Страница 29 из 45
Что за пост такой – сторож, охраняющий заброшенное барахло? И должность непочётная. И зарплата – кто сколько даст. Нестабильная работёнка. А у сторожа и ноут, и телк современный, плоский. И смарфон – отпад!
Отстёгивают ему. Чтобы молчал в тряпочку. Вот он и молчит.
А сейчас хвост задрал и на оперов свысока поглядывает. Давно, наверное, предупредил парня-бочковоза, который серной кислотой промышляет.
Нет, Шабалин терпеть не мог, когда ему чуть не в глаза такие прохиндеи смеялись.
- Папаша! – Шабалин протёр глаза. – Успей прожевать свой ароматный гамбургер. Как закончишь, скажи – я тебе челюсть вышибу.
- Зачем? – кротко поинтересовался сторож.
- Чтобы не говорил больше. Никогда! – рявкнул на него Шабалин.
- Да я и так не буду, - вежливо пообещал сторож.
- Если через полчаса бочковоз здесь не появится…
Тут Шабалин сделал многозначительную паузу, чтобы мужичонка сам нарисовал себе то ужасное, что сделают с ним опера.
- Будешь сидеть долго. Очень долго, - изрёк Шабалин. – За хранение!
И он подмигнул мужичонке, дав понять, что имеется в виду наркотики, окторые случайно найдёт здесь при обыске.
- И за махинации! – продолжил Шабалин.
Он опять подмигнул мужичонке, который пытался переварить, какие-такие махинации ему могут предъявить. Сторож напрягся, и прежняя вальяжность мигом слетела с его помятого лица. Это Шабалину было и нужно. Нечего лыбиться!
Когда стало совсем темно, и тусклая лампочка на потолке стала чуть мигать из-за слабого напряжения. Морозов встрепенулся. Он осмотрел избушку. Встал заглянул в печку, похлопал её, осмотрел пол, вышел во двор. Затем быстро вернулся и бросил Шабалину:
- Встань-ка!
Тот послушно поднялся. А Морозов рывком отодвинул топчан. Там виднелся люк подполья.
- Картошечку храним, - извиняюще хихикнул сторож.
- А скажите мне, разлюбезный, - издевательски начал Морозов, - гле ваш волкодавчик?
- Убежал! – воскликнул сторож и улыбнулся, что некоторые не понимают, что собаки умеют бегать. – И не волкодав он, так дворняга, здоровенная просто.
Морозов так же рывком открыл люк и посветил своим телефоном.
- Да, для овощей отличное месте, - как можно спокойнее сказал он. – Для картошки – самое то.
Сторож угодливо заблеял. А Морозов, вытащив из кобуры пистолет, спрыгну вниз. Он окинул подпол опытным глазом. Кругом стояли корзины, горшки, старые алюминиевые кастрюли, в углу виднелись лопаты, грабли, мотыги. Опер сделал шаг к тёмной занавеске и одним движением отдёрнул её. Тотчас на него набросился парень. Хотя какой парень? Больше тридцати ему. Целый мужик! Он выбил у Морозова пистолет и повалил на пол. Морозов не был дохляком, но после ранения полностью восстановиться не сумел. Парень стал душить его, методично, озверело, потому что обратного хода нет, а светит ему, похоже, лет двадцать не меньше.
Шабалин помочь не мог. Он дрался со сторожем. Мужичонка, хоть и хлипкий, а вёрткий. Тоже в тюрьму не хотел и отбивался до последнего. Шабалин его, с трудом, но скрутил и, задыхаясь, закричал:
- Олег, как ты?
Вместо ответа послышался выстрел, и через минуту с исцарапанным лицом, весь в земляной пыли вылез Морозов. Он устало опустился на топчан и перевёл дух.
- Насмерть, - сказал он.
Шабалин спрыгнул вниз, проверил убитого, затем залез обратно и вызвал наряд.
- Жалко. Но кто же мог знать? – как бы оправдывался Шабалин. – Такая ниточка прервалась! Близко были к цели. Старый хрен, пожалуй, почти ничего толком не знает. Бесполезно с ним возиться.
Прибыли оперативники и начали осмотр сторожки.
- Я понял, как ты догадался, что он в подполье! – гордо сказал Шабалин. – Собаки не было во дворе. Собака могла выдать! Уж она подполье вмиг найдёт.
Морозов поднял на него, полные глубокой боли глаза.
- Я убил человека. Опять.
