Разведка боем

В конце третьего часа игры я отошёл к специальному столику для перекуса. Очень небольшого перекуса: много есть нельзя, чтобы кровь к желудку не прихлынула, отхлынув от головы. Голова важнее.

Потому всей еды — баночка осетровой икры, пятьдесят граммов. И плитка шоколада «Гвардейский» — не стограммовая, а маленькая, тоже на пятьдесят.

Икру обеспечил простой человек Женя. Сказал, что на работе у матушки поручили снабдить меня продуктами за ради победы над Фишером. Двадцать маленьких пятидесятиграммовых баночек, и четыре — по полкило. И пару балыков. Всё, между прочим, официально. Решением профсоюзного собрания трудового коллектива. И письмо прилагается, так, мол, и так, ты, Чижик, не подведи, а уж питанием мы тебя обеспечим.

Большие банки и балыки я в Америку не повёз. Оставил дома, в холодильнике. В Австрию бы повёз, там у нас друзья. А в Америке… У них и компартии толком-то нет. Вернее, есть, но маленькая. Тысяч десять, на всю Америку. А в Лас-Вегасе ячейка отсутствует, мы узнавали. Лас-Вегас — город особенный. Нет здесь промышленного пролетариата. Ну, и кого мы будем угощать? Буржуев? Перебьются. Мы и водку брать не стали. Из тех же соображений.

Икра, собственно, тоже не роскошь, а прекрасный энергетик. Ленину после ранения прописали икру — и зажило как у святого. Но постоянно и помногу её есть нехорошо — атеросклероз развивается со страшной силой. А во время матча — не только можно, но и нужно. Если возможность такая есть.

Вот я и ем. Запиваю водичкой. Мелкими глотками. И думаю о постороннем. Специально отвлекаюсь от партии. Чтобы увидеть позицию заново. Свежими глазами.

Вернувшись за доску, задумался. Фишер играет хорошо. Очень хорошо. И я не промах. Позиция, в общем, равная. Не то, что решающего, никакого перевеса не видно. Ни за белых, ни за чёрных. Но мы ещё поиграем. Поборемся.

Видно, так же думал и Фишер. Пошел четвертый час игры, пятый, шестой — а мы всё двигали и двигали фигуры. Лавировали. Перешли в сложный эндшпиль: ферзь против ладьи, коня и двух пешек. Ферзь у меня. Одиноко ему без поддержки, моему ферзю, но я видел ничью. Должна быть ничья.

Но предлагать не стал. У Фишера фигур больше, его позиция внешне, для неискушенного зрителя, активнее, он играет белыми, и, главное, он чемпион мира. Потому мне предлагать ничью — выказывать слабость.

А ему можно.

Но не хочет.

Партия уже длилась семьдесят ходов. Восемьдесят. Сто.

Времени у меня было больше. Не на много, но больше. Я видел ничью, и играл на ничью. Фишер тоже видел ничью. Но искал победу. Искать то, что не положил — затратно. По времени. По расходу нервной энергии.

Сто десять ходов. Сто двадцать. Сто двадцать пять. На его часах уже флажок, у меня — пятнадцать минут в запасе.

А ты не опаздывай!

И на сто тридцатом ходу, уже в цейтноте, Фишер обдёрнулся. Не донёс ладью до нужного поля, поставил под бой. Видно, от утомления.

Я её, понятно, цап-царап, ладью-то.

Он побледнел — мгновенно. Как бы инсульт не приключился.

По инерции Фишер ещё сделал пять ходов, в темпе блица, и сдался.

Пожал мне руку. Подписал бланки.

И убежал. Буквально.

Публика загудела.

А Лиса с Пантерой зааплодировали. Сказалось запредельное напряжение, и тут — победа. Вот и проявили эмоции.

Тут же, на сцене, от лица организаторов седовласый джентльмен вручил мне метровый чек. На пятьдесят тысяч долларов.

Публика аплодировала. Думаю, не мне, а пятидесяти тысячам долларов.

Потом пресс-конференция. Две дюжины журналистов задавали вопросы. Стандартные. А я давал ответы. Тоже стандартные. Сказал, что партия протекала в напряженной борьбе. Что дальше борьба будет только нарастать. И особо отметил глубокое понимание шахмат американской публикой. Как не отметить.

В «Дюны» мы возвращались как триумфаторы. Считая, что огни Стрипа сияют для нас.

И правильно.

Если не радоваться победам — чему и когда радоваться?

