Бифуркатор

И думается мне, что если опарыш ещё долгое время будет строить подобные капризы, мать или отец однажды не выдержат и встряхнут его.

******

После сериала я скользнул в душ. Успеваю заметить опарыша за компьютером. Предполагаю, Букиных с мамой он не смотрел.

Под струями воды я нежился довольно долго, а когда вышел, на полных правах старшего брата выдворил Андрюшку из-за компа. Честно, я ожидал реакции и какой-нибудь необычной, впрочем… Она действительно была необычной.

Опарыш, не сказав ни слова, встал и перешёл на кровать, не сказав ни слова против. Через пару секунд я уже забываю о младшем, поглощённый виртуальной сетью. Помню только, что закрыл Андрюшкину вкладку и успел заметить на ней материал о бескрайней Вселенной. Кажется, мой опарыш и впрямь начал интересоваться Космосом. Может и правда переходный возраст, но уж что-то рано как-то. Он у меня-то только-только начался.

В сетях я провожу около часа, пока Вероника не уходит спать. Закрываю глупую переписку двух влюблённых, выключаю компьютер и забираюсь под одеяло. Теперь Вероника уже в аське, и я снова завожу несодержательный диалог, который могут вести только два влюблённых подростка.

Тишину комнаты нарушает шорох.

– Ты ещё не спишь? – шепчет опарыш.

– Сплю, – хмуро отвечаю, высылая Веронике вереницу смайликов.

Андрюшка выдерживает паузу, а потом говорит:

– Я хочу рассказать тебе кое-что. Маленький секрет. Ты будешь первым, кому я это скажу.

– Давай, – отвечаю и уже не слушаю мелкого.

– Можно к тебе?

Некоторое время я молчу, моё сознание с Вероникой, и оно уверено: опарыш там уже лопочет о своих секретах и тайниках за забором, где он закапывает в банке цветные стёклышки из мозаики, представляя, что это рубины, изумруды и… интересно синие осколки у него кодируются каким камнем? Аквамарин? Жемчуг?

Тут я опоминаюсь: опарыш молчит. Чары Вероники отпускают меня, и в голову снова лезут Вселенная, Космос и Время.

– Чего ты говоришь?

– Можно к тебе? – повторяет Андрюшка.

Стоит отметить, что односпальная кровать опарыша прячется в углу у окна. Она сделана в виде кораблика. Моя кровать стоит так, что наши обе образуют букву Г, с небольшим проходом на углу. Свою я называю Красной Площадью, потому что она полутораспальная, я могу лежать на ней даже поперёк, а ещё она упирается спинкой в середину стены, и я могу встать с любого конца. Справа и слева – прикроватные тумбочки.

Опарыш часто нырял ко мне, либо когда не мог уснуть, либо во время гроз. Видите ли он боялся лежать у окна, когда молния сверкает, идиот. Был ещё и третий случай, но я узнавал о нём обычно утром. Просыпаюсь, а опарыш сопит рядом. Всё ясно, ему приснился кошмар, и мелкий спрятался на моей кровати.

Сегодня я бы послал опарыша куда подальше, да, чёрт, первые секунды я так почти и сделал. Влекомый перепиской с Вероникой, я говорю:

– А секрет этот до завтра подождать не может?

Опарыш какое-то время думает, а потом отвечает:

– Завтра уже будет поздно.

– Ну рассказывай, – отвечаю я с неудовольствием, но всё же чуточку заинтересованный. Может, мелкий сейчас раскроет причину своего сумасшествия.

Пока шажки опарыша шуршат к моей кровати, я отписываю Веронике, чтобы та подождала меня немного. Вот Андрюшка юркнул на левую половинку кровати и спрятался под одеяло.

– Только не прикасайся ко мне, а то вышвырну тебя ногами на пол, – тут же предупреждаю я.

Опарыш молчит, но и не прикасается.

– Что ты там хотел мне рассказать.

– Ты же мой брат, – тут же отвечает Андрюшка. – Ты должен мне верить.

– Да, только если не будешь рассказывать о том, что на заднем дворе у тебя закопаны настоящие изумруды.

– Но они… – Опарыш сбивается. – Хотя, может, это и правда просто стекляшки.

– Это и правда просто стекляшки, усмехаюсь я в темноте. Глаза привыкают к темноте, и я вижу сереющий потолок. Я подложил руку под голову, а в ладони зажат телефон, а там Вероника. Уууух, приспичило ж моему опарышу откровенничать.

