Санаторий

– Правду говорят, что Козлобород под хмарью подорвался? – спросила она, отозвав Иону в сторонку в столовском фойе.

– Дылда, мать его, психа! – выругался Иона. – Да нет, конечно. Ну, я думаю, что нет, не могло такого быть, не из тех был Козлобород.

– А веришь, что он ни с того ни с сего взял и на подрыв пошёл?

– Почему спрашиваешь? – нахмурился Иона.

– Потому что неправду чую, – нехорошо усмехнулась Кундри. – Бабская интуиция, говорят, убойная штука.

– Ну и чего ты хочешь? Правды? Её не знает никто.

– Правды не бывает, – усмехнулась Кундри, а чёрные глаза её не улыбались – из них лезла наружу ледяная стужа. – Чего хочу, не знаю. Знаю, чего не хочу.

– Ну, и чего?

– Оставаться здесь не хочу. И отсюда можно уйти, – сказала она. – Если хочешь пойти со мной, скажу как.

– Нет, Кундри, – покачал головой Иона, – нет, уйти отсюда нельзя. Да и зачем? Что делать там? Вот ты от чего лечишься?

– По женски.

– По женски… – повторил Иона. – Ну и кто тебя там будет лечить? Промзона если только – она от всех болезней лечит, но лечение у неё… да что я буду рассказывать, сама знаешь.

– Ага, знаю. Только враньё это всё. Нет никакой промзоны. В смысле, промзона есть, но ничего такого в ней нет – ни живых проводов, ни душегубок, ни голубей…

– Есть, – возразил Иона. – Голуби точно есть, я сам видел. Они слепые. Но им глаза и не нужны.

– Видел, и – живой?

– Это долгая история. Это было ещё до всего.

Кундри пожала плечами. Видно было, что она не верит, и ни в чём слова Ионы её не убедили.

– Почему ты ко мне подошла? – задал Иона вопрос, который с самого начала разговора вертелся у него на языке. – Почему не к Андроиду или Чомбе, например?

– Ты был другом Козлоборода. Однажды он сказал мне: если тебе нужен будет помощник в любом деле, бери Иону. Так что ты мне завещан, Иона.

– Завещание из меня… не очень.

– Ладно, не прибедняйся. Или на комплимент нарываешься? Козлобород тоже знал, что отсюда можно уйти, и знал как. Поэтому я никогда не поверю, что он так тупо пошёл на колючку.

– Уверена?

Губы Кундри перекосила пренебрежительная ухмылка.

– Языком трёкать в привычках не имею, – сказала она.

Заметив пристальное внимание к ним санитаров, Кундри потянула Иону за рукав, вывела на улицу, отвела за угол.

– Что-то намечается, – сказала она.

– Что? – недоверчиво спросил Иона.

– Откуда я знаю. Но белые суетятся слишком, что-то готовят. Сдёргивать надо отсюда. Я бы одна пошла, но одной в промзоне не выжить. Пойдёшь?

За угол завернул санитар. Резко остановился от неожиданности, завидев их. Кундри соображала быстро – прежде чем санитар поймал их в фокус своего взгляда, она уже припала, присосалась к Иониным губам.

Санитар усмехнулся, покачал головой, повернул обратно.

Кундри не торопилась оторваться от Ионы, язык её, живчик, блуждал в его рту, скользил по губам, по зубам. Иона не сопротивлялся, старательно отвечал на поцелуй, но нигде ничего в нём не дрогнуло. Не его была женщина Кундри.

Наконец она оторвалась от него, перевела дыхание, развязно улыбнулась.

– Хоть бы пощупал, – произнесла с весёлым укором.

Иона улыбнулся.

– Ладно, не жмись, – продолжала она. – Ну так что, пойдёшь со мной?

– Нет, – сказал Иона. – Боюсь я тебя.

5

Восстание началось как-то само собой, без плана, без предводителя, без лозунгов, но – с кровью. А как же иначе, какое восстание без крови и зачем оно тогда?

