Страница 10 из 15
– Быть ему нобелевским лауреатом, – язвительно заметила редактор журнала «Север» и поставила свою роспись в письме.
В итоге или не дошло оно до Нобелевского комитета, или не хватило нужного количества подписей, или нарушена была форма подачи, но в списках нобелевских претендентов я никогда не встречал нашего «гениального» Эльчина с загадочной улыбкой Чеширского кота.
Людмила Межиньш, детский поэт, прозаик и по совместительству наш секретарь, всё время подталкивала меня, чтобы я обратил внимание на Елену Пиетиляйнен, сидевшую от меня по правую руку. Банкет шумно продолжался. На импровизированной сцене поочерёдно выступали представители всех художественных направлений в литературе. Читали стихи, произносили спичи, пели. Валентин Устинов пел что-то народное, Пеленягрэ в третий раз исполнял свою песню про давние, почти забытые в России вечера… Людмила спровоцировала меня пригласить Пиетиляйнен на танец под «пеленягрэвские вечера».
– Это тебе шанс опубликоваться в «Севере», – агитировала она. – Наговоришь ей бочку арестантов, подаришь свою книгу про Антарктиду, она заинтересуется темой, напечатает. Журнал известный, ходовой. Главное – дать себя запомнить.
– Так Антарктида – это же не север, а юг, – стал рассуждать я, – какая между ними связь?
– Какая разница, – не унималась Людмила, – условия одни и те же: там снег и здесь снег, там белые медведи и здесь – тоже. Главное – тема.
– Чего-то я белых медведей в Антарктике не встречал.
– Не встречал, так встретишь ещё. Надо пробиваться в серьёзные журналы. Давай!
Я пригласил Пиетиляйнен потанцевать под Пеленягрэ. Танцевать я с детства не любил, но здесь нужда и случай. В процессе танца спросил Пиетиляйнен о её трудной миссии и о том, как она управляется с такой ответственной задачей, как издание литературного журнала. А в конце пропел вместе с исполнителем:
Не знаю, что она приняла на свой счёт, но удочку я закинул. После банкета зашёл к ней в гости и под одобрительные взгляды Людмилы Межиньш подарил Елене свою недавно изданную книгу «По ту сторону Земного шара», сказав, что она об Антарктиде, где я провёл год на зимовке, но у меня и про Север есть рассказы – «Охота на медведя близ Певека», например. Это был недвусмысленный намёк на возможную публикацию в её журнале.
– Это интересно! – с показным восторгом сказала редактор популярного журнала. – Вот вам моя визитка, свяжемся по электронной почте. На завтра я договорилась с женой Виктора Бокова, что они меня примут на интервью. Пришлось долго уговаривать её, потому что Боков очень плохо себя чувствует. Дом их здесь недалеко, на окраине Переделкино. Попробую его разговорить. Ведь это легенда нашей поэзии.
– И прозы тоже, – добавила Межиньш.
– Пять лет лагерей не отвратили его от литературы, – продолжила Пиетиляйнен. – Стихи Бокова, переложенные на музыку, стали воистину народными песнями: «Оренбургский пуховый платок», «На побывку едет молодой моряк», «Гляжу в поля просторные»… Пеленягрэ по сравнению с ним конъюнктурщик, правда одарённый. Этого у него не отнимешь.
Озвучивая тему, Люда запела грудным голосом:
– Вот именно, – подтвердила Пиетиляйнен, – кто так ещё напишет? Если интервью удастся, опубликую в первом же очередном номере. Здесь одно имя чего стоит.
Так оно и вышло. Интервью состоялось, публикация не заставила себя ждать. А наши договорённости забылись, замусолились во времени. На моё письмо с вложенным в него рассказом про охоту на медведя ответа я не получил. Для Пиетиляйнен прежде всего имеет значение не тема, а имя. И своё имя она не забывает: в каждом номере журнала, как правило на первых страницах, обязательно присутствуют стихи Елены Пиетиляйнен. В этом, кстати, ничего плохого нет. Но и хорошего тоже. Существует внутренняя редакторская этика: если ты редактор коллективного сборника, журнала или альманаха, то максимум, что можешь себе позволить, это вступительная или обзорная статья, и не более. Но, как говорится, хозяин – барин.