– Ты, наверное, думаешь, почему я так странно себя веду сегодня, есть такое?

– Да нет, ты самый нормальный. Хотя, постой, ты махал своей пипеткой на глазах у соседей, потом, ты велел раздолбать тебе башку, я так жалею, что не сделал это ещё в сарае, ты весь день болтаешь о вселенной и не стал смотреть с мамой сериал. Вот если не считать эти мелкие приблуды, ты сегодня вёл себя совершенно нормально.

Опарыш молчит, и кошусь на него. Он лежит на боку, смотря прямо на меня, и вдруг его психически нездоровая гримаса наконец исчезает, и он улыбается и заводит глаза.

Я едва сдерживаю улыбку, но опарыш всё читает в моих глазах, поэтому я вновь перевожу взгляд в потолок.

– Послушай, – говорю. – Если ты завтра проснёшься, выкинешь из головы весь этот бред про Вселенские замуты, и станешь прежним, то…

– Да погоди ты! – Опарыш поднимается на локтях, и я отчётливо вижу его напряжённое лицо. Лёгкий синий свет ночи едва касается фаса Андрюшки. – Завтра ничего не будет. Понимаешь… история дальше не написана. Она дописана только до двадцать третьего июля!

Я хмурюсь. Опять психическая нестабильность.

– До сегодняшнего дня ты изъяснялся, как мой брат, а кто сейчас говорит со мной? – спрашиваю я.

– Я говорю, – отвечает опарыш. – Понимаешь, двадцать четвёртого июля нет! – последнее слово он произносит шипя, будто оно обжигает его губы. – Весь мир застрял в двадцать третьем.

– Что за чушь?

– Я считал. Сегодня была знаменательная дата. Мы проснулись в двадцать третьем июля двадцать третий раз. И сегодня я впервые рассказал об этом. Тебе. Знаешь, я сам не сразу заметил это. Где-то на третий или четвёртый день только. Но вы ничего не замечаете. Вы просыпаетесь и делаете всё то же самое, что все делают двадцать третьего июля. Мы все проживаем этот день по кругу уже двадцать три дня. Ни ты, ни мама, ни папа это не замечают.

Я вдруг чуть улыбаюсь и вспоминаю.

– Погоди, – говорю. – Это ж было в каком-то фильме, да? И даже вроде не в одном. День Сурка – самый известный. И ещё там как-то баба одна застряла в двадцати минутах и постоянно возвращалась на дороге назад. Блин, да я по-моему ещё где-то видел это. – Я улыбаюсь и во весь рот и с некоторым интересом смотрю на младшего. – Ты стырил эту идею у Голливуда.

Опарыш чуть наклонился ко мне, его вспотевшее лицо чуть блеснуло в свете ночи.

– Я не шучу, – зашептал он так тревожно, что я чувствовал напряжение даже в его горячем дыхании. – Завтра ты проснёшься снова в двадцать третьем июля. И я надеюсь, что теперь ты будешь помнить наш разговор и поймёшь, насколько я был прав.

– Давай так, – меня поглощает азарт, и я тоже шепчу. – Если я проснусь завтра в двадцать четвёртом июля, я тебе… нет, щелбанами ты не отделаешься. Короче, весь день будешь работать на меня, договорились?

– Всё шутишь, – усмехается опарыш, а я внезапно чувствую щупальца сна, обвивающие моё тело. – А как, по-твоему, я узнал про зубную пасту утром? Я всё знал. Я знал, что мам приготовит на ужин, какие продукты принесёт.

Я чуточку хмурюсь, и вдруг правда пугаюсь.

– Ты просто угадал, – говорю.

Опарыш опять усмехается и глядит на меня пристально, а в глазах вдруг появляется бездонная пустота.

– Если завтра опять повторится двадцать третье июля, я убью себя, – пожимает плечами он. – Спокойной ночи.

С этими словами Андрюшка встаёт и движется к своей кровати.

Мне очень неловко, но в то же время не хочется этого признавать.

– Не забудь, если мы проснёмся завтра в двадцать четвёртом июля, ты весь день работаешь на меня, – говорю я без искорки в голосе.

– Дадада, – вяло отзывается опарыш, и слышу, как он падает в кровать.

Я даже к Веронике не вернулся. Просто перекатился на другой бок и испуганно уставился в темноту. Сон всё больше одолевал меня, а сознание вспоминало каждую мелочь дня, и страх всякий раз новым кольцо обвивался вокруг сердца. Что если опарыш прав? Как так удачно он отгадывал сегодня каждый шаг?