Страница 15 из 65
Они должны понимать.
При всей жажде мести, не у каждой из семей есть такая сила, чтобы пойти против нас.
Не у каждой. Но если все они соберутся вместе….
Скрежещу зубами, сжимая челюсти.
Брат. Родной брат, и чтобы так подставить? А все из-за чего? Из-за того, что нету здравого смысла!
Девчонка! Как бы он на нее ни запал. Женщина. Слабость. Она губит. Губит!
И не одного! Целую семью! Целый клан! Империю, что выстраивалась десятки лет!
Одна. Единственная. Слабость.
— Что решаем?
Арман и Давид уже в сборе.
— Пока ждем ответ. Я сделал много щедрых предложений. Настолько щедрых, что можно переступить через себя и свою гордость. Надеюсь, это поможет. Но готовимся к ударам в ответ. Напрямую. Наповал. Что Санников?
— Пока молчит. Говорил же. Вряд ли он станет с нами работать. Но я сам кое-что нашел. Тут пара файлов с информацией, — Давид протягивает черную флешку.
— Тут реально все объединились против нас, брат. Конечно, исподтишка. Пока прямо никто о себе не заявит и не выступит. Пока все выжидают, бросая против нас ресурс.
Да.
Кроме прочего, это шикарная возможность свалить империю Багировых. А после разделить пределы власти. Когда бы еще им выдалась подобная возможность? А так и повод есть.
— Таможни я пока открыл. Пришлось менять руководство на уровне страны, — Арман, как всегда, успел. — Несколько перестрелок, несколько больших корпораций, счета которых заморозили. Пока препятствий в нашей работе быть не должно.
— Хорошо, — киваю, откидываясь в глубокое кресло.
Нужно расслабиться. Отдохнуть. Перед решающим ударом, если мои доводы не подействуют.
Щелчок пальцев, и Айя, лучшая из девочек, игриво покачивая обнаженными бедрами, спускается со сцены.
Привычным жестом опускается на колени, расстегивая молнию брюк.
Умелая. Привычная. Идеальный способ расслабиться.
Поднимает на меня глаза, и, облизав ствол по всей длине, заглатывает на максимум. До упора. Сразу.
Только вспышкой перед передо мной другие глаза.
Яркие.
Как два черных алмаза.
Огромные. Как драгоценность, которой нет на свете.
Полные слез и чего-то такого, от чего сердце снова дергается.
Резко. Неистово.
Так, что в висках колотить начинает.
Мари…
Блядь, кажется, я говорю это имя вслух. Оно само вылетает из сжатой челюсти.
И член дергается неудержимо.
Обхватываю длинную копну рыжих волос рукой и яростно начинаю вбиваться в глотку Айи.
Даже она, привычная, дергается, как рыба на песке.
Задыхается. Захлебывается. Пытается упереться мне в пах руками и отстраниться.
Но я не останавливаюсь. Долблю. С бешенством. С яростью. До упора. На максимум.
Так, что влажные шлепки и хрипы перекрывают музыку в клубе.
Член просто каменный. Как будто сто лет женщину не трахал.
И где-то в глубине души закипает глухая ярость.
Другую. Другую хочу.
Дико хочу. До одури. До помутнения рассудка.
Другие глаза и имя. Это имя. Мари.
Хочу, чтобы она на меня смотрела.
Вбиваться. Вколачиваться. Ласкать.
Проводить пальцами по распухшим губам. Слышать ее стоны.
Изучать каждую грань тела.
Трогать. Ласкать. Распробовать вкус.
По-настоящему распробовать.
Как она пахнет. Как дрожит, когда распахнуть ее и прикасаться везде. Изучать все ее потайные точки.
Раскрывать. Запахом ее напиваться. Блядь. Какой у нее сладкий запах.
Пригубил, а ведет.
Ведет так, что три дня на переговорах от этого запаха отмыться не мог.
На коже. На губах. Внутри себя чувствовал.
Империя может рухнуть. На щелчок.
Концентрация внимания должны быть на максимум. Один просчет, и можно потерять все.
А у меня только девчонка перед глазами.
Нежная.
С запахом этим ее одуренным.
С той, блядь, улыбкой, которую увидел в первый раз.
И член дергает до ломоты. Со всех суставах будто ломка. И там, под ребрами, рывком. Жестко. Почти навылет.
