Бубновый туз

Глянул на такого и тут же определил – большого полета птица!

В отличие от остальных медвежатников, Савва Назарович выделяться не любил – одевался непритязательно: осенью – потертое пальтишко, летом – обычные брюки с выцветшей рубашонкой.

Внешне он напоминал провинциального лекаря, понимающего, сочувствующего, готового даже в самую скверную погоду мчаться на вызов к больному. Сходство с доктором усиливал небольшой кожаный саквояж, с которым Савва Назарович практически никогда не расставался. А когда присаживался, то непременно ставил его рядышком, поглаживая, – так добрый хозяин поступает с кошкой, прыгнувшей ему на колени. И только когда он начинал говорить, впечатление от его неброской внешности мгновенно улетучивалось – становилось ясно, что беседуешь с человеком значительным, скупым на слова, отчего его речь приобретала какую-то особую значимость. Даже говорил он как-то по-особенному манерно, слегка растягивая слова, чем невольно приковывал внимание собеседников.

Но вместо медицинских инструментов в саквояже у Саввы Тимошина лежали отмычки, гусиные лапки, ворох ключей, фомок и прочие воровские приспособления, с помощью которых он мог вскрыть самый несговорчивый сейф.

Савва Тимошин входил в элиту воровского мира, даже самые матерые уркаганы отзывались о нем с уважением – «музыкант».

Свою карьеру он начал шестнадцатилетним подростком в подручных у знаменитого шнифера из Замоскворечья Петьки Орлова, который, обладая недюжинной силой, раскурочивал ломом сейфы, будто консервные банки с килькой. А когда того во время очередного ограбления бакалейной лавки повязали артельные мужики, Саввушка, осиротев, организовал собственное предприятие и вот уже более двадцати лет не знал промахов.

Обладая исключительными способностями, Савва Назарович сумел продвинуться в своем ремесле гораздо дальше наставника и вместо тяжелых ломов, которыми традиционно пользовались «шнифера», усвоил более тонкую науку «белых пальчиков» – вооружившись сапожной иглой, открывал самый сложный замок. Грубых орудий в виде ломов и фомок он почти не признавал, дверцы вскрывал аккуратно, как рачительный хозяин, и даже при самом детальном изучении на металлической поверхности невозможно было рассмотреть следов взлома.

«Подвиги» Саввы Тимошина не остались незамеченными – после каждого виртуозного ограбления его вызывали в полицейский участок, порой уговорами, а порой откровенным мордобитием требовали признания. Серьезно Савва Назарович прокололся лишь при ограблении книгопечатника Сытина, уронив у сейфа ключ с именными вензелями. И с тех пор за ним, как собаки на привязи, топали филеры, что не мешало между тем Савве Назаровичу периодически наведываться к фабрикантам со своим потертым саквояжем.

Медвежатником он был удачливым и, вскрыв очередной сейф с большой наличностью, немедленно отъезжал за границу, где проводил время, как преуспевающий буржуа, щедро тратя деньги на всевозможные удовольствия. Возвращался на родину он только тогда, когда вконец прогуливал все денежки, что вновь заставляло его браться за привычное ремесло.

По большому счету, он был последним медвежатником Российской империи. Большая часть его «коллег», скопив за время своей «трудовой деятельности» немалый капиталец, перебралась в Европу, где щедро делилась профессиональными секретами с западными коллегами. Меньшая часть, присмирев, решила поменять воровскую специальность на менее хлопотную.

За свою большую криминальную карьеру Савва Назарович ни разу не был пойман, что свидетельствовало о небывалой его везучести и необычайной изворотливости. В сыскной полиции он имел щедро оплаченных осведомителей, которые всякий раз заблаговременно сообщали ему о возможных неприятностях. Не без усмешки Савва Назарович сообщал своим приятелям о том, что в секретном досье, заведенном на него и сохранившемся еще с царских времен, имеется запись о том, что он является опаснейшим медвежатником Российской империи.

– Это твой аванс... Вторую половину получишь, когда Кирьян выйдет.

– Договорились, – не стал возражать медвежатник. – Он будет один?

