Подушка из лезвий

"Ну-ка, давай. Ну же… ну… О вот этот ролик подойдёт и телочки вроде ничего. Так".

Из динамиков полились стоны и неприличные крики. На экране замельтешили соблазнительные обнажённые тела.

"И, и, и… Не стоит – вялый, как хобот у дохлого слона. Гадство, если я и дальше буду так наяривать, то могу и головку, к хренам, оторвать. За что мне всё это? Почему я?".

После ещё нескольких последовательных неудачных попыток, Олег отправился в институт. А после работы на кафедре побежал в платную поликлинику к врачу сексопатологу. Прежде всего он прекратил приём метагексанола. Началось долгое лечение: что Олег только за следующие полгода не перепробовал: это и трибестан, сеалекс, золотой корень; и йохимбин, ловерон, виагра. Плюс диета – орехи, мёд, моллюски. И что же бы вы думали, как эрекции не было, так и нет. Олег перечитал гору учебной литературы по поводу мужского здоровья, стал специалистом-любителем в этом вопросе и всё это ему не помогало. Надо отметить, что при всём при том, если верить анализам: уровень тестостерона в крови у него оставался на прежнем, совершенно нормальном уровне. Врачи эту загадку объясняли просто психологической травмой и чрезмерно усердным лечением её транквилизаторами. Иными словами, в голове Олега что-то там сдвинулось и процессы в дуге нужных желёз как-то (как точно никто не знал) были нарушены. Он этим туманным объяснениям не верил. Травма была, да, конечно, но в то же время единственным светлым моментом во всей этой суете оставалось то, что он не так много теперь думал о погибшей Жене. Не сходилось что-то в теории медиков, не сходилось. Олег превратился в злого озабоченного сексом импотента и этот момент его напрягал больше, чем потеря способности заниматься любовью.

Наступил август. Горохов собирался в экспедицию вместе с группой учёных из Владивостокского института исследований моря. Целью научного похода являлось изучение поведения диких дельфинов и их взаимодействия между собой, как их отдельных групп, так и определение закономерностей иерархической структуры внутри этих сообществ (конечно, если такие закономерности вообще существовали).

Раньше приборы измерения уровня энтузиазма в организме Олега просто бы зашкаливали, а сейчас вся подготовительная суета экспедиции его страшно раздражала. Ехать он никуда не хотел, хотя он мог бы получить бесценный опыт и набрать достаточно интересного материала для будущей кандидатской. И всё же – делать было нечего, он поехал.

Всего от его института в экспедиции присутствовало трое – он, его научный руководитель – профессор Кадышев Степан Николаевич и младший научный сотрудник – преподаватель зоологии Семёнова Надежда. Надежда на редкость не симпатичная женщина – 35 лет, не замужем, бездетная. Вся какая-то растрёпанная, серая, сухая словно вобла, костлявая, плоская доска с длинным носом, муравьиными глазками и ко всем своим прелестям с непреходящим, казавшимся Горохову вечным, прыщом под носом. И вот эта супергоргулья заигрывала с ним и тогда, когда он был женат, и после смерти Жени продолжала донимать.

Профессор Кадышев человек заслуженный, придирчивый к мелочам, но справедливый, относился к Олегу довольно сносно. Гнобил студентов-аспирантов в меру и старался передать им свои знания как можно в более понятной, и что немаловажно, полной форме. Кадышев достиг шестидесятилетнего рубежа в прошлом году, удерживая физическую форму сорокалетнего и оставаясь подтянутым импозантным мужчиной. Лицо чистое почти без морщин, аскетичное, скуластое, глаза ввинчены глубоко под надбровные дуги и стреляли оттуда хитрым ироничным прищуром. В одежде он предпочитал вещи эстетской направленности, в частности: он обожал бархатные пиджаки разных расцветок. В его гардеробе их насчитывалось не меньше дюжины.

Остальные десять человек исследователей представляли, собственно, само океанографическое общество. С ними Олег был почти не знаком, видел некоторых из них на научных конференциях, да и только. В основном все не старше сорока, молодые специалисты мужчины. Женщины среди них отсутствовали. Не то чтобы их не было совсем, но по стечению обстоятельств те четыре представительницы слабого пола, которые должны были поехать, по разным причинам отказались от экспедиции. У одной заболел ребёнок, другой надо срочно было оформлять наследство и так далее и тому подобное. Может это и к лучшему: как в шутку, говорят старые моряки – «Женщина на судне к беде». И вот так вышло, что на всем судне из женщин осталась одна женщина – королева красоты Семёнова.