Кровь брали когда администрация чуяла недоброе, когда ощущалось какое-нибудь брожение в умах. Тогда объявлялся всеобщий день Донора, отдыхающих загоняли в терапевтический корпус и выкачивали по два стакана кровушки, а у тех, что поздоровей – у Молчуна, Виннету, Сто-Метров-Кролем и у Дефлоратора – брали по три. Конечно, никакого шоколада, горячего чая и спиртяги не полагалось. Обескровленные отдыхающие с саванно-бледными лицами ползли в корпуса и падали на кровати, стонали, блевали и матерились. Администрация вздыхала свободно. Никто не знал, кому и зачем надобилось столько крови, подозревали, конечно, что дело тут нечисто, ворчали, но до протеста не доходило – всё-таки, донорство дело святое. Да и какой протест без поллитры крови?

Вот до этого дня, до восстания, никто ничего точно не знал, а теперь всё узналось, благодаря Пузу, который по какой-то надобности крутился на дворе за хозблоком и видел, как санитары выливали на землю кровушку – вот так брали и выливали из какого-то грязного корыта животворную жидкость.

Пузу не поверили и наладили целую делегацию из тех, что легче всех перенесли день Донора – проверить. Бледные делегаты собрались, поползли кое-как. Вернулись с докладом, что да, несколько литров крови вылито во дворе терапии – стоит кровушка лужами, загустевает, и уже лакали из той лужи два местных кобеля.

Но даже и тут ещё сомневались: ну, мало ли, неизвестно же, что там за кровь. Может, старая, некондиционная, с истекшим, эт само, сроком годности. А может, свинью резали на хозблоке (хотя непонятно тогда, почему свинячьи кровя выносят из терапии, в день-то Донора как раз). Ну не хочется человеку верить в худшее, такая уж натура.

Но мало-помалу свели концы с концами и поняли, что надо действовать. О восстании, конечно, речи ещё не шло. Для начала взяли языка – Молчун сходил в отделение и притащил за шиворот мелкого санитарчика, испуганного не на шутку и слегка помятого в процессе пленения. Язык подтвердил, что да, забранная кровь никак не используется, потому что во-первых нездоровая она, а во-вторых, санаторий не больница и тут условий подходящих нет для её хранения и переработки – ну не колбасу же кровяную варить, в самом-то деле. Зачем в таком случае производят забор крови у отдыхающих, этого санитар пояснить не смог, но предположил правильно: для того, видать, чтобы не было поползновений к бунту. Так значит, этсамо, администрация бунта боится? – был вопрос. Боится, отвечал санитарчик, ещё как боится. Особенно в эти дни. А что с этими днями не так? – спросили его. Ну как же, сказал медработник, из-за Козлоборода этого вашего, которого порешили. Мало ли чего, вдруг контингент вздумает учинить беспорядки. Администрация и санитаров уже под ружьё поставила. Это как же? – спросили. – В каком таком смысле? Да в самом прямом, огорошил санитарчик: вооружили всех свободных от дежурства и держат в полной боевой готовности. А чем вооружили-то, шприцами да клизмами, что ли? – улыбнулись над незадачливым языком. Зачем же клизмами, – ухмыльнулся и он. В санатории полно оружия посолидней: винтари есть, и «калаши» и чего посерьёзней найдётся. Это откуда же столько всего? – насторожились отдыхающие – уж больно натурально держался санитарик, обычно не врут с таким видом. Пулемёт на вышке – это да, это известное дело, но чтобы вот так… А всё оттуда же, – сказал боец шприца и ваты. – Со складов. Раньше тут был военно-полевой госпиталь и часть стояла воинская. А у части был, как полагается, арсенал. Ну, и где же вся эта музыка хранится? – поинтересовались у языка. В подвале, под админкорпусом. Но вам туда не попасть, даже и не думайте. Там постоянная охрана и дверь кодовая.

Тут начали вспоминать предыдущие дни Донора и пытались увязать их с перипетиями санаторской жизни. И да, выходило так, что эти кровавые дни устраивались в периоды особой психологической напряжённости среди отдыхающих, вызванной теми или иными событиями – побегом, как нынче, ужесточением режима, наказаниями, очередным снижением качества питания. И про склады и воинскую часть что-то смутно вспомнилось – да, было что-то такое, ходили слухи.

Вот тут и зародился бунт – по старой русской традиции совершенно бессмысленный и столь же беспощадный.

6

Как-то само собой случилось, что во главе повстанцев оказался Ездра. В командование вошли также Харя-Кришна, Сто-Метров-Кролем и Клопомор – мужики бывалые, тёртые калачи, суровые и несговорчивые, все бывшие вояки.