Авторское отступление: идею мне подала шестая партия последнего матча за звание чемпиона мира между Магнусом Карлсеном и Яном Непомнящим, где до сто тридцатого хода (!!!) на доске стояла теоретическая ничья. Но Непомнящий допустил ошибку — на восьмом часу игры. И проиграл. В пять ходов.

Кстати, именно Фишеру шахматы обязаны новой системой учёта времени: каждый сделанный ход добавляет игроку условленную порцию секунд, при «классическом» контроле обычно тридцать. Этот контроль времени так и называется — контроль Фишера. Сегодня он применяется повсеместно. Хотя цейтноты, конечно, остаются. Просто сегодня они другие.

Глава 6

7 сентября 1974 года, суббота

ВОРОБЬИНАЯ ОХОТА

Первой пришла Лиса. Принесла телеграммы. Ну, как телеграммы: записанные тексты. Их надиктовали из корпункта «Комсомолки». После публикации спецкора Надежды Бочаровой и сообщении о моей победе в первой партии матча в редакцию посыпались телеграммы. От шахтеров, комбайнёров, студентов, военнослужащих, домохозяек, рыбаков…

И пионеров, да. Как без пионеров?

Разнообразные по форме, по содержанию послания сводилось к простому «так держать зпт миша вскл».

Потом пришла Пантера. С телеграммами, посланными в «Правду». Ткачихи, педагоги, медики, моряки, строители, садоводы, почтальоны, нефтяники.

И пионеры, да.

Это называется «всенародная поддержка».

Приятно.

А затем появился Антон. Тоже с телеграммами. Но главное было в другом.

— Звонил Толстой. В Лас-Вегас приехали люди из Jewish Defense League.

— Лиги защиты евреев? — спросила Ольга.

— Именно. Толстой советует быть настороже, из отеля не выходить. Во всяком случае, поодиночке.

— И кого они приехали защищать? — поинтересовался я.

— Кто их знает. Уж во всяком случае, не меня. Русский я. По паспорту, — ответил Антон.

Ну да, по паспорту, конечно. Отец — герой Советского Союза Иван Иванович Кудряшов. А вот мама — Роза Рафаиловна Розенберг. Бывший врач-вредитель. Потому, считает Антон, его и не взяли на физмат МГУ.

А в Чернозёмский педвуз взяли. После армии.

— Тогда — от кого? От кого защищать будут этих неизвестных евреев? И как это может коснуться нас?

Вопросы я задавал риторические. На инструктаже нам о Лиге рассказывали. Да что на инструктаже — маменька рассказывала. Когда Большой Театр на гастроли выезжал в Город Жёлтого Дьявола, им те защитнички гадили изрядно. На представлениях шумели, петарды взрывали, воняли, буквально, какими-то вонялками.

Попортили кровушки. И чего они хотели от Большого, непонятно.

А что полиция? А ничего полиция. Мелкое хулиганство.

— И много их приехало, лигистов? — задала дельный вопрос Лиса.

— Толстой говорил о двух.

— Ну, двое — это пустяки.

— У них могут быть сообщники. Здесь, в Лас-Вегасе.

— Хорошо. Будем знать. Praemonitus, praemunitus.

А сейчас — едем в банк.

Ну, не сразу, но поехали. В большом жёлтом чекере.

В банк мы ехали по делу. Вчера мне дали чек — большой, показушный. А на самом деле — перевели те пятьдесят тысяч долларов на мой счёт в Банк Нью-Йорка. Перед матчем организаторы открыли счёт на мое имя, как без этого. Не наличными же расплачиваться. Мне самому открыть счёт сложно, это только в кино приходишь в банк с мешком денег, и все тебе очень рады. А в Америке не так. Нужно доказать, что деньги — твои. Что заработаны, что с них уплачены налоги. Что-то такое, да. Ну, и нерезиденту, то бишь иностранцу, тоже какие-то препоны ставят.

Но не в моём случае. В моём случае с деньгами всё ясно — сколько, откуда, налоги… Прозрачность.

В банке я заполнил необходимые бумажки. О переводе тридцати тысяч долларов на свой счет в «Дойче Банк». Поближе к дому. И взял пять тысяч наличными. Стодолларовыми купюрами.

Наличные выдали без звука. Лас-Вегас, понятно, что людям нужна наличность. Они сюда тратить приехали, а не вкладывать. А уж потом из казино деньги возвращаются в банк. Банк — казино — банк. Экономика Лас-Вегаса.