15
«ХОСПИС»
15
В хоспис привезли тяжело больную женщину. Она была стара, тяжело больна – рак! - но неистово хваталась за жизнь. «Не дайте мне умереть», - всё бубнила она.
Её ввезли на каталке в гостиную, и женщина очень стонала.
- Арсений Арнольдович, на второй этаж? – спросила Лена.
Врач выстроились в ряд и галантно вели приём новоприбывшей, увы, умирающей.
- Нет, здесь, на первом, в угловой комнате, - распорядился он.
- Где Сушкова раньше была? – уточнила Лена.
Арсений кивнул и направился в свой кабинет оформлять документы. А женщину Лена повезла на каталке на её место.
В той, угловой комнате, тоже были специализированные медицинские кровати. Но сюда, очевидно, отправляли самых безнадёжных, исход жизни которых был предрешён, чтобы легче было увезти в «мертвецкую» .
В комнате к ней подошли Лора Арсеньевна и Анатолий Арсеньевич. Измерили давление, сделали общий досмотр, сверив данные с данными в медицинской карте.
- Ну? _ спросила Лена.
Лора Арсеньевна покачала головой, что означало, надежды нет. Женщине поставили укол, она закрыла глаза, уснув, и врачи ушли.
Лена стала поправлять подушку у женщины, чтобы было чуть повыше. Мария стояла в изголовье и просто смотрела, чтобы знать, как ухаживать. Постояльцы из этой комнаты неофициально закреплялись за ней.
- Никогда не знаешь точно, что будет дальше, - зашептала она. – Маш, у нас тут умирала одна, четвёртая стадия была, терминальная. Умерла. Отвезли в «мертцецкую». А она, оказывается, напилась спирта и впала в алкогольную кому. Очухалась ночью и пошла бродить по коридору. Сиделку напугала – жуть! Та орала, как резаная. Уволилась на следующий день. А эту муж забрал домой. Оклемалась! Представляешь? С того света выкарабкалась, хотя шансов не было никаких! Медицина приговорила к смерти. Муж до машины на руках нёс. Нарадоваться не мог, что жива осталась. Ему ведь все уши прожужжали, чтобы гроб купил, на место на кладбище подобрал, а то лучшие участки расхватают. Издевались над мужиком, как хотели. А вон как вышло!
- Может, и эта выкарабкается, - предположила Мария.
- Может, - согласилась Лена. – Последний шанс всегда есть.
Они потихоньку вышли из комнаты и направились на веранду.
На улице было тепло, и постояльцы наслаждались чудесными июньскими днями.
Мария подошла к спецназовцу и сняла с него кофту. Он был настолько беспомощен, что сиделки порой воспринимали его как грудничка. Разрушался он в арифметической прогрессии. Ещё пару дней назад мог взять в руку чашку, а сейчас не держит.
Мария кормила его с ложечки. Он благодарно отрывал рот, проглатывал, но без конца теребил её: «Почему сама не ешь? Почему не ешь?» Когда Мария проводила его мимо кухни, он неизменно кричал повару: «Её-то, её-то покорми!» И Марию это очень трогало. Казалось бы, болезнь его полностью разбила. Однако остались в нём лучшие человеческие качества. Приезжали его дочки и немного рассказывали о его жизни. Он был из многодетной крестьянской семьи, девятым по счёту ребёнком. Всё сам. На редкость трудолюбивый! Золотые руки, золотая голова и чугунная задница. Захотел в элитное военное училище – от учебников не отрывался. Поступил. При каждом удобном случае матери помогал, лишнюю копейку, которая заводилась в его кармане, ей отправлял. А вот случилось с ним такая болезнь. Но дочки очень хотели, чтобы он в очень хороших условиях последние свои дни прожил.
И Мария кивала, она будет стараться, чтобы ему было здесь хорошо. Но у неё не хватало времени. И тогда она, даже пробегая мимо, старалась обнять его, и ему это нравилось, как нравится ребёнку, когда его ласкает мать.
Сейчас Мария сняла с него кофту, поправила футболку и, достав из кармана расчёску, причесала. Это была его личная расчёска.
Бабульки качались на летних качелях и горланили песни. Русские-народные-блатные-хороводные. Тут Люция приосанилась и, цыкнув на всех, затянула свою любимую «Таганку» («Мурку» петь ей не разрешали; что подумают соседи в округе?)
- Таганка, все ночи полные огня, таганка, зачем сгубила ты меня? Таганка, моя Таганка…- затянула Люция.