Зима

Гульнара и Нина росли в небольшом подмосковном городке на одной улице, учились в одном классе, вместе уехали в Москву, поступили в разные вузы и сильно друг в друге нуждались. Гуля вышла замуж рано, и они с Николаем жили, как голуби. Гуля была хорошей хозяйкой. Варила плов, делала манты, пекла тонкие татарские пирожки с разной начинкой, но самым большим и серьёзным её увлечением была езда на мотоцикле. Николай был старше. Когда они поженились, он уже управлял компанией, и о его честности и добром нраве среди подчинённых ходили легенды. Всё было хорошо, но как же без «но»? Бог не давал им детей, заставляя останавливаться и спрашивать себя: «Может быть, что-нибудь не так?» У татарской богини Гульнары всё должно было быть отлично. Она окончила школу с золотой медалью, институт с красным дипломом, она была красива и оптимистична, но… После круга хождений к «светилам», «бабкам» и колдунам Коля и Гуля чуть сбавили обороты, и иногда, в минуты отчаяния или слабости, в неведомой глубине их глаз считывалась ненависть.

– Гуль, а что вы из детдома не хотите взять? – спрашивала Нина.

– Как ты не понимаешь, это же чужое! – а потом добавляла: – Я бы взяла, Коля против, ладно, поживём – увидим.

В минуты отчаяния, когда на глубоком дне глаз скапливалась ненависть, Коля задерживался на работе. Он завершал и приводил в порядок свои дела, делал работу своего помощника, мыл машину, курил сигарету за сигаретой и сидел за своим рабочим столом, уйдя в себя и уставившись в одну точку, временами поглядывая на часы. Домой ещё рано. Домой пока рано. Рано. Ну вот, теперь можно ехать.

В те самые минуты, когда хотелось выть, Гуля поднималась на седьмой этаж и звонила в 41 квартиру. Там ей всегда с радостью забивали косяк и составляли компанию между седьмым и восьмым. И там она познакомилась с Игорем.

– Я прошу вас! Купите у меня «Раков»! Я дёшево отдам, сто евро – и картина ваша! Дело в том, что я их не очень люблю. Что вы сказали? Вам нравится? Вы действительно находите, что она хороша? Хм. Интересно. Что? Завтра купите? Давайте послезавтра, мне надо подумать, посоветоваться с Дианой. А вы видели её работы? Такой керамики вы нигде не найдёте, только в раю. Да! Вы не ослышались, только в раю…

Гуля и Нина были антиподами. Во всём они любили разное, были разные по характеру и внешне. Нина – высокая и статная, длинноволосая, широкобёдрая, светлоглазая, немного медлительная и непостижимая. Гуля – мальчишка во всём. Коротко стриженные чёрные волосы, худенькая и щуплая, тёмные умные угольки-глаза. Ощущение красоты возникало от соединения всех деталей в целое и от внутренней свободы, которой сразу же все заражались, потому что свободой нельзя не заразиться:

– Слушай, Нинка. Что-то я не то по жизни делаю. Не понимаю пока, но гложет тоска меня, не знаю, куда от неё бежать. Нет, дело не в детях. Наверное, если бы был ребёнок, было бы ещё хуже. У вас с Вадимом не сильно всё поменялось. Так, терпите друг друга. Вот и я терплю.

– Гулька! Что ты говоришь, вы же так хорошо живёте. В любви, в понимании.

– Да, Нин, жили, – Гуля нервно сжала маленькие кулачки. – Ладно, поговорим… Когда Вадим тебя выставит, а он выставит, я знаю, Нин, не живи, закрыв глаза, переезжай к нам. Места хватит… Не могу я больше. Ненавижу его.

– За что?

– Не знаю. Всё бесит. Вроде ничего не изменилось, живём как прежде. Раздражает. Как встаёт, бреется, улыбается, ест. Плохо дело, Нинка.

После оттепели утром опять выпал снег. Вадим смотрел на него и постепенно забывал своё имя, семейное положение, то, что произошло вчера и что произойдёт завтра. Он забывал ужасный сон, приснившийсянакануне, сколько он зарабатывает и тратит, какодевается. Становилось всё равно, любят ли его. Снег стирал лицо жены и дочери. Огромные хлопья подлетали к самому окну, останавливались и смотрели на него. Линии домов и деревьев сначала размылись, потом исчезли. В мире остался только падающий снег.

– Зимой я пишу мало. Не могу работать при электрическом свете и в мастерской холодно. Если бы не Диана, зимой я бы умер с тоски. Знаете, это так просто – жить для кого-то. Рядом с ней я сильный. И бессмертный. А ты почему такой кислый? Поговори со мной. Ты думаешь, мне не бывает плохо, и я тебя не пойму? Я тебя пойму.

