11 миллисекунд

Да только вот цветок перестал расти в прежних количествах. Как бы ни старались цветоводы, он очень плохо приживался в низовьях, и в искусственных условиях молодые побеги эокса умирали еще до того, как начинали жемчужеветь, бутоны и вовсе не появлялись. Тех редких цветов, что теперь росли на вершинах гор, для кристаллов не хватало, а цветок было запрещено срывать без особого разрешения. Малафет был одним их тех энтузиастов, которые пытались найти возможность размножить эокс в низовьях.

Обладатель богатой кладовой залез на небольшую лесенку, порылся на полках и достал деревянный ящичек с засушенными цветками эпирата. Все трое присели на деревянную скамью, стоявшую тут же в кладовой, и открыли ящичек. Пахнуло резким запахом, похожим на смесь угля и уксуса.

– Эпират – очень сильное растение, – сказал Малафет. – Я насыплю вам одну щепотку, на ночь залейте ее бочонком воды, дайте настояться, по утрам выносите подышать на молодое солнце, а к полудню заносите опять в темное место до утра. Так три дня. А потом попробуйте прополоскать в этой воде прядь волос. Если все получится и прядь не отпадет, тогда и все волосы можно. А прежде обмажьте кожу головы опунтровым маслом, чтобы уберечь от ожога.

Он насыпал крошечную щепотку темных цветков в маленький мешочек из ткани, обернул тугим куском бумаги, прочно замотал сверток веревкой и вручил Акее.

– Спасибо вам, Малафет, – ответила девочка. – Сделаю все, как вы сказали. А еще мы хотели узнать про наши эпитупы, удалось вам понять что-то про них?

– Ах, а про это ты правильно вспомнила! – воскликнул Малафет. – Эпитупы ваши очень интересные! Идемте.

И он поднялся из-за стола, отправляясь в круглую комнату с чертежами, из нее в маленькую спаленку, а из нее по лестнице на чердак, где у него была небольшая мастерская под крышей. Акея и Аксиола поспешили за ним.

Длинные эпитупы словно пробудили в Малафете новую искру, новый интерес к науке, которая мало радовала его в последнее время. Он считал, что Акея нашла очень непростые цветы.

Малафет изучил их вдоль и поперек, он сравнил их с эпитупами, найденными в самых разных уголках Талиостии, и заметил, что они эпитупы лишь отчасти. Их длинный стебель и ярко-синяя окраска заставили его пристально взглянуть на цветок овиандр, который в низинах был редкостью и рос ближе к вершинам, а также изредка вдоль реки. Он тоже имел длинный стебель, а его цветки – очень длинные тонкие и ажурные лепестки ярко-синего цвета. В Талиостии росло немало ярко-синих цветов, и, может, Малафет и не обратил бы на это внимания, но одну важную деталь он подметил почти сразу – и у эпитупов, найденных Акеей, и у овиандра были одинаковые едва заметные игольчатые чешуйки у основания цветка.

– Ты понимаешь, к чему я клоню? – спрашивал Малафет у Акеи.

Акея кивнула, хоть и не была уверена, правильно ли понимает, но похоже, что Малафет счел, что ее эпитупы были как бы немножко овиандрами. Малафет тоже кивнул – как ученый ученому. Так бывает, когда коллеги обсуждают предмет своей работы и не тратят лишних слов на объяснения, потому что всем все и так понятно. Но Акее нужно было больше информации.

– Т.е. вы хотите сказать… – неуверенно начала она через некоторое время.

– Да, именно так, именно такова моя догадка! – ответил Малафет. – Конечно, это все звучит совсем фантастично, я и сам, признаюсь, не до конца понимаю, что к чему. Но очень много, очень-очень много странных совпадений. Внешнее сходство – это еще не все! Когда я оставил два цветка без воды, я заметил, что ведут они себя одинаково: оба быстро склоняют бутон, затем одновременно лепестки становятся мягкими и сжимаются, затем одновременно и одинаково склоняются все ниже и ниже, при этом стебель в нижней части до последнего остается крепким. Понимаешь?

– Т.е. вы хотите сказать, – снова произнесла Акея, чтобы все-таки убедиться в правильности своей догадки, – что эпитупы становятся… как бы… овиандрами?

– Да нет же! – воскликнул Малафет, но при этом выглядел совершенно счастливым, будто его ученица напротив дала очень точный ответ. – Как же они могут стать овиандрами, дитя?

