Страница 31 из 33
— Теперь один черт! — обозлившись, крикнул Ратников. — Давай!
Они ударили оба. Но было непонятно, то ли немцы успели залечь, то ли пули достали их. Длинная автоматная очередь резко прострекотала в ответ. Толпа с криками рассеялась, хутор мигом опустел.
— Выручил, родной! Какое же спасибо тебе сказать! — ликовал Устин, благодаря Быкова. — Поклон хоть низкий прими.
— Какого черта! Зачем вы вернулись?! — Быков обжег его таким взглядом, что старик отшатнулся.
— Оглянулись, а он с факелом… к моей хате, — робко оправдывался Устин. — Да нешто вытерпишь!..
— Все равно сожгут!
— Знамо дело, — растерянно согласился Устин. — Да ведь на глазах-то. Разве можно вынести: сил-то сколько в нее вложено.
— А твоя хата которая? — сдерживаясь, спросил Быков у Егора. — Может, и за твою…
— Следом стоит, соседи мы, — виновато ответил Егор. — Соседями жили, соседями сгорим, соседями, может, и в землю ляжем. Не гневись.
— Вы уж извиняйте меня, товарищи командиры, не утерпел: кровное ведь, — каялся Устин. — Ах, беда, беда!
— Вот что, мужики, — с досадой произнес Ратников. — Бестолково вышло. Сделанного не поправишь, придется выпутываться теперь. — И уже приказным тоном: — Все! Жмите вовсю на Соленое. Народ поднимайте. Мы, как и условились, завтра придем. А сейчас, — кивнул на уже появившихся за огородами немцев, — эти «курортники» сюда полезут. Жарко будет. Прикроем вас. Ну, счастливо.
— А может, нам того, с вами?
— Идите!
— Ну, значит, до завтрого, — виновато, покорно кивнули мужики и тут же скрылись — лишь кустарник ворохнулся следом за ними.
— Чепуха получилась, боцман, — сердито сказал Ратников, зорко следя за полем. — Один черт хутор спалят. Как же ты?
— Будто не я выстрелил, — говорил Быков виноватым голосом. — Не соображал ничего.
— Понимаю. — Ратников не стал больше укорять его. — Ну, теперь осталось одно, другого нет: дадим бой сейчас, хороший бой! А потом на стоянку. Заберем Машу со шкипером — и к Соленому озеру.
— Принято, старшой. Ты уж прости, погорячился я. Этот старик, у него глаза горели… Ишь как крадутся, согнулись в три погибели и перебежками. Ну, идите, идите. — Быков нетерпеливо заерзал, прилаживаясь поудобнее. — Метров семьдесят осталось. Пора. А то повернут назад — подумают, никого здесь нет. Упустим.
— Не повернут, — отозвался Ратников. — Никуда теперь не денутся. Тридцать гавриков лезут. Сосчитал?
— Число интересное… Может, не дадим хутор спалить, теперь чего уж там. А, старшой? Пора, пожалуй.
— Им теперь не до хутора. И людям полегче будет, поняли: кто-то их защищает…
Ратников не отрывал глаз от поля. Оно было совершенно открытым, без единой копешки, и он слегка волновался от предчувствия удачного боя. Почему-то ему хотелось непременно разглядеть среди наступавших немцев того, которого взяли в плен вчерашним утром. И первую пулю всадить в него. Он уже довольно четко различал лица перебегающих полем, пригнувшихся солдат, но того, знакомого, так и не приметил. «Черт с ним! Все они на одно лицо!» — подумал, закипая от ненависти. И, выждав, когда передняя цепочка оказалась метрах в тридцати, возбужденно сказал Быкову:
— Вот теперь, боцман, самая пора. Огонь!
7
Уже с четверть часа Маша слышала глуховатый, дробный перестук автоматных очередей. Они доносились с той стороны, куда ушли утром Ратников и Быков. Потом выстрелы поутихли, сторожкая тишина повисла над чистым, пронизанным солнечными снопами лесом, но она не успокаивала, напротив, пугала неизвестностью, будто подкарауливала, чтобы в любой миг обернуться бедой. Нет, никак Маша не умела выносить одиночества и, наверное, никогда уже не привыкнет к нему. Что стоит за этим солнечным безмолвием? Что означают эти выстрелы и это внезапное молчание?
— Сашка, Сашка, я не могу! — вскрикнула она, опустившись рядом со шкипером. — Что там с ними?
Шкипер лежал, привалившись головой к сосне, неуклюже прилаживал автомат правой рукой. Левая, раненая, отказала совсем, и он лишь беспомощно шевелил пальцами.
