Экспериментиум

Спокойной ночи, луна

Ночь, улица, кирпичная стена. Из канализационной решетки поднимаются клубы пара. Сбоку, над тротуаром, нависает изогнутый фонарь, будто тяжелое, спелое яблоко пригибает ветку. Призрачное сияние сбрызгивает древнюю кладку и асфальт – очерчивает небольшую сцену. Посреди ее вытянутая тень. Пахнет сыростью, цитрусовыми духами, гниением, совсем рядом капает вода, и ровным гулом отзывается автострада.

Слышится женский вздох. Скорее ласковый, чем уставший. Тень на стене шевелится и частично разделяется на две. Первая – крупнее, мощнее, видимо, в куртке и брюках, вторая – тоньше и изящнее, с красивым египетским профилем. Волосы собраны в хвост, костюм дамы похож на деловой: юбка-карандаш, жакет, высокие каблуки.

– Кажется, я только этого и ждала весь день, – говорит женщина, и голос у нее низкий, вибрирующий, по-детски восторженный. – Или всю жизнь? Столько раз представляла, каким будет мой… мой… – она запинается, – столько раз выстраивала это в голове, а потом соглашалась на меньшее, думала, ладно, обойдусь, и так неплохо. Нет, плохо, плохо! Как крыса, подыхающая в темном лабиринте. А сейчас хорошо, просто хорошо, и не как… когда люди задыхаются от счастья, а просто тепло и хорошо. Мне хорошо в этом крохотном тупичке, Бог знает где. Будто шла, шла и могу наконец прилечь, могу отдохнуть. Минутка счастья на дне грязной лужи. (внезапно) Хочешь томатный сок? Я купила на обед, но не успела поесть. И бутер еще, такой, в пластиковой коробке. Не хочешь?

– Не хочу. Иди ко мне.

Две тени вновь сжимаются в одну, и она кажется тоньше, напряженней, чем в прошлый раз.

– …постой. Нет, постой, только не целуй, – странным, нервным голосом просит мужчина и отодвигается. – Поцелуешь один раз, и все, назад пути нет. Господи, ты красивая. Красивая. Господи, как меня к тебе тянет. Потому и… Нет, то есть. Не потому. Стой. Да стой же, я тебя прошу: ТАК нельзя.

– О, неужели ты опять за старое? Ну а как иначе, глупыш? Мы не можем в открытую.

– Не можем, – будто эхо повторяет собеседник.

Повисает долгая пауза. Силуэт его подруги роется в карманах, достает сигареты и закуривает. Когда она стряхивает пепел, на стену летят огненные искорки. Порой дует ветер и скулит в жестяных водостоках, как раненая собачонка, – в такие минуты из прически женщины выбиваются локоны, и тени их подрагивают на фоне кирпичей.

– Что ты хочешь сказать? – голос нарочито бесцветный.

– Что все не так, как должно быть.

– Не так? Что не так? Не так хорошо? Не так… – она поворачивается лицом к тротуару, точно думает над следующим словом, а хвостик волос прыгает из стороны в сторону. – Не так прожарено? Недосолили, недоперчили, не полили соусом – что?

– Успокойся. Господи, ты чудная. Ты очень чудная.

– (недовольно) Угу. Зачем ты меня оскорбляешь?

– Нет! – тень мужчины поднимает руку ко лбу. – Не думал даже. Ты что? Я… Ну пойми, мы не можем так видеться. Это не нормально. Мы не должны так.

– Да? Тогда что? – тон собеседницы едкий, вызывающий. – Ресторан? Отель? Париж? Рим? О, придумала: поход в горы. Какие у нас есть горы? Карпаты? Или это не наши? Там нужен загранпаспорт? Нуже…

– Прекрати! – это звучит тонко, скорее, жалобно, чем сердито. – Мы не можем так видеться, это неправильно. ЭТО НЕ-ПРА-ВИЛЬ-НО.

– Что может быть неправильного в чистом и светлом чувстве?

– Оно будет не такое уж чистое и светлое, если мы (смущенно замолкает) перейдем границу.

– Да? Тогда, может быть, не стоило и заикаться о том?

– Что? Ка… Что? Господи, ты невозможная.

– О, теперь я невозможная. А когда-то была "красивая". Как я пала. Прошла жизненный путь среднестатистической жены за три минуты.

– Ты не моя жена! Ты моя сестра!

Наступает тишина, силуэт мужчины ходит из стороны в сторону. Собеседница взамахивает рукой, и о стену, вспыхивая, ударяется сигарета. Взрывается снопом алых искр, переворачивается несколько раз и с шипением падает в лужу.