Научный сейнер "Павлов" отплывал из порта Феодосии. Добирался до приморского города Олег вместе со своими коллегами на поезде Москва-Феодосия. До порта доехали на такси. Погода радовала бархатным теплом, чистым небом и солнцем. У причала их ждал выкрашенный в белый цвет сейнер. Большой корабль. Раньше он ловил рыбу, а лет пять назад его отдали под научные нужды. Всё лучше, чем сплавить в металлолом. Получив соответствующее его научному предназначению оборудование, он превратился в исследовательскую лабораторию и после того, как Крым вновь стал российским, сменил место дислокации с Туапсе на Феодосию.

Море спокойно сверкало, мерно покачивая сейнер. Ветра и волн почти не было. Казалось, под этим высоким, выцветшим до скудно голубого цвета куполом неба можно наслаждаться жизнью и ни о чём не думать. Но всё это великолепие действовало на Олега угнетающе. За всю дорогу от Москвы он и парой слов не перекинулся со своими спутниками, а теперь вот это. Он чувствовал себя лишним, никому не нужным. Уродом. От всех этих мыслей его настроение только ухудшилось.

Загрузились на корабль. Ему досталась одна каюта на двоих с профессором. Удобства минимальные. Гальюн, общий для всего экипажа, в конце коридора. В каюте две койки, одна над другой, умывальник, раскладывающийся столик, прикреплённый к стене, шкафчик для личных вещей, два стула и всё. Да, суровые ребята эти рыбаки, ничего не скажешь. Всё им ни почём. Правда, комфорт не интересовал Олега. Ну то есть вообще. Он ещё в поезде, когда просматривал статьи в интернете на тему, которая теперь его интересовала 24 часа в сутки, натолкнулся на интересный метод повышения общей работоспособности всего организма, положительно влияющий и на половую функцию. Способ был прост до безобразия. Стоило всего лишь в течение месяца пить кровь марала – северного оленя, и порядок. Но где же эту самую маралью кровь в Крыму найдёшь, да ещё в открытом море? Дилемма. Вопрос на все времена. Олег до такой степени зажегся новой идеей, что всерьёз рассматривал возможность всё бросить и лететь в край полярной ночи и северных оленей, к чукчам. Удержало его от этого не обдуманного поступка только понимание того, что его начальник – Степан Николаевич, никогда бы не понял такой самозваной экстравагантной подставы и на дальнейшей карьере биолога и кандидатской работе можно было поставить жирный крест. Кадышев таких шуток не понимал. Личные вопросы это одно, а научная работа, исследования, совершенно другое. И накладываться одно на другое не может по определению.

На корабле было две лаборатории, аппаратная и кают компания. Самым большим помещением на сейнере был переоборудованный под научные нужды трюм-холодильник, где раньше хранили всю выловленную рыбу. Теперь там в центре установили бассейн со стеклянными стенками, а вокруг расположили железные столы, камеры видеонаблюдения, шкафы с различными инструментами.

Отчалив, все участники экспедиции собрались в кают-компании на совещание. Обсуждали план работ, распределяли роли. Все учёные радовались и будущей интересной работе и просто лету, морю, воздуху и только Горохов оставался мрачен. Он одним из первых вернулся в каюту. Пока остальные осматривали судно, он лежал на верхней койке и тупо смотрел в иллюминатор. Всю каюту оккупировали солнечные зайчики, весёлыми бликами, рикошетившими от воды, наполнявшие её светом и жизнью. Профессор притащил с собой портативный радиоприёмник и поставил его на общий столик. Вернувшись в каюту, Олег от нечего делать включил приёмник. По радио транслировали вполне подходящие под жаркое время года, но не под настроение Олега, песенки. Олег смотрел на море и бездумно слушал, как девичьи голоса выводили нежные, практически соловьиные рулады. Особенно ему в память врезались два простых куплета припева, которые потом ему долго слышались, донимали, когда он засыпал. Постоянно надоедливо повторялись, бежали по кругу, словно у него в мозгу заела старая пластинка.