– Да, но почему тогда? – Акея вся превратилась в два больших уха и два глаза, чтобы не упустить ни одного слова, которые ожидала услышать из уст собеседника.

Аксиола, которая все время только слушала и ничего не говорила, тоже напряглась в ожидании.

– Потому что это один и тот же цветок! – выдал Малафет, и Акея с Аксиолой переглянулись.

– Как же один? – спросила Акея. – Они же выглядят по-разному? Обычные эпитупы, которые на коротких стеблях, они же бледно-голубые и лепестки у них не ажурные, не длинные совсем.

Малафет изменился в лице, стал серьезным, чуть откашлялся.

– А вот это надо выяснить, – сказал он. – Но, наверное, причина здесь проста: как ацеллусы, как андуваны, которые среди деревьев растут длинными, а на поле – короткими, так и эпитуп, зависит от того, тянется он к солнцу, или нет.

– Но ведь если цветок растет среди деревьев, ему мало света, и он должен быть бледным, разве нет?

– Вот! Это загадка, которую нам с тобой, Акея, и надо разгадать.

Так и получилось, что Акея в тот день превратилась в ученика Малафета. Прежде она немного побаивалась его, из-за его прямолинейных грозных речей, немного сурового темного лица, на котором беспорядочно росли клочковатая борода и тонкие усы. Но теперь Малафет больше не казался ей страшным. Его волосы на голове были темно-русыми, а вот волосы на лице были почти полностью седыми. Весь он был немного грубоватым, сутуловатым и каким-то неидеальным, какими, чаще всего, были почтенные ученые Талиостии. После находки Акеи Малафет счел, что эта девчонка тоже почти что ученый, и с ней непременно нужно делиться своими наблюдениями, поэтому с радостью сообщил девушке, что теперь она должна приходить к нему после работы на часик-другой для совместных исследований.

9

Как и сказал Малафет, Акея три дня готовила настойку эпирата. На четвертый они с Аксиолой – тайно, потому что не хотели тревожить остальных – вышли в дальний угол сада, спрятались за кустами и, присев на корточки, опустили прядь рыжих волос в настойку. Подержали несколько минут, вытащили и аккуратно, чтобы настойка не попала на руки, промокнули полотенцем. Акея подняла прядь на свет. Она все еще была рыжей, но уже не такой яркой, как прежде. А потом, спустя мгновение, вдруг начала светлеть, превращаясь в прядь русых волос, какие были у Акеи в детстве.

– Получается! – воскликнула Акея. – Получается, Аксиола!

Не теряя времени, они принялись осветлять все волосы. Сначала они аккуратно промазали кожу головы цветочным маслом, потом Акея встала на колени перед чаном, а Аксиола стала пропитывать их настойкой, стараясь не попасть на кожу лица и шеи. Акее казалось, что она слышит легкое шипение, а кожу головы, которая соприкасалась с настойкой, немного жгло, но девочка уверяла Аксиолу, что ничего не чувствует. Закончив, они плотно замотали волосы тканью, и поспешили унести настойку в дом.

– Больно? – спрашивала Аксиола.

Акея отрицательно помотала головой, но по лицу ее было видно, что все-таки больно.

– Ох, я волнуюсь, – шептала Акее тетя, когда они заперлись в банной комнате. – Давай-ка смоем поскорее водой.

Но Акея не соглашалась – не для того она терпела боль, чтобы поторопиться и все испортить. Поэтому она потерпела с полчаса, а потом, когда стало заметно, что волосы сильно осветлились, согласилась смыть настойку с головы.

Мама очень расстроилась, потому что считала идею с отбеливанием совершенно ненужным риском. Она и жалела свою девочку за то, что ей пришлось испытывать боль, и сердилась на нее. Но теперь, когда все было позади, а результат был не так уж плох, сердиться долго было уже поздно. Акея была почти такой светло-русой, как в раннем детстве.

– Ты у меня прекрасна в любом виде, – сказала мама. – Не понимаю, почему все вокруг вдруг стали говорить о твоем цвете? И сама ты, Акея, почему так серьезно относишься к этому? Ведь Ацтарс успокоил тебя. Придет время, и все наладится, разве можно подвергать себя такому риску, причинять себе боль только потому, что ты выглядишь не как все?