками. Это он должен отогреть меня. Мы всегда привязываемся к тем, кого спасаем. А вот протянутую руку, полную конфет, сулящую тепло и счастье, можем и оттолкнуть.

У меня все получилось. Майкл брызгал слюной в телефон, мол, я транжирю время – осталось четыре дня, осталось три дня… Осталось две ночи и один день между ними, когда я привела Павлика в ту самую квартиру. Маленькая, дешевая, на окраине города. К тому моменту я уже успела рассказать ему всю мою «жизнь». Жизнь, сплетенную из сюжетов разных французских фильмов, которых он видеть не мог. Скучное детство и печальная юность в бретонской деревне. Бесконечный холод зимой, даже содержимое ведра, в которое писали по ночам, чтоб не выбегать на двор, к утру замерзало. Бесконечные поля, осенние дожди, слякоть. Зеленые квадраты травы, капусты, артишоков снятся мне до сих пор. Мне кажется, когда я умру, где бы это не случилось, душа моя вернется туда, улетит, будто притянутая веревкой. Она будет стоять за приоткрытой калиткой нашего старого дома – долго и пристально смотреть на мокрые поля. Не для того, чтобы запомнить. Для того, чтобы забыть.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.