В полутёмной мастерской художник подбрасывал дрова в печку и жадно смотрел, наслаждался видом огня:

– Ты давно не плакал. Отяжелела твоя душа. А ты поплачь. Сядь, куда хочешь, и поплачь.

В отношениях с Вадимом Нина не слушала советов родных и друзей. Она шла на зов бессмертия и отметала всё, что мешало ей: обиды, ревность, ссоры. Одно волновало её – это то, что она не может сделать его счастливым. Как она ни пыталась, как она ни стараласьугодить, у неё не получалось. Она научилась варить борщи, содержала дом в чистоте, но периоды оттепели в жизни с Вадимом становились всё реже. Он больше не заводил любовниц, но был всё раздражительнее и грубее и однажды ударил её наотмашь.

Её прогулки с коляской по опустевшим улицам становилисьпродолжительнее и предпочтительнее пребывания дома. Мамочки и папочки уже давно разъезжались, а она всё ходила вдоль домов, приближалась к реке, грелась в магазинах и периодически смотрела на часы. Еще рано домой. Пока рано. Рано.

Арина росла спокойной девочкой и во всём помогала маме. Она была ещё крошкой, но на неё уже можно было положиться. Нина знала – Арина не подведёт. Всё у неё было в меру и вовремя: плач, улыбки, сопение и чмоканье в поисках груди, болезни, выздоровление.Такая она была ладненькая, послушная и очень мудрая. На глазах у Нины рос и набирался силчеловек очень взрослый и понимающий. С самого раннего Аришкиного детства Нина поняла: растёт друг, с которым можно пойти в разведку. Ему можно довериться, у него можно попросить совета, у него можно учиться всю жизнь. Для него можно пожертвовать всем. В его тениможно отдохнуть от солнца. Это была любовь с первого взгляда, с того самого момента родов,первого кормления и гораздо раньше. Начало знакомства с ней выпадало на время первой встречи с Вадимом. Она увидела его и глубоко внутри приняла. Это было чувство, в котором смешалось сострадание и невероятная лёгкость. Наверное, так – сострадание в невесомости. Да… Но и ещё раньше! А раньше когда? Она не помнила этого «раньше», потому что нам не дано это помнить.

Когда Вадим познакомился с Ниной, его чувства к ней были противоречивы. Он восхищался ею и хотел подойти поближе, но почему-то ему казалось, что он ворует её. У кого? У судьбы? У её дара? У другого мужчины? Он знал, что и с Ниной ему станет скучно, потому что ему становилось скучно всегда. Все долговременные и кратковременные связи с женщинами заканчивались одинаково – разрывом. Но какое-то время это увлекало его, как охотника увлекает дичь или красивое животное. Миг блаженства или обладания сменялсяревностью, а потом омерзением. Ему необходимо было остаться одному, и после апатиион опять метался в исступлении по своей квартире – к нему возвращался его родовой процесс. Кто-кто, а Вадим не рассчитывал, что, перенеся кратковременные муки, он получит вечное блаженство и не верил в лучшую для себя судьбу, и «чудо» как понятие не существовало в его лексиконе, и то, что в жизни будет белая полоса, он воспринимал с глубоким сомнением. Опыт показывал, что не наступит, не случится, не придёт и не ждёт. Не потому, что он был циничным, вовсе нет, он смотрел на жизнь и на себя, как мог, видел то, что видел, никого не звал за собой и никого не заставлял быть похожим на себя, ему и так доставало хлопот. Нет, он не служил в армии,откосил в сумасшедшем доме. Если быслужил – не выжил бы, потому что не мог никому служить. Он дважды крестился в Православном храме и каждый раз искренне. И после крещения ему было легко на душе ровно сутки. Потом счастье надо было зарабатывать, а он не знал как. Мать в детстве била его, а он любил её безумно, и, пожалуй, она являлась единственной, кого он любил по-настоящему. Если бы можно было быть рядом с ней хотя бы комнатным цветком или, на худой конец, собакой, он перевоплотился бы немедленно. Мать жила с отчимом, которого он сначала ненавидел. Потом простил, но относился к нему снисходительно: внутри себя он чувствовал кастовые различия или ему так хотелось… Отчим был человеком рангом пониже, а может, и не одним. Он был ограниченным, тупым добряком. И единственным оправданием перед Богом, ради чего длилась его, отчима, жизнь, была любовь к матери. Хотя Вадим был в курсе о его славном спасательском прошлом, о его орденах и надорванном здоровье, это ничего не меняло, и предательское высокомерие не уходило, не выветривалось, не смывалось.