Страница 6 из 16
Что не зачахнуть в покое простудном,
Чтобы дороге – трудной из трудных –
Вдруг не закончиться гимном занудным
На сытом застолье плутов и блудней.
Песню придумать не сладкой и милой,
А чтобы на грифе ладов не хватило,
Чтобы на шее полопались жилы,
Чтоб даже мёртвый из тёмной могилы
Вместе с непомнящим выкрикнул: «Было!»
Надо взрываться смыслом и делом,
Смехом и гневом, завистью белой.
Чтобы любить – не случайно и вкратце –
Нежностью тоже надо взрываться,
Самой неслышимой, самой несмелой…
Ненаписанные пьесы,
Недосмотренные сны,
Не отслуженные мессы
По виновным без вины.
Мы ни в чём не виноваты,
А ни в чём не виноват
Только дедушка из ваты,
Алюминьевый солдат.
От зарплаты до зарплаты,
И от стенки до стены
Мы ни в чём не виноваты,
Словно и не рождены,
Мы упорно не подходим
Под винительный падеж,
Даже в длительном походе
Жизнь простая: спишь да ешь.
Вдруг смертельная опасность!?
Что ж, невиноватость лей…
Это та же непричастность,
Только, может быть, подлей.
И когда начнут дебаты –
Время памятью столбить,
«Вот. Ни в чём не виноваты.
Долго помнить?»
«Нет, забыть…»
Не пишите правильно –
Что нам с этой ношею?
А живите праведно,
Ближнего любя,
Не привыкнуть к гадости
От страха за хорошее,
Не бывает радости
От страха за себя.
Не пишите правильно –
Всё не так услышится,
А живите праведно –
Правильно напишется
Крупицы истин тщательно просеяв,
В загадку их восторженно проник
И понял, что рецепты панацеи
Запрятаны в листах сожжённых книг,
На остриях гвоздей былых распятий,
На дне сосудов смертного зелья,
В злорадстве отлучений и проклятий,
А нездешности непроданного «я».
Не сняв с себя придворного убранства,
Не разучившись ползать и грешить,
Мы измеряем кривизну пространства,
Не замечая кривизны души…
Да, воины – не мы, и богатырь – не я.
Я – самый одряхлевший из атлантов.
Молитвой о спасении таланта
Мне стала жалоба на скудость бытия,
Тупая злость – подругою интимной.
Всё чаще с ней в слепой ночной досуг
Вбегаю, прячусь, как в волшебный круг,
Спасающий от наважденья гимнов.
Так наказать – безумье от фанфар!
Мятущимся от тучи и до тучи,
Нам не уйти от этих громкозвучий,
Как глупым зайцам от слепящих фар.
И зря который год благоуханий
В пустом саду под низким небом ждём:
Те тучи не становятся дождём,
Те ночи не становятся стихами.
Хоть что стихи?! Лишь коротанье тьмы,
Дневных забот ночное отраженье,
А где-то настоящее сраженье,
Но – богатырь не я, и воины – не мы…
Долгая ночь в Москве.
Небо – куском сукна.
Лишь беззащитный свет
Из твоего окна.
Что побеждает тьму?
Снег по сукну тесьмой…
Ты, наклоняясь к столу,
Пишешь для нас письмо.
Исповедь – поздний сад.
Сторож – со всех сторон.
Замерший адресат –
Смерть? Летаргия? Сон?
Память – куском сукна.
Робкой тесьмою – свет.
От твоего окна
Было светло в Москве.
Скажи мне, кто строил
Этот большой Город?
Кто поселил Счастье
В самом большом доме?
Кто на листах улиц
Нарисовал Радость?
Сказал, что жить – будем,
Сказал, что жить – надо.
Любой ночной странник
Вдруг проходя мимо
Увидит свет в окнах
Сквозь пелену дыма,
Увидит, как щедро
Себя навек дарит
Такой чудной Вере
Такой чудной парень,
Как на губах милой
Рисует он Счастье,
Как ночь идёт мимо,
Как сон крадёт страсти.
Я расскажу людям
Про этот сад Правду,
Скажу, что жить – будем,
Скажу, что жить – надо,
Скажу себе тоже,
Сто уж конец лета,
Что год не зря прожил,
Сажая сад этот,
Что рисовал Радость
На рукавах улиц,
И говорил Правду
Взволнованным людям.
– Поспорим о Правде?
– Отложим на завтра…
Не будем пенять на маршрутов конечность,
Попишем, подышим сбивающим встречным,
А споры о правде
Отложим на Вечность.
– И правда…
А мы всё тешимся, играем
В восторг в лихие времена,
Зелёным птицам, попугаям,
Даём людские имена,
Под озабоченной личиной
Скрываем кредо: «Всё равно!»
И небо, ставшее с овчину,
Считаем золотым руном…
Да, знаем мы точно, – читали, учили! –
Какими мы были,
И точно мы знаем – себя не обманем! –
Какими мы станем,
И тайная тайна, туманная взвесь –
Какие мы есть.
Не суждено играть ролей других
На сцене надоедливо-знакомой,
Ты – умный дуралей,
Я – тихий псих,
Сбежавший в мир из крохотного дома.
Слова и жесты зная наизусть,
Из душ своих фигуры составляя,
Мы глубоко под маской шепчем: «Пусть…
Сегодня – эта пусть,
Но завтра – пусть другая!»
И – завтра.
«Нет других ролей!»
Я – тихий псих,
Ты – умный дуралей,
Я не шумлив, ты не остёр.
Доволен нами режиссёр…
Святая доброта комична,
А комики обычно – горбуны.
В их души проникают со спины,
И, в доброте не находя вины,
Цепляют всё на горб…
Горбун не зол,
Горбун не горд –
Он просто плачет,
Но для сальных морд
Простые слёзы ничего не значат…
Удивись тому, что вдруг растает,
За закатный лучик подержись,
Быстротечной смерти не бывает,
Быстротечна жизнь.
Идём-бредём не плача, не скорбя,
Хулим святыни, бьём челом трактирам
И, потешаясь над гулящим миром,
Не видим в нём ни Бога, ни себя.
Лукавим, злодеяния вершим,
Но в оттепели краткой, не весенней,
Всё ж верим в небывалое цветенье
До чёрных дыр изношенной души.
– Станут рифмы ломаней и суше,
Как трава под тяжестью полчищ.
– Неужели я стану послушен,
Несмотря на инерцию волчью?..
– Станут песни правильней и строже,
Ни на парус, ни на винт не похожи.
– Неужели я буду сброшен,
Несмотря на хватку бульдожью?..
– Станут мысли уютней и слаще,
А бессмыслица – милей по обличью.
– Неужели я стану пропащим,
Несмотря на упрямость бычью?..
Сентябрь. Прозрений поздних мука.
Пруды завалены вчерашнею листвой.
Падение её – как похороны звука
Под музыки неслышимый настой.
Сентябрь. До боли думать ночью
О голосах разбредшихся друзей –
Им забываться суждено поздней,
А прежде – боль уколами отточья.
Сентябрь. С букетом из рябиновых кистей
Встречать под вечер не своих гостей,
А на рассвете слушать по привычке
Надежд с отчаяньем глухие переклички.