Бубновый туз

– Что мы, не понимаем, что ли! – едва успевал за паханом Егор Копыто.

– Где народ? – кричал Кирьян, отворяя одно купе за другим.

– Все вышли на перрон, когда поезд остановился, – оправдывался Егор.

– Идите сюда! – восторженно крикнул с противоположного конца вагона белобрысый жиган. – Здесь их полное купе!

– Кирьян, – негромко сказал Копыто. – Пора уходить. Скоро здесь будет охрана и железнодорожники.

– Эх, Егорушка, – почти в отчаянии вздохнул жиган. – Не даешь ты мне позабавиться!

Бесшабашный и веселый взгляд Кирьяна натолкнулся на испуганные лица мужчин и женщин. Прижавшись друг к другу плечами, они в тесноте словно искали спасение.

– Знаете, кто я такой? – неожиданно спросил Кирьян, уставившись в плотного круглолицего мужчину в кепке.

Встретившись с жиганом глазами, тот неловко улыбнулся и поспешно стянул с макушки головной убор.

– Здрасьте!

Губы мужчины растянулись в заискивающей улыбке. Лицо пассажира показалось Фартовому знакомым. Так поспешно стягивать головной убор приучены только каторжане, нежданно столкнувшиеся с начальством. Отсюда и заискивающий взгляд и стремление расположить к себе всякого собеседника. Движение очень характерное, отработанное годами, его невозможно спутать ни с каким другим. В нем прячется почти животный страх перед возможным наказанием и одновременно надежда на благоприятный исход.

– Это ты, Иоська? – удивился Кирьян, рассматривая в упор круглолицего.

– Он самый, Кирьян... – всего лишь небольшая заминка, поднатужившись, мужчина отыскал подходящее слово, – Матвеевич.

Кирьян сузил глаза – не самое подходящее место для злых шуток.

– Ты это... того... Какой я тебе Матвеевич?

В глазах толстяка плеснулось замешательство. Будто бы пущенные по воде круги, оно сказалось на пальцах, которыми тот беспокойно теребил снятую шляпу. Вот сейчас он услышит приговор...

– Как же не Матвеевич? – вполне искренне подивился толстяк. – На сибирской каторге вы «иваном» были, а я майдан держал. Так что мне до вашей чести далековато. А потом авторитет...

И вновь заискивающая, просящая улыбка.

Кирьян хмыкнул. Толстяк не шутил. Иосиф Львович Брумель действительно был майданщиком на сибирской каторге, а Кирьян, как «иван», охранял его стол, за что получал по полтине в день. Первый раз их пути пересеклись восемь лет назад, когда очередной этап «семи морями» перегоняли из Одессы на Камчатку. Толстяка били смертным боем, лупили впрок, чтобы не забывал арестантскую науку и не тянул с каторжан семь жил.

В тот раз только вмешательство Кирьяна предотвратило смертоубийство.

Второй раз их пути пересеклись пять лет назад, в Петропавловске-Камчатском, славившемся по всему полуострову своими строгими порядками. Пребывая в кандальной тюрьме, Кирьян удивлялся тому, что каждую неделю какая-то милосердная душа передавала ему рублик, который в то время являлся для него немалым подспорьем. Только когда он был переведен в околоток – небольшую больничку, где можно было отдышаться и залечить язвы от кандалов, – к нему заявился поселенец и, сняв картуз, явно стесняясь собственного благополучия и сытости, сообщил о том, что это он скармливал ему рублики на скорейшее выздоровление.

В этом поселенце Курахин узнал Иосифа, которого некогда спас от смертного боя.

– Матвеевича забудь! – отрезал Кирьян. Посмотрев на перепуганных пассажиров, он продолжал: – Ты мне товарищ! Господа, советую облегчить собственную участь и освободиться от золота и всех драгоценностей. Даю вам три минуты! Копыто, – повернулся Кирьян к сподвижнику: – Засекай!

– Сделаем, – охотно согласился Егор Копыто, вытащив из кармана серебряные часы.

Особенно расторопно люди освобождаются от драгоценностей под дулами револьверов, направленных точнехонько в центр лица. Со стороны создается впечатление, что золото просто начинает жечь им кожу.

Кирьян с усмешкой наблюдал за их стараниями.

На столе быстро росла горка драгоценностей: кольца, колье, перстни, портсигары. Здесь же лежали бумажники и кошельки. Сильно стукнув, старичок в ветхом пиджачке установил в центр стола малахитовую шкатулку, инкрустированную золотом.

