Бифуркатор

Чёрт!!!

Артём, о чём ты думаешь? Ты в себе или нет? Лежишь и осмысляешь бредни мелкого идиота?

Так во мне боролись разные точки зрения ещё долго, прежде чем беспокойный сон проглотил меня.

ПОХОРОНЫ ПУСТОТЫ

Уже утоптана земля,

И на нее цветы легли,

И все молчат, она одна

Еще кричит из-под земли.

The Matrixx

Я Сам

*

Мне казалось, что я только что закрыл глаза, открываю, а уже солнце бьёт в окно. Ночь пронеслась тёмным беспокойным пятном. С тяжёлой головой я уставился на телефон, что спал на соседней половинке кровати. Сердце заколотилось, я схватил его и активировал экранчик. Внизу высветилось:

10.30

24 июл.

Я откинулся на подушку и засмеялся про себя.

– Опаааарыш, ты мой слуга на весь день, – говорю я и смотрю на пустую кровать в углу. Гадёныш, уже слинял. Конечно, теперь весь день будет скрываться по друзьям, чтобы долг не отдавать, но я завтра ему припомню.

Тащусь в ванную чистить зубы. И всё же, я дурак. Поверил мелкому. И его убить мало! Выставил меня идиотом, хотя, троллинг тонкий, достойный восхищения. Поэтому, как только увижу опарыша, сначала восхищусь им, а потом убью. Да. Молотком, как он вчера и просил.

Дом пустовал. Отец на работе, мать, вероятно, снова в магазинах, опарыш смылся к друзьям. Я вновь делаю себе яичницу. Как-то отец, узнав, что я фигачу её каждый день, заметил:

– Мне бы так, но с моим холестерином яйца я вижу только во сне.

Шутка мне показалась пошлой. Я посмеялся, но всякий раз как лезу утром в холодильник, задумываюсь, вдруг есть яичницу каждый день и правда вредно? Хотя, в тринадцать ты вообще не веришь слову вредно. Поэтому, завтракаем в классическом варианте.

После, ещё несколько часов я пропадаю в сетях, в надежде выловить Веронику. Она то ли спит, то ли занята иными делами, меня даже укол ревности пронзает. Что в её жизни может быть важнее меня?

В итоге вновь звоню Стёпке и иду к нему. Серый возле дома занимается машиной, хотя, чёрт возьми, он всегда занимается ей. Русая голова выглядывает из-за открытого бампера, рука, сжимающая отвёртку, приветливо машет мне.

Тётя Марина, мать Стёпки и Серёги, усаживает нас пить чай с вишнёвым пирогом, который испекла сама. Мать у моего друга вообще приветливая, любящая сразу всех людей на планете. Её любимое занятие – ухаживать за собственным садиком во дворе, а так же готовить всякие вкусности из ягод и фруктов. Серый, вероятно, в неё пошёл.

А вот отец у Стёпки наоборот, часто ворчал, слова из него не вытянешь. И характер его подтверждался вытянутым лицом, острым носом и тонкими губами. Такими я себе часто представлял фашистов.

За ленчем мы беседовали в основном о девчонках, впрочем, о чём ещё могут говорить ребята. Хотел дорассказать о вчерашней выходке опарыша, но разговор сразу пошёл о девчонках. В общем, в тот день, мы решили опять с ними погулять, но до тех пор, пока они не позвонили и не вышли в сеть… решили, что не плохо бы порубиться в какую-нибудь игруху.

Компьютеры стояли и в комнате Серого и в комнате Стёпки, машины соединялись локальной сетью, поэтому мы немедля ушли в сетевую стрелялку, и день пролетел незаметно.

Прервала меня лишь мама, позвонив и строго спросив:

– Андрей где?

– Наверное, от меня скрывается, – усмехаюсь.

– Он хоть ел утром?

Я пожимаю плечами, поглядывая на прицел в центре монитора, и отвечаю:

– Ну конечно, не пойдёт же он к друзьям на голодный желудок.

– Не задерживайся, – последнее извечное напутствие всех мам.

И снова монстры-монстры-монстры!

Мы лежим со Стёпкой во дворе и смотрим на облачное небо, затягивающееся сумерками. Серый куда-то смотался, тётя Марина в нескольких метрах от нас окучивает розы.

– Ну что? Будем выискивать девчонок на сегодня? – спрашиваю.

