Мастеровой

– Пожалуй, – согласился царь. – Только сделайте это громко, напоказ. Сомневаюсь, что союзники помогут, но сам факт такого разговора должен привести Вильгельма в чувство. Отзовите из Берлина нашего посла, а германского вышлите. Нужно дать понять кайзеру, что шутить не собираемся.

– Разрешите, Ваше Императорское Величество? – спросил министр внутренних дел.

– Слушаю, Александр Александрович, – кивнул царь.

– Предлагаю распубликовать эту историю в газетах, – предложил министр. – Сообщить о подлом нападении германцев, рассказать, как десять русских солдат во главе с подпоручиком остановили полк неприятеля. Достойно наградить героев. Не ошибусь, если в городах России начнутся манифестации с требованием наказать виновных. Мы получим патриотический подъем общества и напугаем Германию.

– Манифестации… – сморщился царь.

Министры опустили взгляды. Со времени разгрома в январе 1905-го шествия рабочих и мещан к Зимнему, где особо порезвились Осененные, Георгий не любил народных сборищ. Тогда ему пришлось даже извиниться – настолько буйно полыхнуло после этого в России. Царь издал манифест о гражданских свободах и учредил Думу – все это приглушило разгоревшийся пожар. Но испытанного унижения Георгий не забыл.

– Одно дело – манифестация супротив власти, – не смутившись, сказал министр внутренних дел, – а другое – за нее. С просьбой самодержцу строго наказать зарвавшихся германцев.

– Ладно, – согласился царь. – Только без погромов и бесчинств. Среди моих поданных много немцев. Не хочу, чтобы пострадали.

– Приглядим, – пообещал министр.

– О наградах отличившимся, – задумался Георгий. – Полагаю Кошкин заслужил Георгия четвертой степени. Нижние чины, воевавшие под его началом, Георгиевские кресты. Подавайте представление, Владимир Александрович! – посмотрел он на военного министра.

– Сделаю, – кивнул министр. – Ходатайствую и за подпоручика Самойлова. Будучи раненым, прискакал в Гродно, дабы сообщить о нападении, что позволило командованию корпуса своевременно перебросить полк казаков под Дубки. Подпоручик сделал это, истекая кровью. В приемной командира корпуса потерял сознание. В настоящее время пребывает в лазарете. Поправляться будет долго.

– Орден Анны четвертой степени, – сказал царь. – И еще повысим в чине обоих офицеров. А то стыдно слышать: воюют подпоручики. Где, спрашивается, офицеры выше рангом? Самойлова произвести в поручики, Кошкина… – он задумался. – В штабс-капитаны.

– Офицером Кошкин стал менее месяца тому, – заметил начальник Главного штаба. – Не поймут. Он не из родовых.

– Что с того? – пожал плечами царь. Он не любил, когда ему перечили. – Будут недовольные? Пускай также отличатся! С отделением солдат остановят наступление полка, собьют шар противника, подавят батарею неприятеля, расстреляют эскадрон гусар. Да еще убьют мага. Стыдно слушать, господа! Столько средств потрачено на армию! Но, когда пришла беда, Отчизну защитил техник, едва примеривший мундир. Кстати, Владимир Александрович! Кошкина и его солдат отправить в Тулу. Нечего им делать на границе. Пусть Брусилов сам справляется. Прикажите начальнику завода назначить Кошкина инженером. В России на инженеров выучилось много, а оружие изобретают техники. Этот пулемет действительно хорош?

– Просто чудо как! – подхватил удачу генерал. – Прост, неприхотлив, надежен. Любой грамотный солдат освоит. В войсках его сразу полюбили, командир 14-го корпуса прислал блестящую реляцию. В ГАУ[2] испытали образец. Чего только с ним не вытворяли! В грязь бросали, в пыль и воду. Там, где «мадсен» выходил из строя, наш стрелял. Ни осечек, ни задержек. Просто удивительно. Новый образец оружия всегда нуждается в доводке – трудно угадать, как поведет себя в работе каждая деталь. Что-то вдруг ломается или перестает работать. Пулемет же не подвел, просто совершенная конструкция. Что еще немаловажно, дешева. «Максим» дороже в восемь раз. Нужно принимать на вооружение.

– Так берите! – велел царь.