Елена Пиетиляйнен после интервью с Виктором Боковым покинула Переделкино, уехав в свой Петрозаводск. На подоконнике своего номера она оставила и мою трёхсотстраничную книгу с дарственной надписью, и наш в муках рождённый альманах «Светоч», и детскую книгу Людмилы Межиньш «Иринин пластилин», удостоенную премии имени Петра Ершова.
В том же, 2009 году ушли из жизни и Сергей Михалков, и Виктор Боков. Они были почти одного возраста: одному было 96, другому – 95. Один оставил после себя Гимн России, другой – «Оренбургский пуховый платок».
На экваторе двух эпох
По наказу товарища Сталина
Несколько эпизодов из жизни Дормидонтыча
– Дело было ещё до войны. Приближались праздники – 20-летие Октябрьской революции. 37-й год. Не хухры-мухры. Я работал тогда сварщиком у Оскарыча…
– А Оскарыч – это кто? – спросил напарник по игре в козла.
– Евгений Оскарыч Патон – директор Института электросварки имени своего же имени. В Киеве тот институт находится. А я в нём с самого основания. С 34-го года. Мальчонкой пришёл туда из ФЗУ. Из фабрично-заводского училища, если расшифровать. Рука у меня была твёрдая, глаз меткий. Для сварщика два необходимейших качества. Впрочем, как и для снайпера. Недаром в войну в особом снайперском батальоне служил. Фрицев щёлкал как орехи. Но это отдельная история.
Оскарыч мне всегда доверял испытание своих разработок. Придумает что-то новое, чего до него никогда не было, и ко мне: «Дормидонтыч, ну-ка, отрегулируй мне ток на 200 ампер, попробуем сегодня сварить стыковой шов бронированной стали под слоем флюса!» Или: «Давай, Дормидонтыч, выручай – к зубному идти некогда, а у меня коронка выпала. На тебе золотой электрод – чини, там наплавить-то граммов десять, не больше, вари по живому, выбора нет». И варил, и наплавлял, и ещё чего только не делал. Потом по его методе танки на сибирских заводах варили поточным методом. А начиналось-то всё с меня. Все его разработки через эти вот руки прошли.
Дормидонтыч, как снегоуборочная машина, широко размешал большими загребущими руками костяшки домино по столу, стоящему в тени тополя, поднял вверх глаза и продолжил:
– И вот, други мои, пришлось мне выполнять ответственное правительственное задание. Оскарыч как-то вызвал меня к себе в кабинет, долго молчал, потом вдруг, глядя мне сверлящим глазом в переносицу, произнёс: «Не хочется тебя отпускать, а надо! Звонил мне сам Лазарь Моисеевич. Требует лучшего специалиста по сварке, и чтоб был пролетарского происхождения. А ты у нас здесь один такой. Они там решили звёзды на башнях Кремля менять. Те, что два года назад ставили из самоцветов, не оправдали надежд, темнеть стали, да и конструкция оказалась – не того. Сейчас подготовили другие – из рубинового стекла, с внутренней подсветкой, да ещё на специальных подшипниках. Каждая по тонне весом. И размах у них под четыре метра. Не хухры-мухры!»
Присел я от такого предложения. Год был неспокойный. Чего-нибудь не так сказал, не так посмотрел или сделал с правым уклоном, тебя тут же в троцкисты или шпионы запишут. А там, если восемь лет дадут, считай, в лотерею выиграл – повезло. Но Оскарыч, подкрутив ус свой густой, утешил меня, приободрил: «Если что, я за тебя слово замолвлю. Думаю, оправдаешь доверие».
Дормидонтыч входит курс дела
Итак, оказавшись в Москве, попал я прямиком в оперативный отдел НКВД. Именно он контролировал все работы по установке этих самых звёзд ещё в 35-м. До того на башнях орлы двуглавые восседали, напоминая о кровавом царском режиме. А перед войной собрали новую бригаду верхолазов, распределили всё – кто чего делать должен, и, как сейчас помню, 24 октября, в день моего рождения, полез я на Спасскую башню. Выдали мне из сейфа под расписку два золотых электрода 958-й пробы. Спросили ещё на всякий случай: «Первый раз, наверное, золотом варить приходится?» – «Почему первый? – возразил я. – Патону зубы наплавлял за милую душу, только дым изо рта шёл». Переглянулись энкавэдэшники на это, но ничего не сказали.