В это мгновение совсем недалеко прозвучала новая очередь, послышались неясные, пока едва различимые голоса. И опять все смолкло..
— Беги, Машка! — прохрипел шкипер. — Туда беги, в глушь.
— Я не могу одна! — взмолилась Маша, с болью в страхом глядя на него. — Куда же я без вас?
— Беги, дура, скорей. Пропадешь! — прохрипел он опять, закипая взглядом. — Ну!
Боясь выстрелов, которые вновь застучали неподалеку, боясь Сашкиного голоса и страшного его взгляда, Маша кинулась в чащу, ничего не помня, не соображая от нахлынувшей безысходности. И даже на ум не приходило ей, как же это она одна, без них, будет спасаться и для чего. Она бежала, не понимая, зачем это делает, а когда неожиданно поняла, что убегает от них, оставляет их в беде одних, захлестнула ладонями лицо и остановилась: будь что будет! Теперь ей стало все безразлично, выстрелы, крики уже не пугали, все это вроде уже не имело к ней самой отношения, и она в отчаянии бросилась назад, боясь только одного — опоздать.
Ратников и Быков чуть не наткнулись на нее. Они выбежали из кустов, держа в руках автоматы, то и дело оглядываясь. Она не могла и не хотела в эту минуту понимать, что произошло, знала лишь, чувствовала, что случилась беда, но, как только увидела их, у нее сразу же отлегло от сердца: раз они рядом, значит, все хорошо, все будет как надо.
— Маша, беги в глушь! — крикнул Ратников. Левый рукав у него был весь в крови. — Нас преследуют. К Соленому озеру беги, там партизаны. Скорей!
Она не поняла его слов, ей стало просто легко оттого, что они опять рядом и не прогонят ее, как Сашка, и она опять будет с ними. Но почему у командира весь рукав в крови и зачем он, этот добрый и заботливый человек, так на нее кричит? Разве она сделала что-то не так?
— Ты что, не в себе?! — Ратников больно тряхнул ее за руку, повернул лицом к лесной глуши. — Туда беги, Маша, туда. Немцы близко!
— Я не могу одна. И Сашка там. Вон он, рядом.
— Беги, тебе говорю! Мы следом. Заберем Сашку — и следом!
В это время из глубины леса ударили выстрелы, и почти одновременно — справа.
— Все, боцман, обложили! — торопливо осматриваясь кругом, сказал Ратников. — Из села подошли, сволочи. К озеру не пробиться теперь, хана! — Он с силой подтолкнул Машу к ближайшему кустарнику, буквально затолкал ее в самую гущу: — Не дыши, слышишь?!
— К морю давай, старшой! — крикнул Быков, и оба они бросились вниз, в сторону побережья.
Маша видела: на какое-то мгновение Ратников задержался возле Сашки, бросил на него охапку веток, что-то второпях сказал ему. Потом она еще несколько секунд различала, как Ратников и Быков мелькали за деревьями, удаляясь, но вскоре потеряла их совсем.
Выстрелы раздавались теперь с трех сторон, и только оттуда, куда побежали Ратников и Быков, не стреляли. Маша пришла наконец в себя, сжалась от страха, затаилась в гуще кустарника. Значит, их окружили и выход только один — к морю. Господи, а что там?
Совсем рядом, в нескольких метрах от нее, послышались чужие торопливые голоса, густой топот ног, плеснула автоматная очередь. Кто-то крикнул гортанно и властно, мимо замелькали солдаты в сером, забухали сапожищи по непросохшей еще земле. «Туда понеслись, за ними, — с ужасом подумала Маша. — Что же теперь будет, господи!»
Сквозь густые сплетения кустарника Маша увидела, как шевельнулись ветки, которыми Ратников на бегу прикрыл Сашку. Маша чуть было не закричала, чтобы Сашка не шевелился — может, немцы пробегут мимо, не заметят. Но Сашка, к ее ужасу, сбросил с себя ветки и ударил из автомата по пробегавшим мимо него немцам. У него не хватило сил поднять автомат: пули взрывали землю почти у самых ног, не достигая цели. Но он все-таки каким-то чудом, на одно лишь мгновение сумел приподнять автомат, и очередь прошлась верхом, сшибая ветки с деревьев, и они опадали тут же, рядом, словно пытались укрыть его собой. Затем Сашкина рука обессилела, откинулась в сторону. И только теперь Маша обмерла от неожиданной ясной догадки: «Ведь он же впустую стреляет, даже не видит куда — прикрывает Ратникова и Быкова, отвлекает на себя немцев». И жаркой благодарностью к Сашке плеснулась у нее в сердце кровь.