Прикасаться к ней не надо было. На порог нельзя было отребье это пускать.
Мараться.
Но нежное тело перед глазами. Так и сияет фарфоровой белизной.
И под руками бархат ее кожи. Ее губ. Пухлых. Упругих. Мягких.
И приходится каждый раз сжимать кулаки.
Всполохами перед глазами, как брал бы ее. Как ласкал. Как доводил бы до одури, до истомы. Снова и снова. Как бы имя мое выкрикивала и касалась руками, изнемогая.
Женщин так не берут, как я ее взял. Так берут только шлюх.
И от этого ядом внутри странная, тягучая дрянь разливается.
Разливается так, что запить ее, выжечь из себя хочется.
Но разве она не шлюха?
Она и того не заслужила.
Никогда бы не принял такую. Никогда. Ни за что бы не простил.
Любая другая просить бы решилась, вышвырнул на задний двор. К псам. Без тряпок.
Но я взял.
Пусть грубо и с яростью. Да! Потому что не шлюхой. Потому что иначе ее хотел.
С самой первой встречи. С самого начала.
И удержаться не смог. Не смог не тронуть. Не прикоснуться.
А хотел убить.
С того самого момента, как передо мной появилась.
Как сбросила свой ничего не прикрывающий халатик.
Одного хотел.
Вцепиться рукой в эту нежную шейку. И переломить. Посмотреть, как вспыхнут и расширятся огромные глаза, что на крючок меня поймали. В которых я почти утонул. Впервые, на хрен, в жизни, утонул!
Шлюха. Дешевая же шлюха. Как и ее сестра.
Пришла телом выторговывать их поганые жизни.
Под любого бы легла. Любому отдалась бы.
Руки пачкать о такую противно.
Но я…
Блядь, я еще на руки даже поднял.
Измученную.
В постель отнес.
И прижимал.
С каких-то херов прижимал к себе.
Смотрел на тихое лицо. Гладил волосы.
Это надо вытравить. Вытравить из себя. Одним ударом. Навсегда. Навечно.
— Хватит, Айя, — отшвыриваю девчонку, понимая, что совсем сейчас забью своей яростью. И все без толку. Как ни таранюсь, а передо мной другие. Блядские. Ядовитые глаза. Того отродья. — Свободна.
Она валится на пол, судорожно ловя горлом воздух. Хватается на шею.
А та? Та тоже хваталась?
— Бадрид, — Арман отпускает ту, что выплясывала у него на коленях.
— По-хорошему тебе скажу. Раньше нам не пришлось бы ждать трех дней. Даже трех часов ждать бы не пришлось после того, как мы кому-то что-то предложили.
— Все знают. Мы приходим с батогом и пряником. Не примешь дар, получишь удар, от которого не оправишься.
— И все говорят. Что Багировы больше не способны на настоящий удар. После того, как ты отпустил семью Булатовых. Рустам даже бизнес какой-то ведет до сих пор.
— Согласен, — Давид шлепает по голому заду ту, что успела его ублажить. — Из-за этого поступка наш авторитет упал до нуля. Что ты дальше собираешься с ними делать, брат? Это твой удар. Мы вмешиваться не вправе.
Да.
Скриплю зубами, наливая себе первый за три дня стакан виски.
Член стоит просто адски, мешая здраво рассуждать.
А под руками будто горит ее кожа. Соски. Упругие. Маленькие. Острые, как камушки. Нежно-розовые. Такие упругие, от которых жар разносится по всему телу. Простреливает. Обжигает. Кровь вскипает на раз.
Выдохи ее рваные.
И упругость.
Охренеть, какая упругость внутри, в ее теле.
Я такого тела, кажется, даже не видел. Хрупкая. Нежная. Бархатная везде. И внутри.
Внутри она рай. Сладость. Нектар. Пища богов.
Тысячи женщин у меня было. Тысячи, а, может, и десятки тысяч.
Но никогда. Никогда такой не видел. Не прикасался к такому телу. Никогда такой к себе не прижимал, не пробовал.
И никогда. Кровь. Не кипела так при одной мысли, при одном всполохе воспоминания о женщине.
Вспышка — и кожа ее под руками.
Как бред. Как наваждение.
Еще одна, — и ее рваный стон, что пробивает кожу. Насквозь.
И тело. Все ее тело под моей кожей.
Упругие бедра. Грудь, — сочная, что в ладонях сжимается. Губы.