В углу тамбура подле окна стояла молодая женщина и никак не могла снять с безымянного пальца перстень с сапфиром. Понаблюдав за ее потугами, Кирьян усмехнулся:

– Сударыня, если вы будете так рвать перстень, так наверняка останетесь без пальца. Давайте я вам помогу.

– Как вам будет угодно, – протянула женщина ладонь, словно подавала ее для поцелуя.

Уверенным движением Кирьян снял с пальца украшение.

– У вас очень здорово получается, – фыркнула женщина.

– Практика-с, мадам!

Посмотрев камень на свет, Кирьян положил перстень в карман.

Взяв со стола часы, Кирьян произнес:

– Итак, господа, время ваше вышло. Гаврила, собери добро.

Открыв саквояж, тот широким движением смахнул драгоценности в кожаное нутро. Золотой дождь просыпался с тихим шорохом и рассыпался по широкому дну.

– Сколько ты мне тогда рублей дал? – спросил Кирьян у бывшего майданщика.

– Не считал, Кирьян Мат...

– Вот возьми, – протянул он Брумелю золотые часы. – Кирьян не любит оставаться в долгу. Этого достаточно?

Взяв часы, майданщик закивал:

– Достаточно, барин. Благодарствую! Сполна хватит.

– Чем ты сейчас занимаешься?

– Коммерция у меня, торгую понемногу.

– Где тебя найти?

– На Сухаревку заходите, там Иосифа Львовича любой покажет. Я человек полезный.

– Загляну, – пообещал Кирьян.

– Уходим, Кирьян, – торопил его Копыто. – Пора!

Вышли из купе. В тамбуре, зажав лицо руками, сидела молодая девушка в разорванной кофточке. Кирьян только хмыкнул: веселятся жиганы! Понять их можно, кровушка-то кипит. А с девки не убудет!

Подводы, заваленные добром, стояли на платформе. Кучера, взяв вожжи, терпеливо дожидались.

Спрыгнув с подножки, Копыто подскочил к одному из кучеров, мужчине с окладистой бородой, и коротко скомандовал:

– Поедешь лесом до хутора. Там разгрузишься.

– Знаю, хозяин, – обиженно протянул возница, шевельнув вожжами. – Ведь обговорено уже.

Вышел Кирьян. Застреленные чекисты лежали вповалку, без всякого почтения. Один из жиганов, с огромным самоваром в руках, торопился к подводе. Возможно, что в хозяйстве и он необходим, но золотишко было бы предпочтительнее. Споткнувшись о выставленную ногу убитого, парень зло чертыхнулся и поторопился к тронувшейся подводе.

– Но, пошла! – хлестнул бородач вожжами по крупу застоявшуюся лошадь. – Да бросай ты сюда свой самовар!

– Ты это, Гурьян, поосторожнее! – Жиган уложил аккуратно самовар. – Бабе своей хочу подарок сделать.

– Да что с ним будет! – рассмеялся бородач. – Но, пошла, родимая! – ударил он вожжами лошадь, заставив ее бежать трусцой.

– Кирьян, – подошел к главарю молодой улыбчивый парень. Кирьян узнал в нем того самого красноармейца, что сообщил ему о предстоящем налете. – Пойдем за вокзал, там карета тебя ждет. Со всем почетом докатишься. И сразу на блатхату, там марухи по тебе соскучились!

Веселость молодого жигана отчего-то раздражала. Хотя, может быть, и зря. Ведь не исключено, что тот жизнью из-за него рисковал.

– Кожаную куртку откуда взял? – хмуро спросил Курахин.

– Так ведь вот они, – растерянно кивнул жиган на убитых чекистов. – Не пропадать же добру. Да и вещица все-таки хорошая, ноская! – Улыбнувшись во всю ширь, добавил:– Да и бабам очень нравится!

– Ходишь, как чекист! Я на эту кожу в кабинетах «чрезвычайки» насмотрелся. Скидывай!

– Как скажешь, Кирьян, – примирительно кивнул молоденький жиган.

Сняв куртку, он перебросил ее через плечо.

– Так поедем?

– Ксивы у чекистов забрали?

– А то, – засветилось радостью лицо жигана. – Все здесь, – похлопал он ладонью по карманам брюк.

– Что-то я тебя не припоминаю, откуда ты?

– У Федора Моченого был. А когда его замели, так я к Егору прибился.