Егор Копыто широко улыбнулся и мечтательно произнес:

– Один... Но в поезде еще будут купцы. Так что покормишься и от их щедрот.

– Годится, – кивнул Савва. – Копейка никогда не помешает. Только у меня вопрос.

Егор насторожился, лишнего любопытства в делах он не любил:

– Задавай!

– Скорый поезд никогда не останавливался на этой станции, с чего это он должен остановиться в этот раз?

Губы Егора снисходительно дрогнули и сжались в тонкую линию:

– Не сомневайся, остановится. Куда же им деваться-то? – Кивнув на саквояж, на котором по-хозяйски покоилась ладонь медвежатника, добавил: – Не позабудь свой чемоданчик, он нам еще пригодится.

– Я без него никуда!

Немного правее их стола, через завесу плотного дыма, проглядывали фигуры двух мужчин: один в потертом коротком пальто, расстегнутом на все пуговицы, а другой – рябой в полосатом жилете. В их внешности не было ничего примечательного. Обычные обстоятельные мужики, даже пиво они пили степенно, закусывая его солеными сухариками.

Обыкновенные, в общем, вот только взгляд, брошенный одним из собеседников, рябым узколицым типом – короткий и очень цепкий, – насторожил Егора. В нем проглядывался интерес, не тот поверхностный, который мелькает у случайного собутыльника, а профессиональный, какой проявляется только у ищеек, настырно идущих по свежему следу.

– Теперь давай расстанемся. Ты выходишь первым, я за тобой.

Со стуком поставив кружку с остатками пива на стол, Тимошин обеспокоенно спросил:

– Ты что-нибудь заметил?

– Не суетись, надо проверить.

Кивнув, медвежатник поднялся и направился к выходу. Зацепив случайно плечом стоящего у дверей жигана, вежливо извинился, чуть приподняв шляпу, и выскользнул в проем.

Взяв со стола пару сухариков, Егор небрежно бросил их в рот и захрустел, продолжая наблюдать за рябым соседом. В поведении того внешне ничего не изменилось, если, конечно, не считать, что правая бровь озабоченно подпрыгнула на середину лба, – парень решал непростую задачу – броситься вслед за удаляющимся медвежатником или все-таки доесть кусок курицы. Аппетит победил – обглодав косточку, он аккуратно положил ее на край тарелки и скосил взгляд на Егора. На первый взгляд совершенно безвинный взор, такой можно встретить у человека, с которым случайно оказался за соседним столом.

Терпеливо выждав несколько минут, Егор Копыто встал и уверенным шагом пошел из трактира. Приостановившись у выхода, он посмотрел на косматого полового, стоящего у стойки. Поймав его взгляд, тот слегка кивнул и небыстрым шагом, с подчеркнуто равнодушным видом, стараясь смотреть поверх склоненных голов, направился следом за жиганом.

Егор отошел под арку и тотчас слился с темнотой. Вокруг было пустынно и тихо. Только из трактира через слегка приоткрытую дверь раздавался дружный хохот. Жиганы веселились. Наверняка отмечали удачный налет.

– Дело какое, Копыто? – уважительно спросил подошедший половой.

Егор не торопился с ответом. Достав серебряный портсигар, он вынул две папиросы, одну протянул собеседнику, другую оставил себе.

Портсигар был приметный, инкрустированный рубинами. А четыре крупных александрита, встроенные по углам, полыхали ярко-красными зрачками. Две недели назад этим портсигаром щеголял в трактире заезжий жиган из Питера, вызывая нешуточную зависть московских коллег. После очередной пьянки приезжий пропал, а вот портсигар неожиданным образом всплыл в руках авторитетного жигана.

Взяв папироску, половой чиркнул зажигалкой, закурил, на миг осветив хищное, скуластое лицо жигана.

– Фраера в полосатом жилете видел? – спросил, затянувшись, Копыто. – Рябой такой.

– Ну? – удивленно спросил половой.

– Часто он здесь бывает?

– Впервые вижу.

– Понятно... Легавый он! – спокойно сообщил Егор, выпустив в сторону струйку дыма.