– И еще новый бомбомет, из которого Кошкин тремя десятками снарядов привел к молчанию германскую батарею. Тоже дешев и надежен. И всего три пуда весит. Можно перенести в руках, а уж лошадь во вьюке доставит хоть на край света. Испытания в войсках прошел успешно.

– Принимайте, – разрешил Георгий.

– Нужны деньги для заказа, – сообщил военный министр.

– Сколько?

– Пять миллионов рублей. Это десять тысяч пулеметов для начала, бомбометов… тысячу пока. Снаряды для него.

– Владимир Николаевич? – Георгий посмотрел на министра финансов.

– Нет возможности, – ответил тот. – Бюджет расписан до последней копейки.

– Насколько знаю, у Владимира Николаевича есть резерв, – не отстал военный министр. – Бюджет сверстан с профицитом[3]. Для чего его копить, да еще, когда Отечество в опасности? Если германцы нападут, чем их остановим? Ассигнациями забросаем?

– Владимир Николаевич?! – с нажимом в голосе произнес Георгий.

– Слушаюсь, Ваше Императорское Величество! – нехотя ответил министр. – Выделим.

– Вот и хорошо, – произнес царь. – Совещание окончено, господа. Соберемся через неделю. До свидания.

Он встал и вышел, провожаемый взглядами вскочивших сановников.

Из корпуса Федора отпустили неохотно. Брусилов попытался поручить ему дальнейшее обучение солдат, на что Федор возразил, что у генерала сорок подготовленных пулеметчиков. Пусть они и учат. А его в Туле заждались. Обещал его превосходительство отпустить в отставку? Обещал. Слово генерала дорогого стоит. Брусилов возражал, но пришла депеша из Военного министерства: отправить испытателей домой. Федор получил выслуженное за неполный месяц жалованье, истребовал бумаги для завода и вместе с отделением Курехина сел в поезд. Возвращались налегке – все оружие осталось у Брусилова, даже миномет. Без снарядов, но они дело наживное. Закажут в военном министерстве.

Получив отставку, Федор первым делом снял мундир и надел костюм техника. Надоела эта шашка. А еще козыряй на улице нижним чинам и офицерам. Рука отвалится… Мундир и шашка поехали в Тулу в чемодане.

Из Москвы Федор телеграфировал в полк Курехина – пусть вышлют за солдатами линейку[4]. А не то пойдут в Туле по трактирам – отвечай потом за них. Хватит молодцам и дорожных развлечений. В Гродно им выдали по два червонца – Брусилов приказал, эти деньги солдаты рьяно пропивали. На вокзалах выскакивали в город, покупали водку и закуску и тащили в свой вагон – зеленый, разумеется. Федор ехал в желтом[5] – техник как-никак. На станциях заскакивал к солдатам и заставал их в блаженном состоянии. Ладно, выпивали б потихоньку, подлецы, так ведь публику смущают. Накатив, солдаты начали вспоминать про подвиги на границе. Что уж там плели, Бог весть, но, заходя в вагон, Федор заставал обступивших вояк пассажиров.

– Тут мы их!.. – доносилось из толпы. – Тра-та-та – полегли. Как жито под косой…

– А как их благородие из бомбомета германцев причесал! – встревал следующий рассказчик. – Бах-бах-бах – и разбежались словно тараканы. Пушки побросали…

Федор подзывал Курехина и выговаривал ему. Унтер, делая честные глаза, обещал приструнить подчиненных, но, едва техник покидал вагон, забывал об этом. Потому Федор телеграмму и отбил. И вторую – на завод, так, на всякий случай. Дескать все в порядке, я вечерней лошадью из Парижа… Утром следующего дня появлюсь, как штык. Хотел дать телеграмму Юлии, но передумал. Она же прибежит встречать, а он трое суток в дороге – весь пропах потом. Вот примет ванну, облачится в офицерский мундир и сделает сюрприз любимой.

Велико же было удивление Федора, когда на вокзале в Туле к нему подошел посыльный.

– Его превосходительство приказал доставить вас к нему, – сообщил он ошеломленному технику.

– Так я с дороги, – попытался соскочить Федор. – Грязный и небритый. Стыдно показаться генералу. Приведу себя в порядок и прибуду.

– Ничего не знаю, – покрутил головой посыльный. – Их превосходительство велели, чтоб, немедля. Коляску выслали за вами. Извольте ехать.