– Думаешь, стоит? – задумчиво говорит Стёпка, жуя стебелёк, кажется, тимофеевки.

– Не знаю, уже поздно, но погулять с ними недалеко от дома можно было б.

– Ты этого хочешь?

– Ну, – я кошусь в сторону тёти Марины и снижаю тон. – Блин, Стёпка. Я всю ночь думал о Веронике. Ты видел её глаза?

Тут я соврал. О глазах Вероники я думал половину времени, остальную половину я очковал, что завтра проснусь снова в двадцать третьем июле.

– Видел, – беззаботно вздыхает Стёпка, глубоким взглядом сквозь очки изучая облака.

– Ты же ведь тоже хочешь погулять с Ольгой?

– Может быть, – отвечает друг.

– Слушай… – я сбиваюсь и стараюсь пробить одно из облаков взглядом. В нашем возрасте, задавая такие вопросы, стесняешься глядеть друг другу в глаза. – А ты с ней целовался уже?

– Естественно, – хмыкает Стёпка.

Мне становится легко, и я тут же признаюсь:

– Я с Вероникой тоже.

Повисает неловка пауза, и Стёпка вдруг говорит:

– Давай я позвоню им.

– Идея на пятёрку с плюсом, – улыбаюсь я.

Потом Стёпка достаёт сотовый и набирает номер Ольги. Я не слышу, что она говорит, но ответы Стёпки меня печалят.

– Они не могут, – вздыхает друг, отключая связь. Весь день были в городе, сейчас устали, говорит, как собаки… – Стёпка усмехается и с любовью разглядывает трубку. Ох, я знаю это чувство.

Мне пора бы домой, но я хочу ещё полежать в прохладней летней траве и порассуждать о девчонках. Этот разговор растворяет тебя словно кислота, только нежно и без боли, и твои молекулы рассеиваются в природе. В ласковой траве, во вкусном воздухе. Весь мир превращается в одно большое пульсирующее сердце. Он кажется красивым.

Я вытягиваю руку и смотрю на небо сквозь пальцы.

– Завтра обязательно пойдём с ними гулять. Я напишу сегодня Веронике, что если нужно в город, пойдём в город вместе.

– Если Ольга с вами, то и меня берите, – отвечает Стёпка, задумчиво поглаживая корпус телефона.

И мы снова молчим. Два влюблённых подростка.

Домой я возвращаюсь через полчаса, когда сумерки грозят превратиться в ночную тьму, и тётя Марина зажгла в кухне и на крыльце свет.

Мы с папой вернулись домой почти одновременно. Примерно в то время, когда мама начала собирать всех к столу, мы осознали, что Андрюшка не у друзей, он бесследно исчез.

**

Когда новый месяц стучит к нам в дверь, мы не знаем, каков он, пока не мелькнёт его хвост. Этим летом я открыл дверь августу, а на пороге стоял ассиметричный монстр, пугающий гнилым запахом и конечно с забинтованным лицом, как у Слендермена. Он протянул ко мне кракеновские щупальца ещё в конце июля, но я не мог сразу их почувствовать.

У каждого человека существует переходный период, когда он из ребёнка превращается во взрослого. И однажды ты оглядываешься назад и говоришь: о, а ведь именно тогда и произошёл обряд инициации.

Двадцать четвёртого июля начался мой.

Кто-то взрослеет после того, как первый раз влюбится, кто-то меняет место жительства, кто-то спасает мир от злобного учёного. Ну… последних я не знаю, а вот первых полным полно. У меня всё началось с исчезновения опарыша.

Двадцать четвёртого поужинал только я. Еда перемещалась по пищеводу нехотя, страх старался вытолкнуть её. Взгляд неотрывно следил за бледной матерью, которая ходила по кухне взад-вперёд и обзванивала всех знакомых. И всякий раз, когда на том конце отвечали нет, лицо мамы становилось ещё бледнее.

Отец уныло клевал хлеб, при этом тревога в его глазах достигла апогея, я никогда не видел папу таким. В итоге, мать обзвонила почти весь район, но Андрюшку никто не видел.

Я признался, что утром встретил лишь пустую кровать, что не знаю даже, завтракал он или нет. Тогда отец почесал под носом и произнёс:

– Судя по тому, в каком состоянии он вчера был, он ушёл, скорее всего, ночью или… – Отец оглядел кухню. – Или его похитили.