Женщина говорит тихо, будто себе под нос:

– В некоторых культурах это не помеха. Еву сделали из ребра Адама – она как овечка Долли была. И что? А египтяне только и выходили, что за сестер.

– Ка… Что? Какие египтяне? Нет, ну погоди, как ты себе это представляла? Через пять лет? Через десять лет? Двадцать? Эта же подворотня? Эта? Эта же, потому что рассказать – сама знаешь – нельзя. Через сорок лет?

– Ты сам выбрал эту подворотню. Сам, как и в прошлый раз. А я ничего не представляла. Хоть раз в жизни я не хотела ничего представлять и о чем-то думать. И надеялась, что ты поступишь так же. О, видел бы ты свое лицо. Будто тебе на штаны кипяток вылили.

Мужчина вздыхает и говорит медленно, тщательно подбирая слова:

– Мы не можем сделать это… эту… эти…

– Мы не можем трахнуться?

– Господи, ты меня доведешь! Почему тебе обязательно нужно доводить меня?

– Что? Я просто закончила фразу, – тень женщины элегантно чешет ногу (насколько это вообще можно сделать элегантно). – Ты у нас всегда был самый стеснительный в семье. Самый добрый, сильный, красивый – да, ты всегда был красивее меня, – и самый стеснительный. Из-за этого люди помыкают тобой, как ты не поймешь?

– Прекрасно. Хватит. Мы забываем обо всем и ведем себя в дальнейшем как обычные родственники. Мы никогда это не вспоминаем, никогда об этом не говорим. Хватит.

– Всегда поражалась, как ты умеешь вставить этакое словцо. "В дальнейшем". Что оно вообще значит, это "в дальнейшем"? И почему не говорят "в ближайшем"? В дальнейшем ближайшем. Нет, что оно значит все-таки? Через минуту? Час? День? Год?

Дует промозглый ветер. На освещенную часть тротуара влетает листва, фантики, стикер со стилизованной картинкой взрывающегося вертолета. Стикер кивает в разные стороны, будто раскланивается, делает кувырок и мчится дальше.

– День, – бросает устало мужчина. – Тебя устроит один день?

– Нет, меня не устроит день. Ты обещал, что этого не повторится. (повышает голос) Ты обещал! Ну посмотри – это уже было, и ты обещал, что больше не станешь доставать меня. Почему ты опять все портишь? Либо мы родственники, либо нет – можешь ты хоть на что-то окончательно решиться? Вот тебе темный переулок, вот я – приставь меня к стене и сделай хоть один-единственный раз свое дело. Хочешь? О, по глазам вижу, что хочешь. Или забудь это, но забудь навсегда, потому что ты не можешь дергать меня всякий раз, когда тебе неймется, а потом идти на попятную. Решись уже! Или мне самой все сделать? (голос ломается) Я вообще не хочу, чтобы мы притворялись, будто ничего нет. Можно молчать, но чувство остается.

Силуэт женщины – каблуки цокают, цокают – приближается к собеседнику, проводит пальцем по его шее.

– Чувство, – продолжает она, – это вот дразнящее, щемящее чувство, никуда не уйдет.

– (неуверенно) Я уйду. Не буду с тобой видеться, и оно забудется. Встречу нормальную…

– Угу. Пупок не надорвешь? Ты уйдешь, а потом опять станешь ластится, нежничать, закидывать подарками, – прерывает собеседница. Поза ее выглядит напряженной. – Ты достал меня. Ты понимаешь? Ты понимаешь, что это невыносимо? А если бы у меня муж был? А? Ты понимаешь, что я живу… словно… словно крыса в темном цементном мешке? Дышу цементом, ем цемент, пью цемент, я задохнусь от тебя, если ты и дальше так будешь. Посмотри на меня. Посмотри мне в глаза. Я задохнусь от тебя.

Мужчина отстраняется.

– Не говори ерунды. (неловкая пауза) Хорошо, я уже ухожу. Плохая идея. Больше это не повторится. Спокойной ночи.

Звучит шорох ботинок по асфальту. Женский силуэт остается в одиночестве на стене. Поднимает руку ко рту, затем выставляет ее вперед, точно хочет дотянуться. Несколько секунд ничего не происходит. Вдруг мигает фонарь, и следом раздается тихий голос:

– Лучше я расскажу отцу.

Шаги мужчины замирают. Дует стылый ветер, неся в круг света опавшую листву, обрывок газеты.